С ударов по Берлинской стене в конце 1989 года для отдельных сотрудников советской внешней разведки в Европе началась крупнейшая геополитическая катастрофа ХХ века
21 декабря 1991 года главы одиннадцати республик СССР подписали декларацию о вхождении в СНГ. Было объявлено, что "с образованием Содружества Независимых Государств Союз Советских Социалистических Республик прекращает свое существование". Подполковник запаса СВР Виктор Калашников вспоминает, как Советский Союз распадался в отдельно взятом посольстве в Вене.
На венской "колокольне"
"Колокольней" с легкой руки Андропова было принято называть резидентуру КГБ в Вене, откуда и в самом деле было удобно следить за происходящим в Европе и остальном мире. Я приехал туда в конце 1988 года и последующие драматические события, изменившие судьбу мира, наблюдал из первого ряда.
Место было, конечно, примечательное: дипломаты, шпионы, журналисты, магнаты всех национальностей едва не наступали друг другу на пятки. Вербуй (или вербуйся) — не хочу! От СССР одних послов было пятеро (с учетом переговорных "столов" и международных организаций). Тысячи наших соотечественников занимали в Вене целые кварталы, а при наплыве различных делегаций — еще и загородные пансионаты.
Посольские ютились в бывшем военном госпитале США на окраине города, и австрийцы с соседних вилл, по данным нашей службы безопасности, принимали нас за младший техперсонал. Видя людей с граблями на субботниках по памятным советским датам, австрийцы иной раз предлагали за хорошие деньги почистить им садовый участок или починить ворота.
Надо признать, что начало краха коммунистического режима в Польше в 1989 году все мы поначалу недооценили, связав это скорее с польской спецификой. Затем, однако, дело перекинулось на Венгрию. Ее власти тут же разобрали границу с Австрией, и граждане разных социалистических стран толпами побежали на Запад. Посольство ФРГ даже организовало транзитную автобусную стоянку для переброски восточных немцев прямо перед главным входом посольства СССР — ни проехать, ни пройти.
"Но ведь он настоящий коммунист!"
Новое усваивалось нашей стороной не так быстро, причем как в политике, так и в быту. Рушился "железный занавес", которым многие годы были огорожены советские загранработники. В самом конце 1988 года женам разрешили путешествовать по соседним странам и посещать, скажем, Национальную библиотеку без сопровождения мужей. Правда, в отношении Американского культурного центра сохранялся категорический запрет, а за его потенциальными нарушителями организовали особый присмотр. От вопиющих послаблений у начальников некоторых посольских отсеков голова шла кругом, и они устраивали профилактические встряски мужьям, угрожая взысканиями за слишком частое посещение их женами удаленных культурных объектов.
Один из моих начальников вскоре после падения Берлинской стены проводил встречу с венским представителем уже умиравшей "Штази". На ней незримо присутствовал и я с помощью нехитрых электронных устройств. По поводу только что случившегося ареста главы МГБ ГДР Эриха Мильке наш воскликнул: "Но ведь он настоящий коммунист!" На что более продвинутый "немецкий друг" негодующе прошипел: "Он преступник!"
Запросы и указания, которые в изобилии поступали из Москвы, создавали вполне определенное впечатление о тактике и стиле позднесоветской внешней политики. У Горбачева и Шеварднадзе действительно не просматривалось долгосрочного сценария действий. Скорее, они давали ход разным вариантам одновременно, двигались методом проб и ошибок, перемежая радикальные уступки эпатажными "мирными инициативами". На практике все это дало возможность стоявшей за ними правящей номенклатуре поэтапно адаптироваться к новым условиям и приступить к присвоению самых ценных частей национального достояния.
Можно сказать, что под руководством Горбачева номенклатура холодную войну пусть и не выиграла, но и не то чтобы с треском проиграла. Это было очень в духе Михаила Сергеевича. Под дымовой завесой перестройки генсек-президент на ощупь вывел правящий класс, да и то, что осталось от страны, из глобальной конфронтации с Западом. За одно это советская и российская политическая элита, а отчасти и все мы должны быть ему признательны.
Свою последнюю и самую крупную внешнеполитическую ставку Москва сделала на объединение Германии. Идея вкратце состояла в том, чтобы немцы шаг за шагом получили национальное единство из рук Горбачева. Взамен, как ожидалось, они дистанцировались бы от США и НАТО. И, конечно, отплатили бы щедрым дождем кредитов и инвестиций. Подобный вариант издавна присутствовал в загашнике советской внешней политики. Именно он зондировался на первых же встречах Эдуарда Шеварднадзе с представителями Deutsche Bank в Москве. На это же позднее стали нацеливать сотрудников ориентировки Центра. Другое дело, что Горбачев, как и в случае с расширением НАТО, поверил "джентльменским" намекам Запада, что за свое объединение немцы хорошо заплатят.
В резидентуре и посольстве предполагали, что сбудутся оптимистичные прогнозы (отчасти подброшенные из Бонна и Вашингтона), и в ходе выборов 1990 года в обеих частях Германии укрепятся социал-демократы и близкие им силы. Предполагалось, что Германия с ее левыми и профсоюзными традициями в целом "порозовеет". Такой же политический окрас приобрел бы и СССР во главе с Горбачевым. Вот и "научно обоснованная" предпосылка для желанного советско-германского сближения, а также для сооружения "общеевропейского дома".
Однако под лозунгом создания общегерманского финансового союза канцлер Коль сломал сопротивление своих банкиров и добился обмена восточной марки на западную по курсу один к одному. Восточногерманский обыватель тут же перешел на сторону Коля и правых партий. А западные немцы были в восторге от быстрого завершения объединительной канители. Так, по сути, решилась судьба Германии и остальной Европы. Горбачев же в очередной раз остался почти ни с чем. Проиграв внутри страны и на мировой арене, он тем быстрее уступил лидерство и расположение Запада нахрапистому Ельцину и его людям.
"Несмотря на боевые действия, все запланированные мероприятия прошли без срыва"
Постоянный поток VIP-визитеров доносил до австрийской совколонии веяния из далекой Москвы. Представители правительства непременно встречались с дипломатическим составом для откровенной беседы. Отстававший от авангардного демократического дискурса дипсостав запаздывал с реакцией. Премьера Павлова, назвавшего популизм "одной из главных текущих государственных проблем" и отрекомендовавшего Ельцина как "главного популиста страны", аудитория обдала напряженным молчанием.
У министра обороны маршала Язова молодой, но перспективный советник посольства спросил: "Товарищ министр, а как повлияют последние инициативы Михаила Сергеевича в сфере разумной оборонной достаточности на переговоры по стратегическим вооружениям?" Язов был эмоционален: "А ты знаешь, сколько ракета живет?" Советник признался, что не знает. Язов добил смельчака: "Не знаешь — а спрашиваешь! Следующий!"
Объявился как-то по своим делам и Вячеслав Никонов, известный тогда как помощник председателя КГБ Бакатина. Но перед дипломатами он не выступил, да и с резидентурой не пообщался. Между тем все чаще наезжавшие в Вену российские демократы (прочитать пару лекций, продвинуть собственный бизнес, да и просто расслабиться), за которыми наши оперы рутинно приглядывали, в основном проявляли готовность к партнерству со всеми группами советского чиновничества, окопавшегося в Вене. Оно, в свою очередь, охотно наводило мосты с новой политической элитой. Так что августовский путч 1991 года, о приближении которого в совколонии знали за несколько месяцев, был воспринят в целом спокойно. Собственно, некоторые из отделов аналитического управления ПГУ еще с января 1991 года стали собирать и обобщать опыт военных диктатур, особенно чилийской.
За неделю до 19 августа наш посол удалился на отдых в Альпы. Поэтому в утро переворота я застал советника-посланника (моего шефа по "прикрытию") уже изготовившимся ехать с заявлением в австрийский МИД. В каждой руке он держал по телеграмме: в одной от ГКЧП, в другой — от Ельцина. Руки слегка дрожали. Насколько я знаю, он передал ошеломленным австрийцам оба текста.
Утром 20 августа парторг сделал попытку запретить детскую экскурсию, сославшись на то, что в Москве танки. Атака парторга была немедленно отбита: танки в общем-то не в Вене, детей ждет венский муниципалитет, и вообще, у парторга нет телеграммы из Москвы о режиме дисциплины по посольству. Он сдался, правда, под "личную ответственность" того, кто проводил экскурсию. Вечером дипсостав отчитался в Москву телеграммой: "Несмотря на боевые действия, все запланированные в посольстве мероприятия прошли без срыва. Дети выполнили важную гуманитарную миссию. Об этом коротко сообщили даже австрийские СМИ".
Но все это была перестраховка. В конце концов, даже среди ниспровергателей "железного Феликса" в ту памятную ночь мы в резидентуре узнавали по телетрансляции немало "своих".
В Вене СССР сгинул тихо
Утром 22 августа актив совколонии нервно толкался в парткоме: платить или не платить взносы сегодня в день зарплаты? Заплатить-то можно, но как это поймут? Войдя, секретарь влез на стул и первым делом снял со стены портрет Горбачева (потом я видел его в запаснике посольской библиотеки в аккуратном ряду, начинавшемся Хрущевым). По активу волной прошло облегчение. Вдруг пожилой советник, любитель тенниса, который по утрам оглашал двор жилого дома ударами по мячу, воскликнул: "Политическая проститутка!" — и выбежал вон. Потом он, конечно, извинялся.
Больше всех от тех событий пострадала, пожалуй, милейшая Лена Язова — дочь того самого маршала-гэкачеписта. Ее вместе с тремя детьми срочно эвакуировали в Москву. А подруги, особенно коллег мужа по военному цеху, еще пару дней назад выражавшие глубокую преданность и заходившие к ней на чай, гордо проходили мимо в ответ на недоуменные вопросы о ее стремительном исчезновении.
Еще через пару дней уже бывший секретарь объединенного парткома обрел титул советника по кадрам и спешно приступил к переоформлению разных видов бизнеса, которые московский ЦК исстари вел вместе с австрийскими товарищами. "Золото партии" резидентуру, конечно, интересовало. Меня самого по этому вопросу как раз вызвали на пару дней в Москву. Так что я напросился в попутчики в "Форд-Сьерру" к новоиспеченному советнику и стал издалека подходить к теме. Он вдруг замолк, а потом сообщил: "Вот друг у меня был. В лагерь попал. Так знаешь, что зэки с ним сделали?" Я, конечно, был наслышан о лагерных нравах в СССР. Под рассказ о несчастном друге я лишь пытался сообразить, что это за режим воцарился в отечестве, кто его хозяева, и каково в нем мое, офицера КГБ, место.
Осенью у нас в резидентуре за регулярным утренним чаепитием разгорелись дискуссии: как назвать то, что в итоге получилось? Термин СНГ был ведь введен не сразу, и кто-то предложил ШЧС — шестая часть суши. "А что,— задумчиво отреагировал наш шеф,— главное — нейтрально".
Тем временем украинские дипломаты, преданные коммунисты и советские патриоты, перешли на "мову" и зажили своей жизнью. Чекист-разведчик, прикомандированный к нам из одной нефтедобывающей республики, стал без спроса целыми днями пропадать в штаб-квартире ОПЕК. А объявившийся в Вене то ли таджикский, то ли киргизский дипломат затребовал себе кабинет, автотранспорт, карандаши, ластики и прочее из фондов уже бывшего СССР.
Так что очень вовремя наш посольский завхоз рождественским вечером поменял вывеску у главного входа — "Посольство Советского Союза" на "Посольство Российской Федерации". Чужих было велено больше не пускать. В Вене СССР сгинул тихо. Никто в светлый праздник и не заметил.