О том, как он проспал встречу Нового года и решительно не жалеет об этом, Ъ рассказал редактор журнала GQ СЕРГЕЙ ПОЛОТОВСКИЙ.
Под католическое Рождество играли. В декабре я потерял работу. Еще раньше я расстался с девушкой, отвечавшей за мою минимальную цивилизованность — скажем, горлышко винной бутылки она все время оборачивала салфеткой: "Это же так просто и удобно". По прихоти языка "расстался" — активная форма глагола: все было иначе — ей надоело. Хотя, пожалуй, мне надоело еще раньше. Пойти на конфронтацию не было сил, и я устроил "итальянскую забастовку": забывал позвонить, отменял свидания, выражал минимальный энтузиазм. И, наконец, добился своего. Теперь я был один. Друзья попрятались по заграницам, в гости стали звать гораздо реже. Оставался преферанс.
Уютный катран на краю исторического центра располагал к длительным загулам с вечера и до утра: квадратные столики для игры, телевизор с "Евроспортом", бар, буфет и — главное — кредит. Случайные люди сюда не ходили. Все знали друг друга. Репутация превыше всего. Любой карточный долг следовало вернуть в минимально возможное время.
Карты были моей эксцентрикой. Мне нравилось биться в чужой среде чужим оружием. Вместо Филармонии и Публичной библиотеки я проводил вечера в компании крепких парней, которые, скорее, могли посчитать вероятность любого расклада, чем отличить ямб от хорея, а Равеля — от Дебюсси. К тому же мне исключительно везло. Способность вовремя прикупить нужную карту с лихвой возмещала мне довольно низкий класс игры. Почти что всякая пуля оборачивалась торжеством несправедливости. Юный выскочка обчищал седых катал с еще советским стажем железнодорожно-пляжного преферанса.
Под Рождество все переменилось. Карта отказывалась идти. Я допускал дурацкие ошибки, но теперь никакая удача не компенсировала мне колоссальных потерь. Естественно, я пытался отыграться, все больше залезая в долг, — мужички крякали и только ругались между собой о том, каким образом делить мои уже абстрактные капиталы. Сбережений я никогда не держал, все выигрыши прогуливал. К утру я выкатился из заведения красноглазым должником с отвратительным запахом и настроением. Под капровский снежок я дошел до Che, где выпил чая на последние. Город пробуждался от сна, чтобы снова нырнуть в предновогодний хоровод удовольствий. Но по крайней мере один горожанин думал не о подарках и вечеринках. Где достать деньги, чтобы отдать долг? С кем встретить Новый год? И вообще, что делать с этой жизнью?
Новость о моей безработице разлетелась со скоростью недоброй мысли, но куда-то меня еще продолжали звать по старой памяти. Так, на шумном празднике я встретил Асю. Она широко улыбалась крупными зелеными глазами откуда-то из глубины комнаты, и у меня случилось то, что в кино называется "зумом": вдруг все остальные гости рассыпались по краям кадра, и только она одна — в джинсиках и нелепом пончо — долговязо стояла в четком фокусе, субъективно ближе, чем на самом деле. Я решил, что мы знакомы, это было не так. Как выяснилось позже, Ася училась в "Мухе", любила джаз и отличалась тем качеством, которое в поздние годы советской власти называли "системностью". Родись лет на двадцать раньше, эта веселая шатенка просиживала бы в "Сайгоне", утешала нечесаных гениев и защищала диссертацию по письмам Рильке. А потом бородатые отъезжанты с тоской вспоминали бы ее улыбку, разговорившись в курилке радио "Свобода". Последнюю развернутую мысль я успел подумать, сделав к ней несколько нетвердых шагов. Но тут весь недосып, скопившийся за преферансные ночи, и все злоупотребления этого вечера начали накрывать меня с силой среднего тайфуна. Глупо скалясь, я успел сказать "привет" и протянуть старую визитку с еще действующим мобильным телефоном. После чего упал, был перенесен в спальню и брошен на груду шуб и пальто.
На следующий день я думал только о здоровье. Потом принялся безуспешно разыскивать Асю. 30 декабря я плюнул на все и пошел в игорный клуб. Денег так и не прибавилось, раздать долги я не мог физически, но решил: что-нибудь придумаю. С другой стороны, мне больше некуда было идти.
Мои соперники пошли мне навстречу. "Деньги подвезут, и тогда я вам отдам и за тот раз, и за этот, если что". "Если что? Если проиграешь? Ты ж сюда выигрывать пришел, да?" Но эти беззлобные наезды легко пропускались мимо ушей. Главное сделано — меня приняли в игру и дали шанс отыграться.
С переменным успехом я отстоял две пули. На радостях выпил, и понеслось... Мой долг увеличивался в прогрессии, превосходящей даже геометрическую. Я тупо смотрел на карты, на записи, на угрюмых врагов. Я проигрывал больше, чем деньги и честное имя. Не в том смысле, что меня бы убили за сумму, которая только мне здесь представлялась значительной. Я просто сошел с дистанции еще и в других областях: работе, любви, человеческих отношениях. Дедушка Мороз мог не тревожиться: я вел себя плохо и подарка не заслужил. Гигантский карточный проигрыш отходил на второй план, становясь метафорой всего остального.
И тут позвонила Ася. "Можешь приехать?" — Я продиктовал адрес. — Прямо сейчас. Это важно". Пока Ася ловила такси и пробиралась по сугробам, я выпил кофе и напрягся. Карта пошла. Я начал покупать. "Тут к тебе". Ася полусмущенно улыбалась, держа в руках огромный планшет. "А... хорошо, что ты все привезла", — выпалил я, тут же вскочил поцеловать ее и прошептал: — Молчи, просто сядь рядом". Игроки бросали завистливые взгляды, к которым вскоре прибавилась приглушенная ругань. Мне снова везло. Я предложил повысить ставки. Они отказали. Игра продолжалась.
Ася просидела рядом до следующего дня. Я отыграл все, что был должен. Мы купили в "24-х часах" бутылку "Советского шампанского" и поехали к ней. На кухне, выпив залпом по бокалу, мы впервые поцеловались и тут же со смехом рухнули на пол. Через минуту мы уснули прямо как есть, в одежде. Новый год мы проспали. В карты я больше не играю.