Бои поместного значения

Бои поместного значения

       Большие странности в поведении имущих классов на Руси наблюдались издавна. Непотребное озорство княжеских и боярских детей существовало с незапамятных лет, и злые забавы, которые любил царь Петр Великий, для русской знати не были каким-то совершенно импортным надругательством над отечественным благочестием. Разница была лишь в том, что, проветрив по молодости удаль, старорусские вельможи ударялись во внешнюю благопристойность, а к старости принимались уже совершенно искренне и истово замаливать грехи. А вот птенцы гнезда Петрова и их современники вкупе с несколькими следующими поколениями дворянства, начав чудить в молодости, не прекращали этого развлечения до гробовой доски.
       Марксистские историки считали причиной аномалии давление царизма на дворянство, которое находило отдых от казарменных и служебных суровостей в разгульных выходках. Но истина куда проще. В галантный XVIII век в русских умах укрепилась мысль, что просто и естественно ведут себя лишь те, кто живет в естественных природных условиях — крестьяне и прочие низшие сословия. А всякий благородный и уважающий себя человек должен отличаться от них необычностью слов, поступков и развлечений. Поэтому в большей или меньшей степени чудили все. Постоянно блажил кумир военной молодежи граф Суворов, однажды якобы поскользнувшийся на зеркальном полу Зимнего дворца и таким образом напомнивший всем, что он не паркетный полководец. Выкидывали фортели и другие увенчанные звездами генералы и адмиралы. Рассказывали, что один престарелый генерал-аншеф проводил все свое время на воздухе, говоря, что боится заболеть от спертого домашнего воздуха. Так что его гостям приходилось в самые суровые морозы сидеть за столом в саду и вкушать от щедрот его с ошеломляющей быстротой — ведь изысканные блюда мгновенно сковывал лед.
       Выходки служили и средством самопопуляризации. О каждой удачной затее или фразе долго говорили в салонах, и их авторы могли приобрести необычайную популярность. А вслед за тем — нужные знакомства и влияние в обществе.
       На рубеже XVIII-XIX веков в русской гвардии служил Ваксель, которого обожал и чьих шуточек побаивался весь Петербург. Знаменит же он стал после того, как на спор во время смотра дернул за косичку императора Павла I. "Косичка скривилась на бок, ваше императорское величество,— доложил изумленному самодержцу Ваксель.— Я дерзнул поправить. Боялся, младшие офицеры увидят". "Спасибо, братец",— прочувствованно поблагодарил император, не терпевший непорядка в форме и прическе.
       Восхищавший и пугавший столичную светскую публику русский дипломат, чье имя забвения ради не называли и полвека спустя, проделал как-то следующую шутку. Он нанял всех извозчиков, ожидавших публику у театра, после чего все балетоманы, не имевшие собственного выезда, по сугробам и лужам брели восвояси в парадной обуви.
       Современники замечали, что чем натуральней и проще оказывались условия, в которых произрастал дворянин, и чем дурнее было его воспитание, тем больше ему хотелось выделяться необычностью поступков. В Симбирской губернии дворянин Кротков, как-то обидевшись на отца, продал любимое родительское имение, вписав в число крепостных собственного батюшку. Старику не без труда удалось выпутаться из нелепой ситуации. А затем тот же юноша в Петербурге объявил о своей кончине и, лежа в гробу, проделал путь от столицы до родового гнезда, где благополучно воскрес. Общество восприняло такие выходки как глумление над нравственными устоями и канонами веры.
       Но настоящая беда случалась, если в дополнение к дурным наклонностям имелись и значительные возможности для разгула. Лев Дмитриевич Измайлов был именно таким, богатым и повинующимся только собственным желаниям, главным среди которых всю жизнь оставалась жажда выделиться и прославиться любыми средствами. Он принадлежал к старинному роду, чьи представители с давних пор служили военачальниками у русских царей. Однако многие из них весьма своеобразно понимали верность долгу и государю.
       В 1633 году окольничий Артемий Измайлов с сыновьями Василием и Семеном сложили голову на плахе за измену. Артемий вместе с боярином Михаилом Шеиным руководил русскими войсками, неудачно осаждавшими занятый поляками Смоленск. А Василий Измайлов в то же самое время вел тайные переговоры с врагом, за что трое Измайловых вместе с Шеиным подверглись казни: самовольство их выразилось в форме явного государственного преступления.
       Но более всех из Измайловых прославился на ниве неверности Михаил Львович Измайлов. Он входил в число самых доверенных приближенных императора Петра III и не оставил его даже после переворота, совершенного супругой императора Екатериной в 1762 году. Но, приехав к заговорщикам с увещевательным посланием от Петра III, Измайлов выторговал себе большое и богатое село Дедново в Рязанской губернии, которое император якобы обещал ему при коронации, но так и не дал, и переметнулся на сторону Екатерины. Возвратившись к Петру III, он на правах старого друга уговорил императора подписать отречение от престола, вслед за чем бывшего самодержца убили. В благодарность Екатерина II сделала Измайлова генерал-поручиком и наградила орденом Святого Александра Невского, но впредь никогда к себе не приближала, говоря: "Предав друга, верным быть не может".
       Этот сановник приходился Льву Измайлову родным дядей, а по его сиротству еще и воспитателем и опекуном. Как водится, чтобы обойти обязательную для дворян службу с нижних чинов, в 1770 году шести или семи лет от роду его записали в лейб-гвардии Семеновский полк. 13 лет спустя он по заочной выслуге получил первый офицерский чин и начал действительную службу. Его биографы утверждали, что до вступления в полк он в глаза не видел никаких гувернеров и книг, вел праздную жизнь в деревне, где не знал ни в чем отказа и где безграничное своеволие стало главной его чертой. Один из сослуживцев, И. М. Долгоруков, писал о нем: "Он был до бешенства запальчив и никому не хотел покоряться, своевольничал чрезвычайно и, будучи богат, имея знатных протекторов, не боялся никого".
       В Санкт-Петербурге он проводил все время в грубых проказах, карточной игре и пьянстве. Но в промежутках между этими занятиями он участвовал и в боевых действиях. 27 мая 1790 года гвардейского капитана Измайлова наградили орденом Святого Георгия четвертой степени "во уважение за усердную службу его при шведском наступлении 24 мая на Саивтайпольский пост, когда отличным мужеством ободрил подчиненных и поспешествовал к получению победы".
       Как и многие гвардейские офицеры, не сделавшие придворной карьеры, он перевелся в армию с повышением в чине, напросился на войну в Польшу, где отличился и получил в командование полк. Злые языки, правда, утверждали, что повышение Измайлов получил не за доблесть, а благодаря давней дружбе с гвардейцами братьями Зубовыми, из которых средний, Платон, неожиданно стал фаворитом Екатерины II. По той же причине карьера Измайлова и прервалась. Воцарившийся после смерти матери в 1796 году Павел I взялся за чистку армии от Зубовых и их присных, и в первых рядах изгнанных оказался племянник человека, который некогда предал его отца,— Лев Измайлов. Он решил осесть в деревне. В 1799 году умер его дядя, оставивший ему богатейшие поместья.
       
       Но долго скучать в деревне Измайлову не пришлось. Можно предположить, что он имел отношение к заговору против Павла I, поскольку после убийства императора был возвращен в армию и пожалован в генерал-майоры. А затем, как и многие другие заговорщики, отправился в поместья, чтобы своим присутствием не напоминать Александру I об отцеубийстве. Так 38-летний отставной генерал оказался лицом к лицу со своими крестьянами, соседями, тоской и жгучей тягой к экстравагантным поступкам.
       Тоску свою Измайлов разгонял по-разному. Время от времени приказывал посреди ночи звонить в колокола, как при пожаре, и с удовольствием смотрел на мечущихся по деревне полуодетых баб и мужиков.
       А вскоре Измайлов так отличился, что о нем вспомнили в Санкт-Петербурге. В своем тульском поместье Хитровщине он устраивал пиры для соседей с выездами на природу и всевозможными увеселениями. Однажды, выехав на игрища с гостями и девками, генерал неожиданно обнаружил, что "игриц" на всех недостает, и поручил доверенному мужичку немедленно восполнить недостачу из близлежащей деревеньки. Но крестьяне отказались отдавать для разврата жен и дочерей. Тогда барин с гостями и слугами отправился в карательную экспедицию.
       "Гнев его,— писал биограф Измайлова С. Т. Словутинский,— прежде всего обрушился на Евдокима Денисова. Изба несчастного крестьянина тотчас же разметана была по бревнам. Затем псари сложили солому с избы на улице, в два омета, зажгли их, а промеж горящих ометов положили старика Денисова и старуху, жену его, и так жестоко высекли их арапниками, что через три месяца после того захиревшая от наказания старуха скончалась. Но барский гнев еще не утолился: Измайлов приказал зажечь двор и остатки избы Евдокима Денисова, сломанной только по окна, и, если б не 'игрица' Афросинья, безумное приказание, конечно, было бы исполнено. Афросинья два раза кидалась в ноги взбалмошному генералу, умоляя с неудержимыми рыданиями отменить приказание,— почему-то она была убеждена, что двое маленьких внуков несчастного Денисова спрятались со страху где-то на дворе или в избе. И в самом деле, великодушное заступничество 'игрицы' спасло жизнь одного из мальчиков, который забился тогда в передний угол подпечья разметанной избы".
       Слухи о бесчинствах Измайлова дошли до столицы, и Александр I в марте 1802 года прислал тульскому гражданскому губернатору рескрипт: "До сведения моего дошло, что отставной генерал-майор Лев Измайлов, имеющий в Тульской губернии вотчину, село Хитровщину, ведя распутную и всем порокам отверзтую жизнь, приносит любострастию своему самые постыдные и для крестьян утеснительнейшие жертвы. Я поручаю вам о справедливости сих слухов разведать без огласки и мне с достоверностью донести без всякого лицемерия, по долгу совести и чести".
       Результаты расследования остались тайной, но генерал Измайлов на некоторое время утихомирился, взбрыкивая лишь время от времени. После очередной пирушки он приказал с двух сторон пристегнуть к особой повозке — "лодке", на которой обычно возили "игриц", двух медведей, велел погрузить в "лодку" пятнадцать заснувших после хорошей выпивки соседей-дворян и пустил этот экипаж под гору в реку.
       Измайлов ловко справился и с проблемой "игриц", которых ему хотелось беспрерывно менять: он запретил своим крестьянам и дворовым жениться. Скоро оказалось, что многие молодые девки и парни блудят, а защищать блудниц от барских притязаний крестьянский мир уже не поднимался. Оставалась надежда, что генерал остепенится после свадьбы. Но в богатом приданом он не нуждался, а влюбившись в жену одного из окрестных помещиков, попросту отнял ее у мужа. Жаловаться тот не решился, поскольку все знали, что у Измайлова в столице многочисленные друзья-сановники.
       В 1806 году он приехал в гости к рязанскому губернатору Д. С. Шишкову. За столом Измайлов несколько раз довольно резко высказался о текущих политических делах. Крамольные речи, в отличие от истязаний крестьян и глумления над соседями, могли попасть в разряд государственных преступлений. Губернатор попытался остановить Измайлова, объяснив, что в его присутствии такие речи говорить невозможно — он начальник губернии и генерал состоит у него под негласным надзором. Измайлов вскочил на коня и ускакал в Петербург. Итогом его поездки стало смещение губернатора Шишкова.
       Теперь уже все дворянство губернии убедилось, что в округе сильнее генерала Измайлова никого нет, и с воодушевлением и хвалебными одами его избрали рязанским губернским предводителем дворянства. В те времена этот пост никто не считал номинальным. Предводитель дворянства в губернии считался вторым лицом после назначаемого из столицы губернатора. Измайлов ставил себя выше. Теперь он мог делать все что хотел. На охоте он гонялся за зверем, не глядя, чужие поля перед ним или покосы. Никто не жаловался на ущерб, все прекрасно знали, что на нивы жалобщиков он специально приедет с многочисленной свитой, псарями и казачками еще раз и вытопчет весь урожай дотла.
       Единственной защитой от Измайлова была сила. Самые знатные из его соседей, не желая терпеть обид от генерала, на окраине своих владений у дороги, по которой к ним наезжала орда Измайлова, построили деревеньку — замаскированный форт. Отряженным туда бойцам было приказано при появлении конников Измайлова открывать огонь из пушки. Но, как вспоминали современники, несмотря на это, эти соседи могли жить спокойно лишь три месяца в году, зимой, когда генерал с дворней отправлялся в Москву.
       Примечательно, что, невзирая на все выходки Измайлова, дворяне боготворили своего предводителя. Секрет успеха прост. Измайлов собирал у себя небогатых помещиков, измывался над ними, но при этом неизменно оставался щедр. Знавший его С. П. Жихарев писал, что Измайлов мог "проиграть 1000 рублей приверженцу своему Шиловскому, вспылить на него за какое-то без умысла сказанное слово, бросить проигранную сумму мелкими деньгами на пол и заставить подбирать эти деньги под опасением быть выброшенным за окошко!
       Каприз, один только каприз — стихия этого человека. К сожалению, находятся еще люди, которые ищут в нем, и, невзирая на все унижения, которым он их подвергает, они смотрят ему в глаза, как жрецы далай-ламы своему идолу... Шиловский разбросанные по полу денежки все подобрал и опять по временам мечет ему банк, как будто между ними ничего не происходило".
       
       Та же щедрость помогла Измайлову во время Отечественной войны 1812-1814 годов возглавить рязанское ополчение. Собственно, никто другой в губернии и не мог встать во главе вспомогательного войска из крестьян и отставных офицеров. Лев Измайлов тотчас предложил взять офицеров губернского ополчения на свое содержание. А местом сосредоточения сделал свое село Дедново. Но за стол и прочие блага он требовал от офицеров беспрекословного подчинения.
       Вся дальнейшая история этого странного формирования, состоявшего из одного конного и шести пехотных полков, покрыта мраком. В некоторых источниках говорится, что рязанские полки выступили навстречу наполеоновским войскам и одним своим видом заставили французов отступить. Но из документов следует, что войско Измайлова долго стояло в Деднове и не выполнило распоряжения командования двигаться на соединение с третьей русской армией, защищавшей от Наполеона южные губернии. Достоверно известно лишь то, что ополченцы охраняли продовольственные обозы, а в заграничном походе помогали армии блокировать крепости, в которых засели французы.
       В зарубежном походе Измайлова сопровождали десятки дворовых, а личный обоз генерала превышал размерами обоз любого полка. В одном из немецких городков он пригласил на обед все местное население, а когда гости расселись, у дам неожиданно вспыхнули подожженные слугами Измайлова чепцы. Огонь тут же потушили, а обиженным немкам генерал сделал богатые подарки, так что обиды тут же улеглись.
       За участие в войне Измайлов получил чин генерал-лейтенанта и золотую табакерку в бриллиантах из рук императора. На радостях он подал прошение о награждении своих наиболее отличившихся офицеров и отправился проведать вотчину. Однако здесь его ожидал неприятный сюрприз. Намучившиеся с ним в походе дворяне вместе с теми, кто отвык от его выходок и не желал их повторения, избрали себе нового предводителя.
       Измайлов был в ярости. Он издержал за войну собственный миллион рублей — сумму, равную доходам от всех поместий за три с лишним года. На эти деньги в те времена можно было купить без малого семь тысяч лошадей. Похоже, что из мести соседям он содействовал тому, чтобы его же собственный рапорт о награждении офицеров-ополченцев лег под сукно. А когда к пятилетию начала войны, в 1817 году, один из командиров полков решил восстановить справедливость и подал прошение о награждении офицеров-ополченцев, бумага попала на заключение к Измайлову, и тот написал: "Вообще все полки Рязанского ополчения в 1812 году в бывшее с неприятелем действие ни в каких местах никогда употребляемы не были". Сам генерал выглядел после этого нелепо: полководец и герой Отечественной войны, командовавший невоевавшими войсками. Но ни один из его недругов после этого даже жалкой медальки не получил.
       Обиженный генерал отошел от общественных дел и занялся наведением порядка в имениях. Оставленная им на хозяйстве сожительница повенчала три крестьянские пары. Измайлов не стал смотреть на то, что она родила ему двух дочерей, но вспомнил, что у нее есть муж, и просто выгнал ее из поместья, оставив детей себе. В деревне ему не сиделось, так что он часто отправлялся в путешествия, куражась над знакомыми и незнакомыми людьми. Он ежегодно посещал ярмарку в Лебедяни и липецкие минеральные источники, каждый раз отмечаясь там новыми выходками. Как-то он слишком поздно решил отправиться на ярмарку, и его посланные не смогли снять ни гостиницы, ни частного дома. Измайлов выбрал тот дом в центре города, что ему приглянулся, и приказал казачкам и конюхам выбросить в окна его хозяев, постояльцев и все их пожитки. Потом, как обычно, за обиды щедро заплатил.
       Со временем выходки генерала утратили прежний смысл. Такое поведение все считали для него естественным. Все ждали от него выкрутасов и последующей платы за ущерб. Новые злые забавы ничего не добавляли к его славе. Это он стал прототипом Троекурова в пушкинском "Дубровском". Это о нем Грибоедов написал в "Горе от ума":
       Тот Нестор негодяев знатных,
       Толпою окруженный слуг;
       Усердствуя, они в часы вина и драки
       И честь, и жизнь его не раз спасали: вдруг
       На них он выменял борзые три собаки!!!
       Оставалось только или забросить все, или сотворить нечто такое, о чем с содроганием вспоминали бы потомки. К тому же одолевала подагра, генерал от постоянной боли становился злобней прежнего и всю свою злобу начал вымещать на крестьянах Хитровщины и близлежащих деревень.
       У Измайлова издавна существовала собственная исправительно-трудовая система. За малейшие прегрешения полагалась порка, но теперь ее стали применять без меры. За более серьезные проступки полагались кандалы или, что считалось еще хуже, рогатка — железный ошейник с зубьями, не позволявший его носителю поспать даже минуту. Причем в зависимости от тяжести наказания менялась тяжесть рогатки — от одного до семи с половиной килограммов. И все время наказания полагалось выполнять обычные работы. Посмевших о чем-либо просить барина сажали на цепь в специальном флигеле-тюрьме на хлеб и воду. Существовала и собственная каторга — лазарет, куда Измайлов отправлял на излечение тех, кого считал лентяями. В одном рубище из холстины в любую погоду они мяли и трепали лен. Каторгой с облегченными условиями содержания считались барские поташный и кирпичный заводы. Беда была не в только в условиях содержания, но и в том, что наказанными в той или иной форме были все дворовые и крестьяне Измайлова.
       Генерал прекрасно понимал, что творит беззаконие. Чтобы обезопасить себя, он запретил всем — от последнего холопа до своих домочадцев — ходить в церковь, где на исповеди могли раскрыться его безобразия, о чем священник доложил бы духовному и светскому начальству (челобитным крестьян верить в провинции было не принято, жалоба же священника могла иметь последствия). Так что за год деревенскую церковь посещало не более двенадцати человек, тогда как одной дворни у генерала было не менее семидесяти душ.
       На исповедях могло открыться и самое страшное — тайны генеральского гарема. В поместье не было ни одной более или менее привлекательной девицы старше двенадцати лет, которая не прошла бы через флигель с решетками на окнах, войти в который можно было только через покои генерала. В обычное время они прислуживали в доме, обихаживали детей, а по ночам ублажали генерала и его гостей. Измайлов щедро делился наложницами с приятелями, а нужным людям обязательно предоставлялась невинная крестьянская девчонка. Генерал переступал через любые общечеловеческие запреты. Одна из его любимых наложниц, Нимфодора Хорошевская, родилась, когда ее мать жила в гареме. Однако генерала не остановил страх перед инцестом. А своих сыновей от наложниц сначала воспитывал как барчуков, а потом делал прислугой.
       Эти и другие омерзительные подробности открылись во время следствия, начавшегося в 1826 году. Несчастья Измайлова начались со сменой императора. Вступивший на престол Николай I взялся за укрепление вертикали власти и обуздание особо зарвавшихся помещиков. В марте 1826 года он издал указ, запрещающий применение кандалов, цепей и прочих железных предметов для наказания крестьян. У Измайлова на все был собственный указ: рогатки использовались у него по-прежнему. Но генерал уже не мог встать, его покровители были не в чести, и ситуацией решил воспользоваться юрист генерала, представлявший его в судах, поверенный Федоров. Он правильно рассчитал, что долгое дело принесет ему солидный доход, и подбил крестьян написать жалобу о генеральских зверствах. Следствие шло по канонам времени. Уездные следователи долго жили в имении, кормились за счет генерала и клянчили у него по мелочи. Губернский чиновник провел расследование в пользу Измайлова, запросив и получив 15 тыс. руб.
       Казалось, все должно было завершиться благополучно для генерала и кавалера Измайлова. Но имперские власти решили образцово наказать самого известного нарушителя порядка. Как ни старались местные суды оправдать генерала и осудить обвинявших его крестьян, им это не удалось. Специальным распоряжением над имениями была установлена опека, а генерала удалили в одну из его небольших деревень. Специальным указом Сената все должностные лица, пытавшиеся выгородить Измайлова, получили взыскания. Но самому обездвиженному болезнью ветерану разгула все это было уже безразлично. В 1836 году "множественных орденов кавалер" умер. Похоронить он себя завещал не в Хитровщине, где его могилу вряд ли бы оставили в покое, а в Деднове, где он редко куролесил.
       Он умудрился отличиться даже после смерти. На могиле был установлен белый памятник на массивном постаменте — женщина в тунике с громадным крестом. Измайлов словно еще раз глумился над всем тем, что попирал в жизни. После революции памятник уничтожили и могилу сровняли с землей. Но в 1996 году, в ознаменование 300-летия российского флота, к которому Измайлов не имел ни малейшего отношения, потомки его крепостных восстановили могилу и водрузили на прежнее место надгробную плиту. Что ж, в Румынии Дракулу уже давно чтут.
СВЕТЛАНА КУЗНЕЦОВА