В Александринском театре идут премьерные показы нового спектакля художественного руководителя Валерия Фокина. Он перенес действие толстовской драмы-комедии "Живой труп" из эмоциональной Москвы в холодный Петербург. Смотрела ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
Мозаика путаных эмоций "Живого трупа" для самого Льва Толстого так и не сложилась: канонического текста пьесы, в сущности, нет. Среди ранних ремарок, не вошедших в окончательную, принятую издателями редакцию пьесы, есть указание, что действие происходит в столице, в Петербурге. В театре на это обстоятельство обращают внимание публики. Толстой, впрочем, поставив на "Живом трупе" точку в 1900 году, позволил играть драму-комедию только после своей смерти. Разрешением театры не преминули воспользоваться в 1911-м. Хрестоматийный образ пьесы казался немыслим без театральной цыганщины (в пьесе даже репертуар подробно расписан), без цыганки Маши и блажного желания совестливого Феди Протасова вырваться на свободу, к цыганам.
В Александринке, пожалуй, впервые в сценической истории "Живого трупа" из действия изъят цыганский хор, а заодно и цыганский угар, принятый Федей Протасовым за драйв свободы. Есть очищенная от лишних эмоций философия неучастия. По рассуждению Валерия Фокина, этой пьесой Толстой и вовсе режиссировал свой собственный уход. Впрочем, как известно, пьеса написана на сюжет двух реальных судебных дел. О финансисте, пушкинском, к слову, зяте — обличенном в махинациях и застрелившемся в зале суда. И о деле Гиммлер — о двоемужестве и сговоре о мнимой смерти первого, опустившегося мужа. В спектакле Валерия Фокина самоигральная криминально-мелодраматическая история оказывается вовсе не главной.
Художник Александр Боровский построил на сцене железную конструкцию переходов и площадок, с коваными цветами, с зарешеченным лифтом, железными ступенями. Равно напоминающую и тюремные переходы, и лестничные площадки приличного петербургского дома в стиле модерн. Собственно, все действие на эту лестницу и вынесено. Эмоции всех персонажей скрыты где-то за дверьми квартир. Сюжетная канва преступления и нового замужества Лизы Протасовой (достаточно жесткой и умной в исполнении актрисы товстоноговского БДТ Марины Игнатовой) — всего лишь фон для экзистенциальных терзаний Федора Протасова (Сергей Паршин). В момент кризиса мы его и застаем. Если какие-то цыганские загулы в его жизни и были, то они позади. Благополучная жизнь тоже. Почти на все первое действие Федор Протасов загнал себя то ли в дворницкую клетушку, то ли в кочегарку. Этот социальный крах — необходимое условие его новой философии, накрывшей его ощущения невозможности жить в несовершенном обществе. Стыдно Феде работать в банке, мучительно лгать — это еще Толстой написал. В общем, у него социофобия.
Цыганка Маша в Александринском театре — не цыганка, а просто Маша, молодая разночинка (Юлия Марченко). Трогательно и нелепо пытающаяся вернуть Протасова к жизни, то притащив в кочегарку отросток алое, то прикармливая его супом из стеклянной баночки. Жить Протасов не может, а застрелиться пока не может. Первую попытку он совершает под звуки тревожной элегии виолончельно-скрипично-фортепианного трио. Музыканты в глубине сцены играют ее вживую, остальные герои пьесы чинно слушают этот концерт. Музыку для спектакля написал Леонид Десятников, в сущности, это искусная обработка, вариации каких-то цыганско-балканских мотивов, где вместо разгула тоска. Знаменитая цыганская "Невечерняя" в обработке Десятникова в исполнении Романа Кочержевского звучит какой-то дьявольской сатирой. Под эту музыку в лифте с полуобнаженными девицами катаются судебные следователи.
Федор Протасов второе действие начинает абсолютно счастливым человеком, ему удалось убежать от общества, стать никем, бичом, бомжом, но при этом прийти к себе. В сцене с художником Протасов почти блаженный. Далее — разоблачение, допросы, суд. Валерий Фокин, превращая московский текст в петербургскую историю, добавил "Живому трупу" достоевского мистицизма и гоголевского морока. Гения Александрова, странного петербургского типа, играют в очередь инфернальные актеры Алексей Девотченко и Игорь Волков.
Реальных, бытовых поводов стреляться в суде у Феди Протасова в общем-то не было, тем более в спектакле Валерия Фокина. В Александринке уход Феди Протасова явно не результат эмоционального порыва, а зрелое решение. В перерыве судебного заседания Лиза, ее новый супруг Виктор Каренин и вся компания под руководством радостного адвоката уже пьют шампанское. Федор Протасов садится в лифт, кабина идет вверх, раздается выстрел. Случается то, что должно было случиться. Ведь, в сущности, уход Федора Протасова — не что иное, как попытка обвести жизнь вокруг пальца. Попытка, изначально обреченная на неудачу.