«Коммуникативное действие характеризуется намерением понять другого человека»

Коммуникация между людьми в корпорациях и ее эффективность могут рассматриваться с самых разных сторон. Редактор серии «Интеллектуальная история» издательства НЛО Тимур Атнашев предлагает посмотреть на нее с точки зрения политической теории и применить к ней, чтобы лучше ее узнать, такие понятия Юргена Хабермаса, как «публичная сфера», «делиберация» и «коммуникативное действие».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Меня, когда я училась в Шанинке, учили, что бытовые вопросы, которые перед нами встают, можно описать на языке политической философии — и получить на них новые ответы. Когда мы видим конфликты на работе между сотрудниками или между сотрудниками и начальством, мы можем думать про них как про некоторое социальное явление, как про психологическое явление. А можем ли мы думать про них как про явление политическое? И какая из политических теорий применима к коммуникации?

— Одной из таких полезных теорий является теория публичной сферы, особенно если нас интересуют именно вопросы коммуникации. Теория публичной сферы создавалась Юргеном Хабермасом, представителем второго поколения Франкфуртской школы, в послевоенной Германии. В 1962 году он опубликовал свою диссертацию «Структурная трансформация публичной сферы», и эта книга очень быстро стала бестселлером. Позже благодаря ей некоторый набор идей оказался в центре рефлексии политической философии западных либеральных демократий на долгое время. В том числе потому, что в традициях Франкфуртской школы, критикуя тогдашние либеральные демократии, размышлял о том, как сделать их более доступными для участия граждан, и предложил свою позитивную программу. Главный тезис Хабермаса, основанный на исторических исследованиях, которые он проанализировал и собрал на их основе единую теорию, состоял в том, что нам нужно серьезно переосмыслить демократию.

Как в самой конституционной логике демократических представительских режимов, с одной стороны, так и в их историческом генезисе заложено ожидание, что полноценный режим предполагает открытое участие граждан в обсуждении проблем. Я подчеркну: не только в форме голосования за того или иного политического лидера, а напрямую — в форме личного участия в различных совещательных органах.

— Но это же утопия?

— В той же мере, наверное, в какой для института семьи важна любовь. Понятно, что далеко не во всех семьях любовь ощущается каждый день в обыденных ситуациях и даже вовсе присутствует. Но если бы мы в целом стали утверждать, что любовь на самом деле не существует, мы не могли бы всерьез говорить о семье, как мы ее интуитивно воспринимаем и как мы ее осмысляем в культуре. Является ли любовь утопией или содержательным горизонтом, без которого семья невозможна? В отношении публичной сферы и делиберации, как сам Хабермас показывает в своей недавней работе, о которой я скажу чуть позже, это выглядит как некоторая радикальная и революционная утопия, потому что возникает вопрос, как люди могут действительно на деле участвовать в принятии политических решений, когда речь идет об этих самых «больших государствах», когда речь не идет о маленьких коллективах, которые могут собраться на городской площади, а речь идет о миллионах людей.

И в этом есть утопический, нормативно-утопический горизонт и идеал, который Хабермас признает. С другой стороны, он указывает на конкретный исторический период в развитии европейских политических систем, в котором мы к этому идеалу уже приближались.

— В какой момент это происходило?

— По мнению Хабермаса, публичная сфера зародилась в Германии, Франции и Англии в XVIII–XIX веках в результате образования нового общественного класса — буржуазии. Буржуа, зависевшие уже не от феодала, а от собственных умений и капитала, по мере приобретения ресурсов и влияния обнаруживали себя как в целом открытое для всех «общество» с общими интересами и представлениями об общем благе. Активное развитие института свободной прессы, ставшее возможным благодаря новым технологиям книгопечатанья, и распространение в крупных городах кофеен, литературных салонов и других общественных пространств, где представители буржуазии могли встречаться и обмениваться новостями и суждениями, позволило сформироваться публичной сфере — общности частных индивидов, способных критически, с привлечением рациональных аргументов обсуждать вопросы, связанные с общим интересом в тех сферах, где ранее доминировали суждения монархий или церкви.

Интересно, что существование публичной сферы, как считал Хабермас, было возможно при разных политических режимах: и при абсолютистском монархе Фридрихе Великом, и при парламентской демократии в Англии. Все равно пространство для дискуссий оказывало влияние на политические процессы — оно обладало символическим авторитетом, какой-то такой своеобразной принуждающей силой, на которую реагировала исполнительная власть. Расширяющийся доступ к избирательному праву в этой логике важный элемент, но публичная сфера обладает своей автономией, своим авторитетом и своим собственным голосом, прямо не связанными с голосованием.

— А что произошло позже? К моменту написания Хабермасом своей диссертации, в его понимании, публичная сфера уже выродилась?

— Да, анализируя близкую современность, послевоенную Германию, он скорее считал, что этот потенциал рациональных дебатов, дискуссии, рационального обсуждения выхолощен. Глядя на реальную политическая систему в ФРГ, он видел массовые партийные машины, которые заняты пиаром, пропагандой, корпоративных лоббистов и, наконец, группы наименее обеспеченных избирателей, которые становились «клиентами» социального государства, а потому тоже не были вполне независимы и способны к рациональному обсуждению. В результате вместо диалога возникают ассиметричные манипулятивные коммуникации, где мы в основном делим пирог (у нас, по сути, противоположные интересы, и рациональные аргументы нам не помогут), а не обсуждаем как его увеличить (и тогда мы все вместе заинтересованы в содержательной дискуссии, от качества которой выиграем мы все).

Поэтому в его понимании уже в XX веке буржуазная публичная сфера перестала существовать в своем первоначальном виде — ее деградация была вызвана изменениями в структуре экономики, в частности в моделях производства и монетизации контента СМИ и ее всепоглощающей коммерциализации. Свою роль сыграло и появление пиар-технологий, позволивших влиятельным промышленникам и политикам имитировать общественный консенсус при обсуждении важных вопросов, а не достигать его. Наконец, по мере стирания границ между частной и публичной сферами жизни за счет взаимопроникновения общества и государства изменилась и сама фигура участника публичной сферы. В результате, по мнению Хабермаса, возникает «реполитизированная социальная сфера», не поддающаяся описанию в категориях публичности или приватности ни с социологической, ни с юридической точки зрения.

— При этом, с одной стороны, говоря о деградации публичной сферы, Хабермас также предлагал какие-то пути ее воссоздания?

— Да, тогда он считал, что эмансипаторный потенциал как раз можно найти внутри частных компаний, если создавать публичные сферы для обсуждения корпоративных вопросов там. То есть, в то время как классические марксисты считали, что все необходимо национализировать и тем самым обобществить предприятия, он искал возможность интеграции левых идей в существующие капиталистические системы.

Наличие в компании такой публичной сферы не обозначает автоматически управление предприятием этими сотрудниками. Но само присутствие такой дискуссии, в случае если она приближается и отчасти соответствует тому нормативному и практическому идеалу, который он описывает, так или иначе будет оказывать воздействие на принимаемое решение, даже если решение принимают собственники, руководители или советы директоров.

Сразу скажу, что, с одной стороны, эта линия рассуждения у самого Хабермаса в итоге осталась скорее маргинальной и не стала центральной для его дальнейших работ. С другой стороны, если посмотреть на реальные практики корпоративного управления в мире, сформировавшиеся за эти 60 лет, которые прошли с момента публикации его книги, то мы увидим много попыток реализовать его идеи и даже их реальное воплощение.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, например, концепция устойчивого развития, которую многие международные институты продвигают последние три десятилетия, предполагает наличие площадки для высказывания сотрудников в компании и более глобально учет интересов всех стейк-холдеров. Сегодня этот набор представлений и решений стал нормой как на Западе, так и в Китае или в России. В системах государственного управления в последние два десятилетия — самая важная парадигма New Governance — на русском языке часто описывается в терминах «модели участия».

— Условный Славой Жижек на это сказал бы, что это иллюзия достижения точки диалога, а на самом деле капитализм вовлек в себя эти инструменты и использует себе же на пользу…

— Конечно, с точки зрения таких условных неомарксистов этого недостаточно, хотя аргументы реального Жижека почти всегда имеют двойное дно. Сам Хабермас как раз в этой точки расходился с марксизмом и с левыми постмодернистами, считая наличие прав собственности и рынка как отдельной подсистемы важным элементом для системного баланса общества. При этом ставка раннего Хабермаса была на то, что именно внутри компаний можно вновь найти пространства для делиберации и участия.

Внутри компании тоже воспроизводятся неравенство и иерархия, но тот нормативный формат, который он описывает, предполагает установку на то, что все участники, насколько это возможно, пытаются найти друг с другом общий язык и признают силу лучшего аргумента. Это создает пространство для выражения напряжений, обмена позициями и аргументами, при этом, это тоже важно, это необязательно предполагает, что внутри этой сферы принимается управленческое решение. Такие вполне живые и открытые публичные сферы существовали как минимум в некоторых российских компаниях, например в компании «Яндекс», по крайней мере, до ее разделения.

— То есть тогда мы можем говорить о связи специальной публичной сферы внутри компании с ее корпоративной культурой?

— Корпоративная культура, безусловно, важное понятие и явление для того, как может работать публичность внутри компании. Конечно, не надо принимать за корпоративную культуру ее описание в какой-нибудь инструкции HR-департамента, которая часто может быть скорее фиктивным документом. Это, очевидно, распространенная достаточно практика, и она просто вредит восприятию этого термина адекватно.

Что такое корпоративная культура, нацеленная на публичность внутри компании? Этот ценностные установки и соответствующее поведение высшего руководства или собственников, которые готовы включаться в пространства для общения с сотрудниками и выдерживать тот декларируемый формат коммуникации, который бы позволил поддерживать это пространство как пространство открытой и равной дискуссии. При условии, конечно, что те, у кого есть власть и ресурсы для себя, по каким-то причинам видят в гласности и свободной дискуссии ценность. Иначе это будут имитационные форматы или они будут провоцировать конфликты и негативные эмоции. То есть рациональная делиберация предполагает как минимум, что дистанция власти невысокая, и очевидно, что далеко не во всех компаниях такая корпоративная культура может существовать.

— А можно ли четко сформулировать критерии, в соответствии с которыми коммуникацию можно считать делиберативной?

— Да, в первую очередь она должна опираться на силу аргумента, а не на силу статуса. Во-вторых, и это тоже важно, поскольку делиберация — это готовность отвечать на вопрос об основаниях собственной позиции и, соответственно, обосновывать свою позицию. В этой взаимной готовности обосновывать, даже я бы сказал «оправдываться», есть готовность искать общее основание и перейти от просто предъявления своей позиции или требования — я так считаю, потому что я этого хочу или я знаю лучше,— к признанию того, что другой человек имеет право корректировать мою позицию, если не нашел общего основания и стою только на своем. Третье — это создание пространства равенства через какие-то символические вещи, например с помощью отказа от дресс-кода или дизайна помещения и расстановки мебели.

Я бы добавил еще один важный критерий — он касается множественности публичных сфер, термин, введенный Нэнси Фрезер. В компании совсем необязательно должна существовать одна публичная сфера, то есть одно пространство, один журнал, одно помещение для дискуссий раз в неделю, а вполне допустимо и, более того, даже продуктивно наличие множественности публичных или полупубличных сфер. При этом по Хабермасу, принявшему необходимость множественности, важно наличие интегрирующей публичной сферы, которая по дизайну включает в себя коммуникацию в отдельных вот этих сферах. То есть, если у нас есть условно какие-то публичные сферы разных дивизионов одной корпорации, нам важно иметь еще одну сферу и пространство коммуникации, где сотрудники разных дивизионов общаются друг с другом вместе про холдинг в целом.

— А чем с точки зрения целей такая коммуникация отличается от любой другой? Ведь мы каждый день общаемся друг с другом, как-то договариваемся…

— Коммуникативное действие, другое центральное понятие уже зрелого мыслителя, характеризуется искренним намерением понять другого человека и быть понятым самому. Обычный дружеский разговор как раз может соответствовать этим критериям. Тезис Хабермаса, философский и одновременно идеалистический, в том, что в людях, в природе человеческой, встроено это странное желание понять другого человека без других задних мыслей, не для того, чтобы что-то еще получить. И в той мере, в какой институты и культура культивируют вот эту установку, мы можем рассчитывать на какие-то лучшие, в том числе прагматические, результаты в разрешении конфликтов или конфронтации, когда мы добавляем этот искренний интерес к пониманию до и вне прагматических, инструментальных целей. Другой тезис Хабермаса заключается в том, что для организаций, государств и общественных структур важно, чтобы люди хотя бы иногда вместе думали об общем благе этого союза, а не только обсуждали, что они могут друг от друга получить. Получить что-то от другого ведет к силовым или полусиловым переговорам. Он также употребляет термин «торговля» или даже «компромисс» как негативный термин. Компромисс как сделка между двумя сторонами, а не поиск и обсуждение общего интереса. При этом речь не идет, естественно, о том, что сделки не нужны. Важно, чтобы были ситуации, когда общение не сводится к инструментальной прагматике.

— Могут ли выступать в качестве публичной сферы, например, внутренние профессиональные сообщества сотрудников? Они сейчас появляются во многих компаниях.

— Если это создано руководством, наверное, это несколько ослабляет эмансипаторный потенциал таких объединений по сравнению с теми же самыми объединениями, которые были бы созданы самими сотрудниками.

— Что вы могли бы порекомендовать человеку, который хотел бы ознакомиться с идеями Хабермаса относительно коммуникации и, возможно, внедрить их в своей частной жизни или в жизни компании?

— Действительно, в России доступен перевод классической работы Хабермаса на русский язык, но его качество достаточно низкое. И часть читателей, заинтересованных в Хабермасе, боюсь, открыв его на русском языке, могла в нем разочароваться. В 2022 году он написал новую книгу «Новая структурная трансформация публичной сферы», и в ней мыслитель резюмирует и обновляет свои аргументы о важности публичной сферы для делиберативной и республиканской политической философии, а также включает анализ влияния интернет-коммуникаций на наше общение. Новая книга — это такое краткое резюме его позиции примерно на 100 страниц. Я рад, что недавно вышел мой перевод этой книжки на русский язык, а редактуру текста осуществили Татьяна Вайзер и Сергей Кокурин. Перевод попал в шорт-лист Грушинской премии за лучший перевод, так что, я надеюсь, нам удастся в более ясной форме донести основные тезисы Хабермаса до тех, кто хотел бы чуть больше узнать об этом подходе на русском языке.

Интервью взяла Анастасия Мануйлова