Сегодня в петербургский прокат выходит фильм "Вавилон", оскаровский фаворит, выдвинутый в семи номинациях. Его автор Алехандро Гонсалес Иньярриту режиссерской мыслью пронзает бескрайнее пространство, замечая связь всего со всем и приходя к неутешительному выводу о глобальной хронической некоммуникабельности. ЛИДИЯ МАСЛОВА восприняла "Вавилон" скорее как притчу о вреде туризма.
Подкованные киноведы, увидевшие "Вавилон" весной в Канне, сравнивают его с "Нетерпимостью" Д. У. Гриффита, намекая тем самым, что американский режиссер еще в 1916 году додумался до структуры, которую нынче мексиканский вундеркинд внедряет как передовую драматургическую технологию. Впрочем, Иньярриту и его постоянный сценарист Гильермо Аррьяга кое-чему научились на ошибках Гриффита, которому критики пеняли за отсутствие в "Нетерпимости" некоего объединяющего начала, тематически связывающего четыре истории из разных исторических периодов. Создатели "Вавилона" твердо усвоили, что, как бы ни бросало сюжет из стороны в сторону, от персонажа к персонажу, из Азии в Африку, из Африки в Америку, непременно должен быть какой-то ключевой образ, наглядно воплощающий авторскую идею. В первой картине режиссера Иньярриты, "Сука-любовь", такой наглядной эмблемкой служили собаки, символизировавшие, грубо говоря, любовь: у кого большая, у кого маленькая, у кого вообще несколько. Дальше был "21 грамм", обозначавший стандартный вес человеческой души, покидающей тело после смерти. "Вавилон", как библейская аллегория, — следующий шаг, приподнимающий на новую философскую высоту сюжетные коллажи мексиканца, вырезающего основные коллизии из родных сериалов.
В начале "Вавилона" африканские дети, в чьих жилах играет воинственная кровь папуасов, балуются с винчестером, который папа купил для отстрела шакалов. Предположив, что шакалы едут в автобусе, виднеющемся на горном серпантине, братья соревнуются в меткости и нечаянно простреливают ключицу американской туристке (Кейт Бланшетт), только что забывшейся тревожным сном после дискуссии с мужем (Брэд Питт) о том, какого, собственно, хрена их занесло в Марокко. Версия мужа: им надо просто побыть вдвоем, ведь дома, в Сан-Диего, двое детей, няня, по-человечески не поговоришь, а необходимость разговора давно назрела, судя по тому, с каким остервенением трясущаяся от злости жена приказывает мужу немедленно вынуть лед из ее колы, опасаясь антисанитарности местной воды. Словив шального марокканского свинца, она оказывается наказана за свое чистоплюйство: скорой помощи, чтобы отвезти ее в больницу, тут три года не дождешься, поэтому местный ветеринар штопает ей рану суровой ниткой без анестезии, а мужу ничего не остается, как подносить ей кастрюльки, чтобы она не мочилась под себя. Пока родители восстанавливают семейную гармонию экстремальными способами, их мексиканская няня (Адриана Барраса) тоже времени даром не теряет, а отправляется на свадьбу к сыну и берет с собой подопечных, которых больше оставить не с кем. Благодаря этому мы имеем возможность полюбоваться затянутым home video "веселая мексиканская свадьба" (в кульминационной сцене молодые мажут друг друга тортом), а также секс-символом Гаэлем Гарсией Берналем в роли няниного племянника, который перевозит ее через границу.
Напившись на свадьбе, на обратном пути он ввязывается в беспричинный конфликт с пограничниками, в результате чего няня с малютками обнаруживает себя посреди пустыни и, отправившись на поиски подмоги, чуть не забывает, под каким именно кустом саксаула оставила детишек полежать. Все эти перипетии содержат перекрестные ссылки, иногда довольно издевательские. Например, когда героиня Кейт Бланшетт стонет: "Позаботься о детях, если я умру...", то еще неизвестно, кто умрет и о ком надо будет заботиться, учитывая невероятные нянины похождения.
Тем временем в Токио сексуально озабоченная глухонемая японская школьница-волейболистка (Ринко Кикучи), оставшись без покончившей с собой матери, домогается то зубного врача, то полицейского инспектора, вышедшего на след винчестера, который отец девочки подарил своему гиду, когда приезжал в Марокко поохотиться (видимо, как раз из этого ружья вышибла себе мозги его жена). Прямо медом намазано в этом Марокко: потеряв кого-нибудь из близких и переживая душевный кризис, все спешат именно туда и помогают сценаристу Аррьяге сводить концы с концами. Этот умелец даже самые кургузые обрывки драматургических нитей натянет и свяжет в узелки, не беспокоясь, что в другом месте порвется. Однако хотелось бы уже посмотреть, способен ли спрясть одну-единственную, но длинную и крепкую повествовательную веревочку этот автор, уверенный, что любую идею делает убедительной энное количество одинаковых примеров. Наверное, это эффективный метод, если речь идет о доказательстве теоремы, но в художественной сфере однообразное перечисление аналогичных случаев быстро вырождается в тавтологию. Если после десяти подтверждающих твою мысль историй ловко ввернуть противоположную, то последняя запомнится лучше и может преодолеть всю предыдущую аргументацию, как подброшенный Фоксом в квартиру Груздева пистолет перевешивает десяток улик в его пользу. Если бы Иньярриту в конце выхватывал нечто вроде такого пистолета и расстреливал в упор собственную тщательно выложенную из спичечных коробков вавилонскую башню, доказывая, что понимание между людьми, вопреки их полной бестолковости, каким-то чудом достижимо, — его можно было бы с испытательным сроком записать в клуб смелых художников. Однако вот уже третий фильм подряд он слишком заворожен тем, как ровненько стоят и не шелохнутся его истертые, не способные высечь ни малейшей искры коробочки с дохлыми от тоски мухами.