Первая неделя Великого поста так изобиловала резкими политическими ходами, что стало ясно: по части интриг российские политики заговляться до пасхи отнюдь не собираются. Решение созвать съезд народных депутатов 10 марта ясности не прибавило, поскольку по-прежнему нет ответа на два наиболее интересующих всех вопроса: в какой точке будет приостановлено свободное падение хозяйства и государства и какими средствами — совершенно брутальными или отчасти цивилизованными — эта приостановка будет осуществлена.
Обмен аргументами
Истекшая неделя обладала хотя бы тем достоинством, что ведущие участники политической игры изъясняли свою позицию с невиданной доселе отчетливостью.
Руслан Хасбулатов, убедившись после обструкции, устроенной ему в Осло, что в качестве западника его никто воспринимать не намерен и не стоит пытаться, резко переменил курс и опубликовал в коммунистической газете "Правда" установочную статью "Слово о советах". В поэтически-былинном стиле ("память доносит гул вечевых колоколов", "вековая мечта о граде Китеже", "собирались купно думу думати и совет держати") председатель учит, что Советы "вобрали многовековой опыт народовластия", что "за Советами народ видит привычные и дорогие традиции, уклад, образ жизни", указывает на функцию Советов — "соборно, по совету и разуму обдумывать, решать вопросы" и призывает, не "обезьянничая" перед Западом, "отдать предпочтение традиционным структурам власти, увенчанным Советом всей российской земли (т. e. съезду народных депутатов)", — статью 104 Конституции, утверждающую всевластие съезда, нужно, исходя из поэтического "Слова" не отменять, а хранить, как зеницу ока.
Анализируя по существу новое учение председателя, можно заметить, что рекомендуемые им общинно-соборные институты народовластия могут быть очень хороши, но для своего функционирования нуждаются в conditio sine qua non, а именно: сословное устройство государства и традиционная сельская община (Хасбулатов специально восхваляет "черный передел", т. е. уравнительное перераспределение земли, полностью отрицающее частную земельную собственность). Какой медиум способен материализовать такой град Китеж, Хасбулатов не указывает. Впрочем, упрекать его в том было бы несправедливо. Задача спикера заключалась не в описании удобоисполнимого способа преобразовать отчасти индустриальную и урбанизированную РФ в есенинскую "страну Инонию", а в том, чтобы продемонстрировать свою полную солидарность с уже успевшим зарекомендовать себя в качестве поклонника "страны Инонии" Фронтом национального спасения, предложив то же самое: соборность, исконность, посконность, советскость, сермяжность — и никакого президента.
Хасбулатовское почвенничество, вероятно, было каузировано усиливающимся брожением среди верхушки ВС, готовой в блоке с демократами и патриотами скинуть спикера, утомившего всех беспрестанными скачками. Загнанный в угол спикер предлагал патриотам священный союз, базирующийся на безусловном отрицании какого бы то ни было конституционного соглашения: народу и так бесконечно дорог овеянный многовековыми традициями "Совет всей российской земли" — чего еще надо? Патриоты, однако, обошлись с Хасбулатовым, точь-в-точь как "гражданские союзники" с Ельциным — сочли новоявленного друга политическим покойником и наплевали в протянутую руку, т. е. нимало не отказались от планов устранения спикера. Вслед за президентом, естественно.
Правительство тоже определилось. Хотя Хасбулатов активно пропагандировал теорию, согласно которой беда министров в том, что в России два конкурирующих правительства — собственно кабинет и мешающие ему работать президентские структуры, премьер Черномырдин объявил, что с президентом у кабинета полное единомыслие, а мешают кабинету работать конкурирующие парламентские структуры.
Красноречивее всех оказался Ельцин. На встрече с демократами он для начала обрисовал три вежливых варианта выхода из кризиса: а) императивный референдум "Кому вы доверяете — президенту или съезду", каковой референдум съезд вряд ли допустит; б) конституционное соглашение (временная "малая конституция" по польскому образцу), которое съезд скорее всего тоже провалит; в) проводимый на основании повторного воззвания к народу консультативный референдум (не имеющий обязательной юридической силы, но дающий, по замыслу Ельцина, мандат исполнительной власти на решительные действия).
Четвертый вариант
Если бы тремя вариантами все и ограничилось, возник бы естественный вопрос: легитимные варианты "а" и "б", как сказал сам Ельцин, скорее всего не проходят, а вариант "в" мало того, что по легитимности сомнителен, но и по своей природе как бы предварителен — в лучшем случае он лишь дает президенту индульгенцию на последующие решительные действия. Вопрос в том, какие.
На этот вопрос, впрочем, президент уже ответил, достаточно ясно сформулировав и четвертый вариант: "Не хотелось бы, чтоб до этого дошло. Надо уважать Конституцию. Но если консерваторы пойдут на крайние меры, чтобы разрушить Россию, то ради спасения демократии, ради спасения реформы...". Из этого, в свою очередь, также следуют два пути: либо четвертый вариант будет приведен в действие, либо сама угроза этого склонит законодателей к компромиссу.
Сила (или действенная угроза силой), вероятно, является на данном этапе уже единственным воспринимаемым аргументом: только после заседания Совета безопасности, в ходе которого, по неофициальным данным, центральное военное руководство и командующие округами заявили о поддержке президента, ВС предпринял хоть какие-то шаги к подготовке конституционного соглашения — до заседания Совета безопасности парламентарии не проявляли вообще никакого интереса к работе согласительной комиссии. Разумеется, депутатские аргументы в пользу соглашения, прозвучавшие 5 марта, носили абстрактно гражданственный, центристский и консолидаторский характер. Однако готовность высказывать такие аргументы и выслушивать их внезапно пришла к депутатам лишь после того, как свои предварительные аргументы высказали командующие округами.
Признав ту печальную истину, что аргументы, не подкрепленные военной силой, уже не действуют, можно разгадать и смысл референдума. Плебисцит — это, во-первых, индульгенция для домашнего и мирового общественного мнения на случай, если придется действовать невежливо; во-вторых, это средство минимизировать невежливость. Если, как надеется президентская команда, результаты плебисцита будут хоть сколь-нибудь убедительно свидетельствовать в пользу президента, у него появится дополнительная возможность давления на парламент. Вполне возможно, что в сочетании с очередным заседанием Совета безопасности этого будет достаточно, чтобы выколотить из депутатов "малую конституцию" — а войска так мирно и останутся в казармах.
Гиперинфляция и конституция
Механизм интриги может сделаться яснее, но цель ее интерпретируется весьма различно. С точки зрения парламента, президент занимается "возрождением неототалитаризма", с точки зрения радикальных демократов, он отражает "номенклатурный реванш" (а также "наступление красно-коричневых"), с точки зрения Григория Явлинского — "Ах вы, мерзавцы, вы опять обманывате народ, вы опять подсовываете им референдумы, вы опять их толкаете на декорирование фиктивной власти". 4-5 марта прения в ВС РФ продемонстрировали как эти воззрения, как и массу других на тему, что демократично, а что тиранично. Вопрос о том, что экономично, не ставился вовсе, хотя к интриге с генералами и плебисцитом он имеет самое непосредственное отношение.
Рассуждения о вредоносности гиперинфляции, как правило, носят чисто экономический характер. Указывается, что в условиях гиперинфляции останавливается всякая инвестиционная активность, производство падает, население страдает, и все кончается очень плохо. При том, что все это так, данный аргумент плохо доказывает необходимость драконовских антиинфляционных мер. В ходе финансовой стабилизации (а это процесс не однодневный) острый денежный голод тоже не спосбствует инвестиционной активности, лишенное инфляционной накачки производство тоже падает, а население тоже страдает. Становится непонятно, чем гиперинфляция хуже стабилизации, и почему только о первой принято говорить с вольтеровским жаром: "Раздавите гадину!", а о второй — нет.
Ответ на то, почему гадину в самом деле следует давить, чрезмерно не чинясь выбором средств, находится, как и следовало ожидать, в трудах В. И. Ленина. Покуда государство рассматривается то как эманация национального духа, то как всеобщий собес, то как партнер гражданского общества, то как гарант державного величия, взаимоотношения гиперинфляции и конституции решительно неясны. Владимир Ильич же, выделив как бы ядро государственности, без которого она вообще существовать не может, определяет государство как "аппарат насилия", как "отряды вооруженных людей".
В самом деле, история государства "от Ромула до наших дней" показывает, что без собеса, парламента и независимого ТВ государства как-то существуют, а без армии, полиции, чиновничества, судов и тюрем, то есть без "отрядов вооруженных людей", существующих для того, чтобы соседи не напали и сограждане друг друга в массовом порядке на улице не резали, — государства нет как такового. А поскольку "вооруженные люди" состоят на жаловании у государства и поскольку в условиях гиперинфляции именно эта категория населения, лишенная иных средств к существованию, оказывается в наиболее плачевном состоянии, гиперинфляция разрушает самую сердцевину государства, то есть аппарат насилия, который стремительно разлагается и начинает заниматься насилием не по указаниям правительства, а исключительно по своему собственному усмотрению. Когда монетаристы говорят, что финансы — это становой хребет не только экономики, но и государственности как таковой, они имеют в виду именно это, хотя, то ли от уверенности, что и так все это понимают, то ли от нежелания все жестко называть своими именами, данную мысль про уничтожаемый гиперинфляцией "аппарат насилия" предпочитают четко не артикулировать.
Поскольку нации обладают инстинктом самосохранения, гиперифляция не длится вечно, а на волне полного развала кто-то восстанавливает и финансы и (в особенности) аппарат государственного насилия и использует последний, руководствуясь единственным принципом: "Главное — не прослыть гомеопатом". И если вектор общественного развития уже пошел в этом направлении, то единственный способ придать все равно неизбежной стабилизационной операции черты хоть какой-то цивилизованности — это постараться придушить гиперинфляцию хотя и драконовскими, но все же не слишком выходящими за рамки приличий средствами, не дожидаясь, пока тем же не займется не стесняющийся никакими рамками неведомый генерал.
Ныне действующая политическая конструкция не позволяет избежать разрушающих денежную систему неконтролируемых сильных финансовых возмущений. В этой конструкции конкурируют между собой две власти, обе имеющие право накачивать экономику деньгами. И если выбирать, у кого из двух это право должно остаться, предпочтение явно следует отдать правительству: оно, во-первых, во много раз компетентнее парламента, во-вторых, в силу своей малочисленности, гораздо более ответственно, и, наконец, в-третьих, стоит куда ближе к тому самому аппарату насилия, который составляет государственное ядро.
И поэтому позиция правительства в вопросе стабилизации уже сводится к "мягкодраконовскому" варианту, который включает в себя и подготовку к плебисциту, придающему этому варианту черты хоть какой-то легитимности, и консультации с командующими округами, придающие ему хоть какие-то шансы на успех.
При этом в ходе грядущих съездовских прений и интриг реальная политическая дилемма — "бархатная экономическая диктатура или никакая не бархатная просто диктатура" будет затмеваться более привлекательной, хотя и менее актуальной в нынешних печальных обстоятельтствах дилеммой "очень демократическая конституция или еще более демократическая конституция". Чтобы переключить умы законодателей с первой дилеммы на вторую, президент, вероятно, сделает Совет безопасности постоянно и беспрестанно заседающим органом государственного управления.