Казнь через казну

45 лет назад, в феврале 1962 года, Президиум Верховного совета СССР принял указ о применении высшей меры наказания за получение взятки "в особо крупном размере". Этим и другими не менее жесткими актами, касающимися должностных и экономических преступлений, советские власти впервые в истории права установили четкую денежную границу, нарушение которой грозило смертной казнью. Любой спекулянт, расхититель или взяточник, обогатившийся больше чем на 100 тыс. руб., рисковал получить "вышку".

Суровые меры, предложенные Никитой Хрущевым для борьбы с преступлениями в экономической сфере, не были принципиально новым явлением в отечественном уголовном праве. Злоумышленников, покусившихся на финансовое благополучие государства, в России начали наказывать лишением жизни еще в те времена, когда деньги имели весьма ограниченное хождение, а подавляющая часть населения питалась в основном тем, что выращивала своими руками. Первыми такими преступниками на Руси были фальшивомонетчики, упоминание о которых есть в летописях XV века. За свой вредный промысел они приговаривались к изуверскому наказанию — заливанию в горло расплавленного свинца или олова. Иногда фальшивомонетчикам придумывали другие кары: в частности, Иван Грозный помимо традиционной казни практиковал варение преступников в огромных котлах, сжигание на медленном огне и колесование.

По мере того как развивались торговые отношения, список проступков, за которые полагалось лишение жизни, расширялся. В частности, в XVII веке повешение и отсечение головы грозило за незаконную торговлю ревенем и табаком. Петр I преступников, нарушающих установленные законы о торговле, карал кнутом и шпицрутенами — наказаниями, которые представляли собой замаскированные способы казни, так как они часто заканчивались смертью осужденного. Самым спокойным временем для российских мошенников и аферистов всех мастей, пожалуй, был период между второй половиной XVIII века и февральской революцией 1917 года. Начиная с правления Екатерины II и заканчивая казнью декабристов в 1826 году высшая мера официально не применялась, а Николай I и последующие монархи если кого и казнили, то только политических преступников, а всех остальных предпочитали отправлять на каторгу.

После того как в октябре 1917 года к власти пришли большевики, для деятелей черного рынка, наоборот, настали самые тяжелые годы: их махинации приравнивались к особо опасным государственным преступлениям, каравшимся расстрелом. Причем часто революционные суды даже не смотрели, на сколько преступники обворовали государство. Для вынесения смертного приговора "тройкам" и "пятеркам", рассматривавшим такие случаи в ускоренном темпе, зачастую было достаточно одного лишь факта правонарушения. Если вскрывалась преступная сеть, расстрелять могли всех ее участников поголовно. Например, в 1919 году по делу о систематических хищениях грузов из вагонов и складов железной дороги в Ташкенте к исключительной мере наказания были приговорены девять человек, среди которых был уборщик поезда, проводник и стрелочник.

Нередко случалось, что меру наказания за такого рода преступления определяла не столько тяжесть проступка, сколько происхождение преступника. Инструкции тех лет гласили, что "лица пролетарского и полупролетарского происхождения могут рассчитывать на снисхождение", в иных случаях "в отношении должностных лиц и представителей спекулятивного мира" правосудие должно было осуществляться "со всей неукоснительностью".

В 1930-е годы преступники, покусившиеся на имущество госпредприятий, колхозов и кооперации, приравнивались к врагам народа. Их дела рекомендовалось рассматривать "с максимальной быстротой", что означало, выражаясь языком сталинской пропаганды, "не миндальничать", а сразу приговаривать подсудимых к расстрелу. Для борьбы с такими преступниками в 1937 году в НКВД был создан специальный отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности и спекуляцией, благополучно просуществовавший до 1990-х годов.

После войны, в 1947 году, советские власти, стремясь показать всему миру, что и СССР ничто гуманное не чуждо, приняли постановление об отмене смертной казни и предложили сделать то же самое другим странам. Однако время, когда максимальным наказанием было 25 лет тюрьмы, продолжалось недолго: 1 октября 1950 года смертные приговоры были вынесены высокопоставленным партийным чиновникам, обвиненным в заговоре и попытке захвата власти по так называемому ленинградскому делу. Впрочем, спекулянты и расхитители соцсобственности могли чувствовать себя относительно спокойно: в случае поимки им, скорее всего, грозило лишь тюремное заключение. Скажем, спекулянты валютными ценностями вполне могли отделаться и тремя годами тюрьмы, а максимальный срок, который они могли получить, составлял восемь лет.

Однако в начале 60-х годов Хрущев решил снова закрутить гайки, заставив воров, взяточников и спекулянтов вспомнить расстрельную романтику революционных лет.

Изменения в Уголовном кодексе союзных республик, принятые в 1961-1962 годах по инициативе Хрущева, предусматривали смертную казнь за хищение государственного и общественного имущества, за изготовление или сбыт поддельных денег и ценных бумаг, валютные операции, а также получение взятки. Обычная градация — значительный, крупный и особо крупный размер ущерба — была законодательно конкретизирована. Теперь высшая мера наказания неотвратимо применялась, как только размер похищенного или полученного от взяткодателей превышал 100 тыс. руб.

Интересна причина, которая побудила Хрущева пойти на ужесточение законодательства. По свидетельствам очевидцев, на принятие закона, предусматривающего расстрел за хищения государственного имущества, незаконные валютные операции и другие экономические преступления, повлиял знаменитый "кухонный спор" между Хрущевым и вице-президентом США Ричардом Никсоном, состоявшийся в 1959 году. Политические деятели, приводя различные аргументы, доказывали преимущества своего государственного строя. В ходе спора Никсон указал Хрущеву на большое количество всевозможных спекулянтов, фарцовщиков, валютчиков в СССР, и якобы советского лидера это так разозлило, что он велел немедленно представить ему отчет о реальном положении дел. Судя по тому, как его описывал руководитель отдела Второго главного управления КГБ (контрразведки) Сергей Федосеев, которому поручили борьбу с валютчиками, доклад вряд ли мог порадовать первого секретаря ЦК КПСС.

"В начале 60-х годов московский черный рынок мало чем отличался от валютных толкучек арабского Востока,— вспоминал впоследствии Федосеев.— Тут тоже существовала своя иерархия: бегунки, перекупщики, хранители товара, связные, телохранители, посредники и купцы. Видимая часть черного рынка — это осаждавшие иностранцев фарцовщики и бегунки. Посредники же, оставаясь в тени, создавали личную вспомогательную сеть из 20-30 бегунков и замыкались на 'купцов' — так тогда называли теневых акул черного рынка, обладавших значительным капиталом. Они были известны по кличкам лишь узкому кругу лиц и избегали самостоятельных контактов с иностранцами. Роль наводчиков играли бегунки и посредники — они прокладывали 'купцам' дорогу и подготавливали условия для их деликатной работы".

Торговля иностранными деньгами на черном рынке представляла собой чрезвычайно прибыльные дело, учитывая те ограничения, которые власти налагали на денежный обмен. Туристы, въезжающие в СССР, должны были менять валюту по официальному курсу, в то время как бегунки предлагали цену в пять-шесть раз выше. А жителю СССР, готовящемуся совершить заграничное путешествие, разрешалось поменять не более 30 руб. по курсу от 40 до 60 коп. за доллар в разные годы. Полученной валюты явно не хватало для приобретения за рубежом модных вещей и магнитофонов, и потому советские туристы, наплевав на "облико морале", охотно отдавали валютчикам по 5 руб. за доллар.

Самыми заметными фигурами среди московских валютчиков были Ян Рокотов, Владислав Файбишенко и Дмитрий Яковлев. Им удалось наладить прочные связи с сотрудниками иностранных посольств, которые поставляли им инвалюту. Рокотов также был близок с учившимися в военных академиях арабскими офицерами, которые в больших количествах снабжали его золотыми монетами, также вмиг расходившимися по подпольным каналам. Впрочем, относительная легкость и безнаказанность, с которой они занимались своим промыслом, объяснялась тем, что советские службы, прекрасно осведомленные об их деятельности, хотели перед арестом внимательно изучить все их связи. Осенью 1960 года, видимо посчитав, что ничего полезного от них больше не получить, КГБ в течение короткого времени задержал всех преступников с поличным. При обыске у них нашли золотые монеты общим весом 12 кг, большое количество иностранной валюты и другие ценности. По подсчетам следователей, за все время деятельности троицы ее общий оборот составил более чем 20 миллионов в рублях, имевших хождение до 1961 года, или 2 миллиона новых для того времени рублей.

Обо всем этом и рассказали Хрущеву. "Как только речь зашла о валютных махинациях Яна Косого,— писал Федосеев, который вместе с председателем КГБ Александром Шелепиным докладывал 'дорогому Никите Сергеевичу' результаты расследования,— Хрущева словно подменили: 'Что ждет Рокотова и Файбишенко?' Я объяснил, что действующее законодательство дает право суду приговорить Рокотова и Файбишенко к пяти-шести годам тюремного заключения. Хрущев насторожился и с недоверием посмотрел на меня. Я продолжил свои пояснения, заметив, что, согласно принятому недавно указу Президиума Верховного совета СССР, срок наказания за нарушение правил о валютных операциях и контрабандную деятельность увеличен до 15 лет. Но указ этот был принят после того, как Рокотов и Файбишенко оказались под арестом, и потому такая мера наказания не может быть применена к ним — в соответствии с общепринятой в мире юридической практикой закон обратной силы не имеет. Нарушение такого порядка неизбежно вызовет негативную реакцию за рубежом, и ему нельзя будет дать убедительную мотивировку. 'Это может отрицательно сказаться на наступившем потеплении в наших отношениях с Западом',— дополнил меня Шелепин. Доводы, которые казались нам достаточно убедительными, вызвали у Хрущева прилив гнева".

Вскоре по настоянию Хрущева было проведено новое разбирательство, и в результате валютчикам вопреки всем юридическим принципам дали по 15 лет. Но и такой приговор генсека не удовлетворил. "Да за такое самих судей судить надо!" — кричал он, размахивая газетой с заметкой о состоявшемся суде и вовремя подложенным ему письмом рабочих ленинградского завода "Металлист", выражавших возмущение мягкостью решения Московского городского суда и требовавших решительно покончить с "чуждыми советскому обществу тенденциями". Все это в итоге вылилось в то, что в июле 1961 года по требованию Хрущева Президиум Верховного совета СССР принял новый указ, устанавливающий смертную казнь за ряд экономических преступлений, совершенных "в особо крупных размерах".

Как рассказывал Федосеев, после этого события развивались стремительно. Было проведено еще одно разбирательство, и заседавший неполных два дня суд приговорил Рокотова, Файбишенко и Яковлева к исключительной мере уголовного наказания — расстрелу. И вот что показательно: если первые слушания наделали много шума и привлекли всеобщее внимание (в зале суда не могли разместиться все желающие), на этот раз средства массовой информации уклонились от сколько-нибудь подробного освещения процесса. Было решено ограничиться скупым тассовским информационным сообщением. Вскоре все три "купца" были казнены. Так и закончилось это громкое "валютное дело".

Дело валютчиков положило начало череде "экономических" процессов, которые заканчивались смертными приговорами. Расстреливались не только валютчики, но и крупные деятели хозяйственной сферы, уличенные в хищениях социалистической собственности, начиная от банального воровства и заканчивая подпольной предпринимательской деятельностью с использованием государственных станков и материалов.

Один из киргизских хозяйственников вспоминал: "На рубеже 50-60-х годов Фрунзе был городом невиданного в советской провинции промтоварного изобилия. То, что в других республиканских столицах было в постоянном дефиците — белье, тюль, гардинное полотно, ковровые дорожки,— во Фрунзе можно было купить относительно свободно. Секрет был прост: нашлась здесь группа предприимчивых и изобретательных людей. Творцы трикотажного изобилия действовали с ведома самого высокого республиканского начальства". В начале 60-х недоброжелатели предпринимателей из Фрунзе написали кляузу в Москву. Как и в случае с валютчиками, Хрущев был возмущен деятельностью трикотажников и приказал быстро навести порядок. Были произведены аресты, обыски, состоялся суд, который приговорил 21 человека к высшей мере наказания. В этой истории советское правосудие тоже нарушило общепринятые юридические нормы, придав указу 1961 года обратную силу: большую часть своих преступлений трикотажники из Фрунзе совершили до принятия этого акта, но, как и в деле с валютчиками, это не помешало советскому правосудию наказать преступников задним числом.

Как и во Фрунзе, в других частях СССР в 95% случаев в крупных хищениях уличались руководители и служащие госпредприятий, использовавшие служебное положение для организации подпольного бизнеса. И в половине случаев это были чиновники, задействованные в торговле, которые в обход советской системы распределения разрабатывали свои схемы сбыта дефицитных товаров.

Как правило, подпольная торговля приносила доходы, которых с лихвой хватало и на ревизоров, чтобы они не очень вглядывались в бухгалтерские отчетности, и на рядовых сотрудников магазинов и складов, получавших солидную прибавку к официальной зарплате. Прокуратура СССР в своих отчетах ежегодно констатировала, что практически в каждом случае хищения шли рука об руку со взятками, передававшимися руководящим и контролирующим чиновникам. Коррупция достигала самых высоких уровней власти, и в милицейской отчетности 60-х годов упоминались случаи самоубийства заместителей министров, "запутавшихся в преступных связях и опасавшихся неотвратимого наказания". Зачастую такие опасения были вполне оправданными.

Пойманный за руку предприниматель, не желая отвечать за все в одиночку или рассчитывая на смягчение участи, сдавал подельников во властных структурах. Именно такой была развязка дела Ройфмана и Шакермана, которые в конце 50-х организовали на базе Краснопресненских лечебно-производственных мастерских при психоневрологическом диспансере цеха по производству шерстяных изделий. "Оснастив цеха изготовленным на промышленных предприятиях и приобретенным ими за крупные взятки оборудованием,— вспоминал следователь, который вел это дело,— они не регистрировали это оборудование, а согласовывали и регистрировали нормы выработки, установленные для ручного труда. Производя за счет оборудования огромное количество свитеров, джемперов, пуловеров, спортивных костюмов, кофт и других изделий из шерсти, реализовывали товар через соучастников — работников галантерейных магазинов и палаток. В преступную деятельность только одной группы, действовавшей на базе Краснопресненских лечебно-производственных мастерских, было вовлечено в общей сложности более 300 человек в различных регионах страны. В Дзержинском районе, используя труд психически неполноценных граждан-инвалидов, расхитители организовали нелегальное производство химических средств — хлорвиниловую пленку. В течение трех лет эта группа похитила более 30 млн руб.". Этому прибыльному бизнесу, казалось, ничто не угрожало, поскольку его "крышевали" высокопоставленные офицеры БХСС. Но донос на Шакермана в КГБ написал муж его любовницы, и всегда готовые насолить милиционерам оперативники с Лубянки довели цеховиков и их покровителей из МВД до суда и высшей меры наказания.

Однако затем подобные случаи стали скорее исключением, чем правилом. Тех, кто на следствии держался до конца и не сдавал свою "крышу", к расстрелу не приговаривали. К примеру, следователь БХСС Евгений Грызунов, раскручивая дело о злоупотреблениях на одном из предприятий, жаловался на то, что прокурорскую санкцию на арест некоего Хасанова, который считался организатором подпольного бизнеса, пришлось ждать несколько месяцев,— подозреваемый "имел покровителей и связи на самых разных уровнях". Более того, как писал Грызунов, благодаря своим связям Хасанов мог даже совершить впечатляющий карьерный скачок: "Так, его хорошо знали достаточно весомые фигуры из правительственного и партийного аппарата республики. По их протекции он готовился перейти на более высокий пост заведующего хозяйственно-административным отделом обкома партии". Поддержка на высоком уровне сыграла свою роль и после того, как Хасанов был арестован. Советский суд, обязанный быть беспощадным в таких делах, проявил гуманность и, хотя обвинение требовало высшей меры наказания, приговорил его к 15 годам тюрьмы.

Но ни один теневой предприниматель не мог быть уверенным, что его не сделают козлом отпущения во время очередной кампании по борьбе за сохранность народного добра и не насчитают ему "особо крупный размер" хищений. А в этом случае его ждал расстрельный коридор тюрьмы, где приводили в исполнение высшую меру наказания. Зная о такой перспективе, немалое число цеховиков, расхитителей и взяточников начинало открыто тратить нетрудовые доходы — покупать дачи, антиквариат, кутить в ресторанах. В 1970-е годы рассказывали о подпольном советском мультимиллионере, который перед неизбежным арестом нанял круизный лайнер и вместе с красивыми девушками и следившими за ним милиционерами около месяца путешествовал по Черному морю как арабский шейх.

У остальных масштаб хищений и разгула был куда меньше. Сотрудник ОБХСС Михаил Фомин вспоминал: "Начальник компотного цеха пьянствует, ведет разгульный образ жизни, часто с женщинами посещает рестораны в рабочее время, тратит большие суммы денег... А фамилия его Липовский... Липовский — это кот, выбирает молодых, а самому-то под пятьдесят, в ресторан водит даже в дневное время. Своей семьи не имеет, вот и бесится, деньги швыряет направо и налево, не считая. А тем, кто отказывает в 'любви', Липовский создает обстановку, от которой единственный выход — увольнение".

Как писал Фомин, после ареста "Липовский, бригадиры, да и работники торговли — соучастники хищений — на допросах не упорствовали, да и деваться, как говорится, им было некуда: документы по своей силе доказательств совершенных преступлений опровергнуть они не могли. В своих признательных показаниях расхитители подтвердили конкретные факты хищений денежных средств — с одной тонны компота наживали 500 руб., которые делились на паритетных началах. Лишь Липовский находился в привилегированном положении, ему отдавалась львиная доля барыша. Московский городской суд приговорил расхитителей, а их осуждено 12 человек, к длительным срокам лишения свободы с конфискацией имущества, крупных сумм денег, ценностей, нажитых преступным путем. И в этом случае Липовский оказался в 'привилегированном' положении: суд определил ему меру выше тех сроков наказания, которые получили остальные участники хищений". Под "привилегированным" наказанием Фомин, очевидно, имел в виду смертный приговор, который, судя по поведению Липовского до ареста, вряд ли стал для него неожиданностью.

Всего в годы хрущевской кампании против экономической преступности по законам 1961-1962 годов было казнено около 8000 человек. Но принесло ли это какие-либо результаты? Советские экономисты, исследовавшие статистику противозаконных действий, пришли к неутешительному выводу: в 60-х годах количество экономических преступлений не только не уменьшилось, но, наоборот, возросло. Суровые меры, предложенные Хрущевым, лишь загнали хищения в еще более глубокое подполье, чем немало способствовали дальнейшему укреплению теневой экономики. Другим последствием репрессий в хозяйственном секторе стало снижения общего уровня управленческих кадров — вместе с преступниками пострадало немало талантливых руководителей с предпринимательской хваткой, которые не столько вредили, сколько помогали советской экономике. Возможно, поэтому после смещения Хрущева маховик экономических репрессий начал сокращать свои обороты. При Брежневе и его преемниках число приговоренных к смертной казни за взятки и хищения сократилось в несколько раз, при том что общее количество осужденных по этим статьям оставалось примерно на том же уровне. В практике советского правосудия стали широко применяться помилования, на которые могли рассчитывать не только расхитители народного добра и взяточники, но самые опасные уголовники — убийцы, грабители и насильники. За те 18 лет, пока генеральным секретарем был Брежнев, в РСФСР было расстреляно около 7000 человек — примерно столько же, сколько за последние три года хрущевской власти.

Решительно бороться против взяточничества и хищений пытался Юрий Андропов. Но к тому времени партийный аппарат был коррумпирован вплоть до самых верхов. При распределении подпольных доходов действовала отработанная годами схема: каждый чиновник передавал половину "левых" денег своему начальнику, тот, тоже половину,— своему, и так до самых высоких руководителей. Андропов инициировал несколько громких процессов, в которых фигурировали имена руководителей Государственного импортного управления Смелякова и Павлова, начальника управления торговли Мосгорисполкома Трегубова, бывшего заместителя министра внешней торговли СССР Владимира Сушкова и других чиновников, уличенных в коррупции "в особо крупных размерах". Но даже в эпоху столь активной партийной зачистки далеко не все судебные разбирательства заканчивались смертными приговорами. Наоборот, по сравнению с хрущевскими временами решения отличались сравнительной мягкостью: например, Владимира Сушкова осудили на 13 лет, а в 1992 году вообще отпустили. Некоторым крупным руководителям, получавшим толстые конверты едва ли не в открытую, даже не предъявляли обвинений, ограничиваясь политическим забвением. Среди таких руководителей — бывший министр рыбной промышленности Александр Ишков, которого называли создателем системы хищений в его отрасли. А дело председателя Совета национальностей Верховного совета СССР Ядгар Насриддиновой, которую обвиняли в том, что она подписывала помилования за 100 тыс. руб., было прекращено за отсутствием состава преступления. Однако, как и хрущевская, андроповская кампания по борьбе с коррупцией и черным рынком оказалась столь же бессмысленной и бесполезной.

ЕВГЕНИЙ ДЕНИСОВ