Фото: РГАКФД/РОСИНФОРМ
Я приехал в Царское Село и видел Государя в последний раз. Никогда я не забуду этого нашего последнего свидания, и никогда не изгладится из моей памяти то впечатление, которое оставило во мне это свидание...
Ничто не изменилось за целый год, что я не переступал порога Александровского дворца. Тот же швейцар на подъезде, видимо, обрадовавшийся видеть меня, тот же скороход провел меня в приемную, те же конвойцы у всех дверей, те же книжки и альбомы на столе приемной, те же картины и портреты на стенах, те же лица в приемной...
Когда я вошел в его кабинет, Он стоял у окна у самых входных дверей и тут же и остался, не подходя, как это Он делал всегда, к письменному столу, и не предложил мне сесть, а остался говорить со мною стоя. Мне показалось, что дверь из кабинета в уборную была приотворена, чего никогда раньше не бывало, и что кто-то стоит за дверью. Быть может, это был просто обман моего слухового впечатления, но во все время нашего короткого разговора это впечатление не оставляло меня.
Внешний вид Государя настолько поразил меня, что я не мог не спросить его о состоянии его здоровья. За целый год, что я не видел Его, Он стал просто неузнаваем: лицо страшно исхудало, осунулось и было испещрено мелкими морщинами. Глаза, обычно такие бархатные, темно-коричневого оттенка, совершенно выцвели и как-то беспомощно передвигались с предмета на предмет вместо обычно пристального направления на того, с кем Государь разговаривал. Белки имели ярко выраженный желтый оттенок, а темные зрачки стали совсем выцветшими, серыми, почти безжизненными.
Я с трудом мог подавить в себе охватившее меня волнение и, спрашивая о здоровье, сказал просто: "Ваше Величество, что с Вами? Вы так устали, так переменились с прошлого января, когда я видел Вас в последний раз, что я позволяю себе сказать Вам, что Вам необходимо подумать о Вашем здоровье. Те, кто видят Вас часто, очевидно, не замечают Вашей перемены, но она такая глубокая, что, очевидно, в Вас таится какой-нибудь серьезный недуг".
Выражение лица Государя было какое-то беспомощное. Принужденная, грустная улыбка не сходила с лица, и несколько раз Он сказал мне только: "Я совсем здоров и бодр, мне приходится только очень много сидеть без движения, а я так привык регулярно двигаться. Повторяю Вам, Вл. Ник., что я совершенно здоров. Вы просто давно не видели меня, да я, может быть, неважно спал эту ночь. Вот пройдусь по парку и снова приду в лучший вид".
Московские ведомости
14 февраля 1917 года
Наступило время возобновления занятий в наших законодательных учреждениях. Мы мало возлагаем надежд на Государственную Думу, но в то же время не имеем основания опасаться каких-либо особенных выступлений. Ничего нового не случится. Несмотря на кажущуюся дерзость и наглость, представители оппозиции отлично усвоили себе чувство меры: они все время не упускают из виду известную черту, за которую они не перейдут ни в каком случае.
Что же будет? Да будет то же самое, что и в предыдущую сессию.
Московские ведомости
18 февраля 1917 года
Командующий английской армией на западном театре фельдмаршал Хэг высказал в беседе с военными корреспондентами несколько весьма интересных мыслей о будущих операциях. "Этот год явится свидетелем решительных действий на полях сражений, после чего Германия окажется побежденной в военном отношении. Если она не будет окончательно разбита в этом году, то мы, не колеблясь, будем продолжать войну для нашего спокойствия и безопасности человечества. Неполная победа даст Германии подготовиться к страшному реваншу". Идея "войны до конца" уже широко воспринята не только армиями, но и народами, принадлежащими к противогерманской коалиции. Но едва ли кто так коротко и ясно сформулировал основную причину, заставляющую нас и наших союзников не складывать оружие раньше полного разгрома врагов.
Новое время
18 февраля 1917 года
"Из огромной задачи,— сказал в речи в Государственной Думе депутат Шульгин,— что было осуществлено у нас? Только одна мера — введение твердых цен на хлеб; гора военного социализма родила мышь, и даже не мышь, а зловредную хлебную крысу. Господа, кто истинные виновники этих несчастных твердых цен, сейчас судить трудно. В твердых ценах повинны мы все, потому что ведь некоторые из нас, даже многие из нас — аграрии, а аграрии — это известно, что за порода людей. Рабочие, приказчики, люди свободных профессий могут быть и патриотами и разумными, и честными, и совестливыми. Но аграрии — нет, ни в коем случае. Аграриям что нужно? Полтинник на пуд — и больше ничего".
Коммерсант
20 февраля 1917 года
Дебют молодого министра в Государственной Думе оказался, в общем, довольно неудачным. Перед лицом Гос. Думы г. Риттих оказался в положении совсем не серьезного политического деятеля, а довольно плохого ученика не очень солидной бюрократической школы.
Трехмесячная политика г. Риттиха не ознаменовалась никакими победами и блестяще доказала полную неспособность его разрешить один из острых и, пожалуй, даже странных вопросов нашего времени — вопрос о глубоком антагонизме между городом и деревней, возникшем на продовольственной почве.
Город так и не видел хлеба, а деревня так и отказывается кормить городское население, и, самое трагичное — г. Риттих совсем разуверился в возможности достать из деревни хлеб для города. Он так и заявил в Гос. Думе: "Уверяю вас, что крестьянский хлеб вы путем расчета не получите уже".
Рубрику ведет Евгений Жирнов