«Жгоны упаки сшошыли»
«Ъ» изучил тайный язык и технологии производителей валенок
Статистика показывает, что в прошлом году россияне закупили валенок на рекордные 2,41 млрд руб. И это при том, что в европейской части России эта зима не такая уж холодная. Технология производства этой обуви практически не менялась на протяжении века. Откуда к нам пришли валенки, зачем их изготовители говорили на тайном языке и при чем здесь Владимир Даль, разбирались ко Дню валенок, отмечаемому 16 февраля.
Фото: Алиса Селезнева
Фото: Алиса Селезнева
Жгоны, шерстобиты, пимокаты — эти слова звучат сейчас как названия волшебных существ из фэнтези. Но совсем еще недавно, в XIX веке, они были понятны в России всем, кто носил зимой валенки. Ну то есть почти каждому.
Многие считают эту обувь национальным символом России — наряду с балалайкой. Но на самом деле эти вещи укоренились в русской культуре не так уж давно. В случае с валенками не прошло всего-то и 400 лет. В XVIII веке в центральных губерниях Российской империи начинает активно развиваться овцеводство и шерсть становится доступным сырьем. Тогда-то в Костромской, Нижегородской и Ярославской губерниях появляются ремесленники, которые мастерят теплую и относительно недорогую обувь. Они называют себя жгонами — как считается, от удмуртского «ыжгон» — «овечья шерсть». Где Кострома, казалось бы, а где Удмуртия.
Система ремесленного труда тогда была похожа на современный вахтовый заработок. Весной и летом надо работать дома, на земле, иначе семье не выжить. А с середины осени можно уйти «в отход» — туда, где требуются руки и умения. Отходничали целыми селами и даже уездами. Вчерашние землепашцы становились извозчиками, бурлаками, рыболовами, каменщиками, точильщиками пил… И жгонами.
Валять валенки жгоны шли далеко, некоторые — за Урал и в Сибирь. Там их, кстати, прозвали пимокатами, то есть теми, кто «катает» пимы, теплую зимнюю обувь, как ее именовали местные.
Но так далеко уходили не все жгоны — многие останавливались в богатых домах по дороге и делали валенки для принимающей семьи и всех желающих. Если село или город были большими, то там и жили до весны. Уходя на родину, мастера оставляли инструменты в «хозяйском» доме, чтобы путь был легче. Да и для местных это служило дополнительной гарантией качества товара: раз жгоны не боятся вернуться, то и валенки они сваляли на славу.
Такие постоянные маршруты мастера называли «киндоводство», дословно — «хлебные места» (от марийского «кинда» — «хлеб»). Может показаться, что это было возможностью мир повидать и себя показать. Но не так все романтично. Для катания валенок нужно просторное место, много воды и горячая печь. Так что жгонов селили в банях — в «стирной», как тогда говорили. И вид у мастеров был пострашнее трубочиста: грязь с сажей на руках и лице от топки по-черному. Неудивительно, что в некоторых городах дети рядились жгонами на Святки.
Мастера ревностно хранили от чужаков секреты профессии и выгодные маршруты. Поэтому на людях они использовали особый жаргон — можно сказать, общались на отдельном языке. Исследователь Александр Громов смог собрать самую полную на данный момент картотеку жгонского наречия — около 1000 слов! Примерно треть из них — заимствования из финского, английского, греческого, марийского языков.
Жгонское наречие не ограничивалось деловой лексикой — это был настоящий пласт народной культуры.
Исследовательница Ирина Попова описывает частушки «по-жгонски»: их под гармонь или балалайку «жгли» на деревенских праздниках, праздничных гуляньях и пирушках. Что-то пели и во время «катания» шерсти. Как и артельные припевки бурлаков, жгонские частушки были трудовым фольклором. Валяние шерсти требует значительных физических усилий: если плохо раскатать заготовку, валенок быстро износится. Нужно постоянно подкладывать кусочки шерсти, чтобы масса сохраняла плотность. Напевы работали как маятник — поддерживали ритм движений мастеров — и развлекали их, конечно.
Вот жгонская частушка, которую записал Александр Громов:
Жгоны жгонили,
Поселюху троили,
Жгоны упаки сшошыли
Сары скосали, ухлили
И остехнули масоф
Без мижу, без упаков.
А вот современный стихотворный перевод:
Жгоны валенки катали
И капустою питались.
Дело делали не очень
И домой сбежали ночью,
Оставляли мужиков,
Шерсть забрав, и без пимов.
Интересно, что в жгонском фольклоре много говорится про умение обмануть заказчика. Обычно люди не знают, сколько шерсти нужно для пары валенок, так что их легко развести на дополнительные сырье и оплату. А сговориться проще, если мастера используют понятный только им язык.
Тайное наречие не могло не привлечь внимания. Царский Особый секретный комитет заподозрил, что это шифр старообрядцев-раскольников, которые переписываются с единоверцами за границей. Министр уделов и член «секретки» Лев Перовский в начале 1854 года поручают лингвистическую экспертизу Владимиру Далю. На тот момент он еще не написал свой знаменитый словарь и просто служил начальником удельной конторы в Нижнем Новгороде. Но у него уже были наработки по языку офеней — жаргону бродячих торговцев. Правда, жгоны до этого не попадали в круг научных интересов лексикографа.
По поручению Даля в Костромскую область срочно выехал его подчиненный — чиновник по фамилии Лури. Нам неизвестно имя работника, зато составленный им Словарь языка шерстобитов отлично сохранился. Правда, сами жгоны особого впечатления на великого Даля не произвели. В статье «О наречиях русского языка» он пишет: «Костромские шерстобиты таскаются с лучиками своими по всей Руси и, подражая ковровцам (носители языка офеней из Коврова.— “Ъ”), также сложили себе свой, частию переняв офенский язык, а частию переиначив и добавив его своим сочинением». Лучик — это деревянная дуга с натянутой бычьей жилой, которую жгоны использовали для расчесывания шерсти. Результаты проверки оказались разочаровывающими: в жгонском наречии даже не было слов, связанных с верой,— одна шерсть да торгашество. (Кстати, у староверов действительно был тайный язык — его называли тарабарским.)
Валенки и сопутствующие производству профессиональные термины закрепились в русском языке, растеряв сквозь годы свое оригинальное значение. Поговорки «не мытьем, так катаньем» и «конь не валялся» пришли как раз от пимокатов. В первой связь с пимами более или менее очевидна, но при чем тут конь? Оказывается, коном — не конем! — называли носок, «начало» обуви. А если кон еще не свалялся, значит, впереди много тяжелой работы.
Фото: Алиса Селезнева
Фото: Алиса Селезнева
Меж тем отходничество постепенно угасало. К концу XIX века торговля стала централизованной и жгонам больше не нужно было уходить из дома. Купцы выдавали мастерам шерсть и оплачивали работу, а забирали уже готовые валенки, которые развозили по ярмаркам и распродавали. Ну а в начале XX века ручной труд окончательно вытеснили машины. Пример перехода к новому технологическому укладу можно увидеть своими глазами и сегодня — нужно только доехать до Ярославля.
Еще в 1879 году выходец из крестьян, ушедший в купечество, Илья Кашин основал в Тверицах «товарищество на вере» для торговли шерстью и другими валяными изделиями. Через три года к товариществу присоединяется племянник купца Иван Кашин. В 1904 году они запускают совместное сапоговаляльное производство. Фабрику «И. Кашин с племянником» построили на левом берегу Волги, в тех же Тверицах. Расположение было удачным: гужевой тракт в сторону Костромы позволял активно развивать торговлю. Еще неподалеку открыли первую станцию северной железной дороги — Урочь. Соседние деревни обеспечивали фабрику рабочей силой и шерстью местных овец. В ход пошла и последняя технологическая новинка — паровой двигатель.
Купцы активно развивали и механизировали производство. Например, в заметке местной газеты «Северный край» от 1914 года говорилось, что «Кашин едет в Германию для покупки стиральных машин для обувной фабрики и с этой целью везет с собой за границу образцы шерсти и шерстяных колпаков». А электричество на заводе установили почти сразу — в 1905 году.
Потом революция. Потом контрреволюция. В июле 1918 года в Ярославле вспыхивает антибольшевистское восстание. Эта Вандея продержалась всего 16 дней. Бомбардировки, артобстрелы — полгорода в руинах. Здание завода оказалось одним из наименее пострадавших — целых 60% сохранности. Восстание задавили, фабрику национализировали и в 1922 году переименовали в «Упорный труд». О купцах Кашиных напоминала только дата основания на кирпичном здании завода — Илья умер еще в 1915 году, а след Ивана затерялся в неспокойное время Гражданской войны.
В лучшие советские годы здесь работало более 1,5 тыс. человек, которые выдавали пять тыс. пар за сутки. Во время Великой Отечественной фабрика работала исключительно на нужды армии: теплую обувь отправляли войскам, где ее всегда не хватало. Тогда же становится популярной песня «Валенки» в исполнении Лидии Руслановой, которая ездила на фронт с концертными бригадами. Певица переписала текст цыганской плясовой, и благодаря этому мы знаем, что старенькие валенки нужно подшивать. Ведь чаще всего протирается именно подошва, которую во избежание этого укрепляют пластами войлока.
Фото: Алиса Селезнева
Фото: Алиса Селезнева
Фото: Алиса Селезнева
Фото: Алиса Селезнева
Фото: Алиса Селезнева
После распада Советского Союза производство купил бизнесмен Александр Шмыков. В 1997 году бывшее предприятие купцов Кашиных получило название Ярославская фабрика валяной обуви. В прошлом году она отпраздновала 120 лет со дня основания. Конечно, ее здания достраивались и перестраивались, но кирпичная кладка 1904 года и сейчас виднеется в стенах склада. Сохранились и старинные чугунные двери — они, правда, стали не нужны во время очередного расширения производства, так что обосновались в подвале. Зато технология производства за это время практически не менялась — только совершенствовались машины.
Если театр начинается с вешалки, то валенок — с водителя.
Уже подготовленную мытую овечью шерсть привозят на фабрику в виде спрессованных кубов по 200 кг каждый. Работницы вручную разбирают комки шерсти и выкладывают ее на конвейер щипально-трепальной машины. На этом этапе нужно отсеять крупный мусор и обеспылить сырье. В цеху стоит гул, словно здесь перемалывают гравий, хотя я пришла в обеденный перерыв и большая часть машин еще не работает. Около 30% общего объема шерсти теряется уже на этом этапе. Ее частички плавно кружатся в воздухе, оседают на одежде — и, видимо, в легких. Мне хватило 15 минут, чтобы надышаться микрошерстью и кашлять ближайшие три часа. А работницы привыкли — некоторых не заставишь и респираторы надеть.
Производство считается опасным, хоть это и легкая промышленность. Сотрудники имеют право на досрочную пенсию, но кажется, что мало кто пользуется этой возможностью. Не только рабочие держатся за места, но и фабрика за них. Большинству обязательных для производства специальностей уже нигде не учат — новичкам все приходится осваивать на месте. Но молодежь на производство и не спешит: слишком много физической работы.
Сейчас фабрика производит около 1 тыс. пар валенок в день. Это от 1,5 до 2 тонн сырья, да не простого, а смешанного.
Разноцветные клочья черной, синеватой, рыжей, молочной шерсти перемешиваются — и на выходе получаются те самые всем знакомые серые валенки. Но на деле в миксе шерсти для обуви столько же нюансов, сколько в сортах винограда для вина. Плотность сырья отличается у разных пород овец; погода, регион и даже время стрижки тоже влияют на качество обуви. Всем этим занимается специалист-шерстевед, который составляет пушистый купаж для каждой партии валенок.
Экскурсовод, соавтор книги об истории фабрики Надежда Лукнова рассказывает, что чесальные машины из Германии, которые покупали еще купцы Кашины, сохранились до наших дней. Пока мы идем по темным коридорам, я мечтаю облазить все цеха и найти станки с дореволюционными клеймами. Но на производстве я вижу стройные ряды разнообразных машин, покрытых толстым слоем оранжевой пыли, которая появляется из-за некачественного сырья. В таких условиях все машины выглядят для меня одинаково. Где здесь выискивать «немецкое качество», непонятно. Так что я смотрю на странный агрегат высотой метра два, уходящий в глубь цеха на несколько метров.
Валы и валики со всеми видами колючек быстро вращаются, расчесывая недавно комковатую шерсть. Тонкое и пушистое полотно накручивается на деревянные конусы — вальяны. Чем больше нужен размер валенка, тем массивнее вальян. Мастерицы, молодые девушки, тоже двигаются синхронно. Работают они на ощупь — хоть машина и накручивает шерсть, им нужно чувствовать толщину этой накрутки. Бесформенное шерстяное полотно смачивают водой и накрывают крышкой в следующей машине. Вот и самая первая заготовка получилась. Она еще совсем не валенок — слишком мягкая, без пятки и носка.
Путешествие заготовки по цеху продолжается в специальной ереминской машине. Она валяет шерсть, громко вибрируя. Крышка одной такой машины открывается рядом со мной — с таким же пшиком, как в фантастических фильмах, когда опускается трап космического корабля. Так же завораживающе из нее валит густой пар — и только потом появляется валенок. Правда, он не похож на привычную обувь — раза в четыре больше своих нормальных размеров, с очень мохнатыми краями.
Теперь гиперваленки нужно постирать. Это происходит этажом ниже, в валяльно-отделочном цехе. Тяжелые и длинные заготовки скидывают в люк в полу — прямиком в чан молотовой машины на первом этаже. Свое название она оправдывает: сквозь пар видно, как толстые длинные молотки с грохотом ходят на одном месте по бочке с кипятком, выплевывая брызги. Валенки нужно постирать четыре раза, чтобы они достаточно «усели». Именно горячая вода делает валяную обувь такой неповторимой: чешуйки волоса овечьей шерсти сцепляются между собой. И так сильно, что качественный валенок распустить невозможно, только перемолоть в пыль.
Стирка чередуется с выжиманием и растягиванием на станках-«крокодилах». Со стороны кажется, что эти железные монстры планируют кого-то укусить, щелкая челюстями. Но мужчины ловко с ними управляются — и расправляют стенки внутри валенка, чтобы те не слипались. Работать в этом цехе физически тяжело. Моя одежда быстро пропиталась запахом влажной шерсти. В отличие от кашля он не выветрился за три часа. Экскурсовод Надежда рассказывает, что в первые годы на производстве не было вентиляции. Мастера открывали настежь окна, работали в одном нижнем белье, но все равно «плавали» в густом жарком тумане с минимальной видимостью.
Дальше заготовку валенка распаривают в бочке, чтобы шерсть стала мягче и эластичнее. Внутрь вставляют колодки — каждая весит 12–15 кг. Оказывается, у них раздвижной носок — это одно из изобретений фабрики. Все заготовки простукиваются колотушкой (еще килограмма три!), чтобы валенок стал похож на… валенок. Плотные ряды серых пяток, словно пальто на вешалках, отправляют сушиться в печи часов на восемь. Жгонам когда-то приходилось запекать валенки в печи, да еще и проверять все время, чтобы не сгорели!
Осталось придать валенку товарный вид. Контролер проверяет каждый экземпляр: срезает бугры и другие неровности валяной шерсти. Ворсосъемщики подбривают все неровности на абразивном камне — тут главное не перестараться и не сбрить лишнее. Валентина Ганненко, полный кавалер ордена Трудовой Славы и ворсосъемщица фабрики «Упорный труд» с 1964 по 1991 год, в интервью для книги вспоминает, что в самом начале ее работы норма для восьмичасовой смены составляла 90 пар. Валентине Федоровне такой медленный темп не подходил, и со временем она разогналась до 320 пар в смену: «Главное было — работать с энергией и желанием. При этом крепко держать валенок, чтобы он не дал в глаз, и хорошо чувствовать свою силу, иначе можно протереть большую дыру. А за дыру нас штрафовали».
Смешно, но валенки не бывают правыми или левыми — оказывается, носок у всех одинаковый. Пару им подбирают в самый последний момент — на глаз, по визуальному сходству.
Надежда рассказывает, что к ним обратились редакторы одной телепрограммы, где люди устраивают личную жизнь, с предложением отправить кого-то из таких мастеров на съемки. По версии телевизионщиков, отборщиков пар для валенок называют свахами, что отлично вписывается в тематику телепрограммы. Правда, для самих мастеров такое название стало новостью.
Фото: Алиса Селезнева
Фото: Алиса Селезнева
Фото: Алиса Селезнева
Фабрика работала по контракту с Минобороны до 2012 года, пока военные не отказались от закупок. Как рассказывал «Ъ», официальной причиной был переизбыток еще советской продукции на складах. Покупать новые модели запретил министр обороны Анатолий Сердюков.
Теперь фабрика живет за счет гражданской продукции. С маркетингом у этого вида обуви не все гладко. Из цеха я позвонила приятелю и спросила, не купить ли ему новенькие валенки. Он удивленно ответил: «А куда мне в них ходить?» Это понятно — они ассоциируются с деревней, тулупом, морозами и сугробами по пояс. Не в метро же в них ездить. Но это взгляд человека, всю жизнь прожившего в городе. А за его пределами валенки до сих пор нарасхват — например, «на северах» это обязательный элемент спецодежды рабочих. Синтетической замены теплой шерсти по-прежнему не существует.