Новая правда жизни
Гастроли Нового рижского театра
рассказывает Роман Должанский
Если российские театры приезжают на фестиваль "Золотая маска" соревноваться, то Новый рижский театр выступает в качестве заведомого победителя — спектакль режиссера Алвиса Херманиса "Долгая жизнь" уже признан критиками лучшим зарубежным спектаклем, показанным в России в прошлом сезоне. Таким образом, он едет к нам во второй раз. А "Соня" по рассказу Татьяны Толстой приезжает в Москву впервые.
В том, что "Долгая жизнь" так приглянулась нашим экспертам, нет ничего удивительного. Да и "Соня" наверняка понравится: в обоих спектаклях речь идет о нашем общем с Алвисом Херманисом, Ригой и Латвией советском прошлом. У этого довольно молодого режиссера удивительно чуткая и умная память, удивительно мудрое отношение к истории — не политической, а личной, касающейся каждого конкретного человека. В обоих спектаклях предметный мир ушедшей жизни воссоздан с такой дотошностью, с такой исследовательской тщательностью, что декорации, кажется, можно было бы долго рассматривать и без актеров, умиляясь бесчисленным подробностям быта, вспоминая свое детство. И в этом смысле едва ли не главной героиней "Долгой жизни" становится захламленная рижская коммунальная квартира (многочисленные предметы собирались в реальных квартирах), а в "Соне" — комната в довоенном Ленинграде.
Однако Алвис Херманис далек от обычной ностальгии. В безусловно натуралистических интерьерах он устраивает остроумные и весьма условные театральные игры. "Долгая жизнь" — это один день из жизни пяти сегодняшних пенсионеров, от пробуждения до отбоя. День, на протяжении которого не будет произнесено ни единого слова, но который будет наполнен насыщенным действием. Древних стариков, доживающих свой век, играют совсем молодые актеры, так что никакой сентиментальной правдивости на сцене нет и в помине. Одни увидят в "Долгой жизни" эффект талантливого перевоплощения "по системе Станиславского", другие — горькую карикатуру на старость как таковую, а третьи — глубоко лирическое высказывание о тщете жизни, за которую чем дальше, тем крепче цепляешься.
В сущности, и "Соня" может поначалу показаться лишь карикатурой: ведь глупую героиню Татьяны Толстой играет мужчина, и играет очень смешно, почти что по-клоунски: на лице у несчастливой женщины застыло выражение коровьей отрешенности, а к фигуре будто приклеилась летящая походка с кокетливо отставленной в сторону кистью руки. Бездетная, укладывает с собой в постель целую батарею пластмассовых пупсов; строчит на швейной машинке, готовит из коржей облитый шоколадом торт с кремовыми розочками — и вглядывается в вечернее небо за окном, надеясь хотя бы отраженным светом поймать взгляд никогда не виденного принца.
Но вот ведь когда дело доходит до настоящих чувств, до ленинградской блокады и смерти героини — не до рассуждений об изысках театральной игры, потому что в горле застревает тот самый пресловутый комок, который так редко теперь поймаешь в современном театре. И вовсе не следует думать, что происходящее на сцене внятно только нам, бывшим советским. Европе тоже понятно: из Москвы Алвис Херманис отправится прямиком за другой премией, престижной общеевропейской наградой под названием "Новая театральная реальность".
подпись
В безусловно натуралистических интерьерах Алвис Херманис устраивает весьма условные театральные игры