На «Зеркало» неча пенять

Кинообщественность России в кои-то веки выступила единым фронтом. От Николая Бурляева до Алексея Германа-мл., все единодушно проклинают режиссера Сарика Андреасяна. Выступая перед студентами Московской международной киношколы, он признался в ненависти к Андрею Тарковскому в частности и авторскому кино в целом.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

А что, кто-нибудь подозревал Андреасяна в преклонении перед автором «Соляриса»? Вот если бы он лицемерно признался в том, что обожает его, это было бы настоящим скандалом.

Началась же склока с того, что студентка попрекнула Андреасяна тем, что тот думает только о деньгах, и противопоставила его опусам творчество Тарковского, снимавшего «не ради денег». Чем и вызвала лектора на взрыв подсознания: «Я ненавижу Тарковского. Тарковский — это ужасно. Я ненавижу авторское кино, Тарковский — это плохо. <…> Это деградирующий кинематограф, остался 60 лет назад, забыли это. Если вы хотите быть нищими, кончеными, блюющими кинематографистами, идите на хер».

Преуспевающему постановщику 26 фильмов Тарковский с его «скудным» наследием, очевидно, действительно кажется неудачником, несмотря на его всемирную славу — и, кстати, немалые бюджеты.

Жить, по Андреасяну, надо сегодняшним днем. Но объективно он покусился не столько на Тарковского, сколько на представление об авторском кино как области чистого творчества.

Гордая отповедь возмущенного студента — «Мы будущее российского кинематографа, потому что в киноколледже учат создавать искусство и авторское кино» — скорее даже подтверждает сетования Андреасяна на удручающее качество кинообразования, не готовящего студентов к вхождению в жестокий мир киноиндустрии. Кино, пусть самое авторское, это всегда про деньги, потому что это работа, которую невозможно делать в стол: в этом отношении Сарик не соврал. И, кстати сказать, Тарковский еще не самый удачный пример антипода «денежного» кино. В своем дневнике («Мартиролог») он только и делал, что подсчитывал расходы и доходы (за одну встречу со зрителями он получал в 1981–1982 годах огромные 150–300 руб.), завидовал гонорарам Феллини и Бондарчука.

В этом нет ничего позорного, как и в том, что Тарковский не пренебрегал поденщиной (иногда анонимной), включая такую откровенную халтуру, как сценарий фильма Загида Сабитова «Берегись! Змеи!» (1979).

Хотя, по одной из версий, он сдал свое имя «в прокат»: сценарий писал Аркадий Стругацкий, поделившись с мэтром гонораром. А были еще и сценарий вампуки Левона Кочаряна «Один шанс из тысячи» (1968), и работа с Александром Гордоном над официозным «Сергеем Лазо» (1967).

«Я не помню, чтобы кто-то из серьезных режиссеров позволял себе такие высказывания в отношении других режиссеров»,— сетует Алексей А. Герман. Неужели? А кто называл Сергея Герасимова «несчастным дилетантом», Лелуша — «бедным, бездарным французиком»? «Бег» Алова и Наумова — «издевательством над всем русским», «Гамлета» Козинцева — «ничтожным»? Чухрая — «глупым, самовлюбленным и бездарным» «идеологом мещанства», Марка Захарова — «местечковым идеологом», Смоктуновского — «дремучим, как темный лес», Антониони — «бездуховным и лишенным любви»? Выписывать из «Мартиролога» аттестации коллег, с которыми Тарковский по жизни поддерживал милые отношения, можно бесконечно.

Но дело на самом деле не в ругани, конечно. В системе Госкино Тарковский был возможен благодаря тогдашним ремесленникам: другое дело, что ремесленники, да и кинофункционеры, были не чета нынешним.

Деньги, заработанные ими, вкладывались в том числе в кино для интеллигенции. Правила игры изменились, новых Тарковских не предвидится. Однако в этом-то вины лично Андреасяна нет: он просто без экивоков выразил торжествующую в России философию кино.

Михаил Трофименков