«Кадровый дефицит и отсутствие надежного финансирования — сейчас главные проблемы сектора»
На что живут и в чем больше всего нуждаются российские НКО
Президент санкт-петербургской благотворительной организации «Перспективы» Мария Островская рассказала спецкору «Ъ» Ольге Алленовой, как некоммерческие организации стараются менять жизнь социально уязвимых граждан, почему сектор испытывает кадровый голод, а государство не хочет делить полномочия с НКО, и что мог изменить в жизни тысяч россиян законопроект о распределенной опеке, который недавно отклонила Госдума.
Президент санкт-петербургской благотворительной организации «Перспективы» Мария Островская
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
Президент санкт-петербургской благотворительной организации «Перспективы» Мария Островская
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ
«Нас всегда поддерживали именно производственники»
— Ваша организация много лет работает с воспитанниками и выпускниками Павловского детского дома-интерната. С каждым годом выпускников становится больше, они переводятся из детского интерната в разные региональные ПНИ. Как вы справляетесь с ростом нагрузки?
— Мы плохо справляемся, нужда у нас огромная. У нас очень большой кадровый голод, как и у всех НКО, это общая проблема, что некому работать. Во всех компаниях, в бизнесе, в государственных организациях зарплаты галопируют, их повышают с бешеной скоростью, и мы все время оказываемся неконкурентоспособными, у нас висят вакансии, на которые по полгода нет вообще никакого отклика. Мы вынуждены были сейчас поднять в нашей организации зарплаты — для нас драматически высоко, но мы все равно отстаем от рынка.
Кадровый дефицит и отсутствие надежного финансирования — сейчас главные проблемы сектора. Дело даже не в объеме средств, хотя это тоже очень важно, сколько в надежности этого финансирования. Гранты сегодня есть, завтра нет, ты ничего устойчивого на гранты сделать не можешь. Ну, например, сопровождаемое проживание на грант не откроешь. Куда потом ты этих людей денешь, когда грант закончится?
— Три года назад некоммерческий сектор оказался в новой социально-экономической реальности, ушли многие компании, поддерживавшие благотворительность, у многих НКО упали пожертвования. Вас это коснулось?
— В целом у «Перспективы» не упали пожертвования ни от юридических лиц, ни от физлиц. Мы прилагаем очень много усилий, чтобы увеличить объем частных пожертвований, потому что они обещают устойчивость организации. Зависимость от крупных доноров создает для любой организации ситуацию нестабильности, поэтому особой доблестью считается именно увеличение массовых пожертвований.
Я думаю, что сборам способствует известность организации, ее репутация в широких слоях населения. Наша организация не пользуется широкой известностью, поэтому у нас всегда было немного частных пожертвований. Сейчас они подросли, но очень незначительно и совершенно непропорционально нашим усилиям, которые в это вложены. Однако, я думаю, что, если бы мы просто сидели на месте, то, наверное, они бы упали. Но мы очень стараемся.
— То есть основные доноры «Перспектив» — бизнес? Почему компании вас поддерживают?
— Да, основные наши источники финансирования — это крупные доноры и так называемые партнеры. У нас это именуется партнерский фандрайзинг — устойчивый круг организаций среднего бизнеса или владельцев каких-то небольших бизнесов, которые на регулярной основе поддерживают нас средствами до 1 млн руб. в год.
Нам всегда помогали именно производственники, то есть те, кто выпускает товары или предоставляет услуги, как правило — высокотехнологичные: IT-компании, какие-то интеллектуальные бизнесы, медицинские центры, небольшие заводы.
Раньше мы думали, что можно к торговому сектору обращаться, потому что у них больше денег, но торговля нас никогда не поддерживала.
А производственники сейчас улучшили свое финансовое положение за счет того, что на рынке освободились какие-то ниши и они их заняли. Многие из них даже несколько разбогатели, поэтому увеличили пожертвования.
— А государственные деньги в вашей организации есть?
— Мы получаем президентские гранты на некоторые виды деятельности, а также мы в нашем регионе являемся негосударственными поставщиками части социальных услуг людям с тяжелой инвалидностью и получаем компенсацию от регионального бюджета. Доля государственных средств в нашем бюджете увеличилась за последние пару лет с 5% до 7%. Это не основной источник нашего финансирования, но по крайней мере увеличился объем компенсации.
— За какие услуги ваша организация получает сейчас компенсацию из регионального бюджета?
— За услуги сопровождаемого проживания и полустационарные услуги для детей в центре дневного пребывания.
— Услуг сопровождаемого проживания в российском законодательстве нет, хотя вы и ваши коллеги много лет добивались, чтобы они там появились. Как вы описываете услуги сопровождаемого проживания, чтобы получить за них возмещение из бюджета региона?
— Как надомные услуги. В Петербурге действует РНСУ — рекомендованный набор социальных услуг. Это уникальная практика региона, когда услуги собраны в наборы для разных случаев жизни.
Есть набор услуг для так называемых квартир социального назначения. Это и есть квартиры сопровождаемого проживания. Наборы услуг в Петербурге довольно объемные, поскольку благодаря нашим с ГАООРДИ (петербургская родительская организация, оказывающая услуги сопровождаемого проживания и трудоустройства взрослым людям с инвалидностью.— «Ъ») усилиям и поддержке Комитета по соцполитике расширен спектр надомных услуг в региональном перечне, тарифы стали более-менее приличные. Но, к сожалению, город компенсирует только 30% стоимости оказываемых нами услуг.
К нам все время применяют какие-то хитроумные формулы и понижающие коэффициенты, которые почему-то снижают сумму.
Это отдельная важная тема — как финансируется деятельность негосударственных поставщиков социальных услуг. Казалось, был взят курс на разгосударствление социальной сферы. И в этом направлении самое важное — новая система финансирования. Идеальный вариант — когда человек получает сертификат на такое-то количество социальных услуг, которые ему оплатит государство. И сам выбирает себе поставщика этих услуг. Тогда и организации бились бы за то, чтобы больше услуг дать этому человеку по его сертификату, и качество повышали бы, и за клиента держались бы, чтобы он не ушел к другому поставщику. Но до сих пор этого сертификата практически нигде нет. В результате все равно не человек, нуждающийся в помощи, решает, куда ему пойти за услугами, а кто-то сверху выделяет деньги на оказание этих услуг. И конкуренция в результате происходит не за клиента, не за получателя социальных услуг, а за благоволение чиновника.
— Вы можете назвать соцуслуги в общем перечне, которые там появились благодаря общественным организациям в Петербурге?
— В федеральном перечне набор надомных услуг очень куцый. Регион имеет право создавать свой, региональный. Комитет по соцполитике поддержал наши с ГАООРДИ предложения, и в Петербурге внесены в перечень такие, например, социальные услуги, как сопровождение к врачу. Или помощь в сборе вещей, помощь в смене белья. То есть не смена белья, а помощь в этом.
Разница существенная, мы не исключаем самого человека из процесса, мы ему помогаем, а не делаем за него, это очень важно в условиях сопровождаемого проживания.
Но до сих пор в Петербурге не внесена в перечень услуга «ночной присмотр». Хотя он есть во всех наших проектах сопровождаемого проживания, он оплачивается из благотворительных средств и не компенсируется регионом.
В целом в Петербурге хорошие наборы услуг, особенно на фоне других регионов.
— С одной стороны, Петербург — продвинутый регион в плане социальных услуг, с другой — именно там недавно был принят порядок сопровождаемого проживания, исключающий услуги сопровождаемого проживания для недееспособных граждан…
— А также для тех, у кого высокая — четвертая — степень нуждаемости, четвертая степень утраты автономии.
— То есть самых слабых и беззащитных лишили возможности жить в квартирах сопровождаемого проживания?
— Да. И это при том, что и у нас, и у ГАООРДИ, и в других организациях, которые имеют проекты сопровождаемого проживания, очень большое количество недееспособных, и подавляющее большинство как раз тех, у кого четвертая степень нуждаемости и кому требуется большой объем необходимой помощи. Я понимаю, что государственные структуры, которые создают сопровождаемое проживание, не хотят брать наименее самостоятельных людей, поведенчески сложных и так далее. Но зачем запрещать это тем, кто готов брать таких людей и работать с ними?
— Люди с четвертой категорией нуждаемости — это какие?
— Это те, кто сами не ходят, не могут себя обслуживать, не ориентируются в пространстве, коммуницируют только с помощью какого-то человека, который их понимает. Их надо всюду сопровождать.
— То есть, отказывая им в сопровождаемом проживании, регион, по сути, оставляет им только интернаты.
— Именно так, прямым текстом сказано в региональном документе. Но по счастью в феврале Минтруд написал информационное письмо в регионы о том, что закон никоим образом не запрещает недееспособным жить в домах сопровождаемого проживания.
А следом за этим вышел приказ Минтруда с методическими рекомендациями, которые разъясняют, что сопровождаемое проживание предназначено как для дееспособных, так и для недееспособных граждан с любой степенью утраты автономии, то есть в том числе для тех, кто нуждается в большом объеме помощи.
В связи с этим регионы, где были приняты порядки сопровождаемого проживания рестриктивного характера, будут их менять. И Комитет по социальной политике Санкт-Петербурга уже заявил о намерении внести соответствующие поправки.
Фото: Коммерсантъ / Александр Чиженок / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Чиженок / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Чиженок / купить фото
«В Питере все интернаты пускают волонтеров»
— Как вы думаете, почему чиновники не хотят видеть в домах сопровождаемого проживания слабых, не способных к самостоятельной жизни людей? Есть ли в этом экономическая подоплека? Таких людей дороже сопровождать?
— Конечно, таких людей сопровождать дороже, чем самостоятельных, но они таких же ресурсов потребуют в интернате. Даже больших. Как посчитала в своем исследовании ВШЭ (.pdf), уже сегодня стоимость жизни людей в интернатах и в сопровождаемом проживании примерно одинаковая, а при повышении качества жизни людей в интернатах,— а его придется повышать, потому что сейчас оно крайне низкое,— потребуется значительно увеличить количество персонала, что повысит стоимость услуг интерната. Сейчас большое количество хозяйственных функций лежит на более-менее самостоятельных жителях интернатов, и если их оттуда выведут, а там оставят только слабых, то количество персонала придется не просто увеличить, а утроить. Для примера: исследование ВШЭ установило, что на одного получателя социальных услуг в ПНИ приходится полтора часа работы основного персонала в сутки, в то время как в сопровождаемом проживании — 8,2 часа. И то же самое исследование установило, что качество жизни людей в сопровождаемом проживании существенно выше, чем в ПНИ. Понятно — почему.
То есть логического объяснения того, почему недееспособных и людей четвертой группы нуждаемости нельзя пускать в проекты сопровождаемого проживания, не получается. Мне кажется, что это из области предубеждений.
Еще меня очень смущает, что всю нашу целевую группу с четвертой степенью нуждаемости в посторонней помощи рассматривают как нуждающуюся только в СДУ (системе долговремененного ухода.— «Ъ»). Но к этой группе относятся не только те, кто в уходе нуждается, но и те, кто ведет себя гиперактивно, и с него глаз нельзя спустить. Есть среди них активные люди, которые нуждаются как раз в не в уходовом сопровождении, а в том, чтобы корректировать их поведение, направлять, помогать сориентироваться в пространстве, установить какие-то нормальные социальные взаимодействия. И в СДУ допускается максимально четыре часа ухода в день, а для нашей целевой группы их явно недостаточно.
— В Петербурге очередь в ПНИ выросла в три раза за последние несколько лет. И там же строится большой интернат на 300 мест стоимостью 3,7 млрд руб. То есть место в этом интернате стоит 12 млн руб. Наверное, можно купить несколько квартир для сопровождаемого проживания на эту сумму. Почему вместо того, чтобы развивать нестационарные услуги, в стране опять строят интернаты?
— У меня нет ответа на ваш вопрос. Однокомнатную квартиру в Петербурге можно купить за шесть-семь миллионов. А если не однокомнатную, а, например, пятикомнатную квартиру на четверых человек, то это выйдет примерно по три миллиона на человека.
Мы могли бы расселить огромное количество людей в квартиры сопровождаемого проживания, в нормальные условия, вместо того чтобы опять строить бараки.
Мои коллеги ездили смотреть эту стройку в шикарном пригороде, в Пушкине, где очень дорогое жилье. Она вот-вот закончится. И этот интернат строится совершенно похожим на наши советские. Это не отдельные коттеджи, не какие-то маленькие домики, а длинный барак на 300 мест.
— Вы сказали, что в интернатах все равно придется повышать качество жизни, даже если ничего не изменится в законе. Потому что люди будут требовать перемен. Но чтобы люди требовали, должна быть какая-то открытость. В интернаты должны ходить волонтеры, туда должны пускать родственников. Во время пандемии интернаты закрылись на засов, и во многих регионах эти засовы до сих пор не открыли. А ваши волонтеры ходят во все ПНИ Петербурга?
— В Питере все интернаты пускают волонтеров. И у нас вообще нет практически никаких проблем с открытостью. Но это результат очень большой работы по налаживанию взаимопонимания с Комитетом по социальной политике. Нужна популяризация волонтерства. И особенно важно это, учитывая, что со стороны «интернатского лобби» периодически происходит запугивание общества «психами».
«Думаю, в нашей стране есть какое-то серьезное лобби, которое блокирует серьезные реформы в этой сфере»
— Госдума отклонила законопроект о распределенной опеке. Как это отразится на вашей работе и ваших подопечных?
— Отразится чувством безнадежности. 80 наших подопечных, которых мы вели с детства и которые сейчас находятся в ПНИ и мечтают оттуда выйти на сопровождаемое проживание, останутся там еще на десятилетия. Я уверена, что в конце концов этот законопроект будет принят, потому что абсурд не может бесконечно существовать. И человеческое бесправие не может быть законодательно закреплено. Но сейчас эти люди лишились надежды.
Мы как организация могли бы выводить из интернатов недееспособных ребят и сопровождать их. Сегодня мы можем это делать, только если найдется человек, который оформит полную опеку над недееспособным и заберет его из интерната. У нас в организации несколько сотрудников оформили опеку над ребятами из ПНИ, и только благодаря этому они живут в квартирах сопровождаемого проживания. Но людей, готовых взять недееспособного под свою полную опеку, очень мало. Если бы разрешили распределенную опеку, мы смогли бы выводить на сопровождаемое проживание больше людей.
— Почему так сложно найти опекунов, если подопечный будет жить в сопровождении вашей организации?
— Потому что опекун—физическое лицо (в отличие от юридического лица, исполняющего обязанности опекуна) несет единоличную ответственность. Если подопечный поцарапает чью-то машину на прогулке, опекун отвечает, в том числе материально, за нанесенный ущерб.
Ну это логично, кто-то же должен отвечать. Опекун обязан обеспечить безопасность своего опекаемого и гарантировать какую-то защищенность окружающим. В общем, в этом есть определенная логика, но рассчитывать, что толпы опекунов из числа физических лиц пойдут вообще в эту кабалу, не приходится. Это должны быть люди, у которых есть какой-то очень сильный мотив.
— Как вы думаете, почему отклонили этот законопроект? Я слышала, что причина как раз в том, что кто-то должен отвечать за опекаемого единолично, а при распределенной опеке непонятно, как делить ответственность…
— Ну вообще-то у детей есть мама и папа. Уже природой и Господом Богом так задумано, что ответственность за пока еще не дееспособного не несет кто-то один. И это действительно создает некоторые проблемы в семьях. Бывает, что маме с папой трудно договориться о том, что для ребенка первостепенно, а что вторично. Но это нормально, что люди, отвечающие за ребенка, в диалоге. Так же точно опекуны — возможно, они будут иметь разные воззрения, возможно, им придется договориться по каким-то вопросам, либо же они могут в отличие от мамы с папой разделить ответственность. Например, один отвечает за здоровье подопечного и принимает решения, нужна или не нужна операция, госпитализация. Другой отвечает за финансы — расходуются ли они в интересах подопечного достаточно экономно. Третий отвечает, например, за то, где подопечный живет, и за то, чтобы контролировать качество предоставляемых ему услуг. Один из опекунов — специалист в одной сфере, другой — в другой. Или опекун — это организация, которая профессионально контролирует финансы подопечных. Это может быть общественная организация, родительская, которая контролирует финансы 10–15 подопечных людей. В законопроекте было заложено, что опекунами могли быть как организации, так и отдельные лица. Опекуны могли бы договариваться, контролировать друг друга. Это тоже неплохо, если интернат будет контролировать, например, НКО как опекуна, а НКО будет контролировать интернат как опекуна.
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов
Фото: Коммерсантъ / Глеб Щелкунов
— Но такая система была бы сложной, возникали бы споры. Для государства проще так, как сейчас.
— То, что мы имеем сейчас, делает ситуацию произвольной. Многие решения интернату не надо ни с кем согласовывать, их можно принимать быстро, без учета мнения подопечного. И можно действовать так, как удобно учреждению. И это очень упрощает все управленческие процессы, но — ценой катастрофического снижения качества жизни человека.
— Вы и ваши коллеги много лет бьетесь за улучшение условий в ПНИ, но ситуация либо не меняется, либо меняется очень медленно. Может быть, это потому, что абсолютное большинство граждан убеждено — их эта страшная тема не коснется? В конце концов, в ПНИ живут только 150 тыс. человек…
— Но в России сотни тысяч семей, в которых есть дети или взрослые с ментальной инвалидностью, они не могут проживать самостоятельно и никогда не смогут. Таких семей значительно больше, чем 150 тыс. Для них это полная катастрофа. Вот эта страшная фраза: «Больше всего я боюсь, что мой ребенок умрет позже меня». Ее же говорят не какие-то обезумевшие родители, а сотни нормальных людей. И все это, кроме прочего, очень сильно блокирует не только сопровождаемое проживание, но и усыновление, и взятие под опеку детей с инвалидностью. Потому что каждый здравомыслящий человек, когда берет ребенка под опеку, думает, а что будет потом с этим ребенком. Идея взять под опеку или усыновить ребенка с инвалидностью, чтобы потом, после 18 лет, он оказался в интернате, никого не увлекает.
Оставляя интернаты в том виде, в каком они сейчас существуют, государство лишает шансов на нормальную жизнь сотни тысяч людей. А кроме того, увеличивает свои расходы на эту сферу.
Как я уже сказала, сегодня сопровождаемое проживание и интернаты стоят приблизительно одинаково (есть небольшие расхождения в оценках, но они несущественны). И привести качество жизни людей в интернатах в какое-нибудь соответствие вообще с нормальным очень дорого будет стоить государству.
— Нормальный интернат будет дороже, чем нормальное сопровождаемое проживание?
— Значительно дороже. Где-то в два раза.
— Наверное, по этой причине в цивилизованных странах все последние десятилетия сокращали интернаты?
— Да, там тщательно считают деньги, налогоплательщик контролирует, как расходуются его средства, и никому не нужны эти золотые интернаты, в которых человек не чувствует себя нормально.
Я думаю, что в нашей стране есть какое-то серьезное лобби, которое блокирует серьезные реформы в этой сфере. Я не могу объяснить никакими рациональными причинами отклонение законопроекта о распределенной опеке.
В том, как система функционирует сейчас, заложен настолько очевидный конфликт интересов, что это понимает любой юрист сходу. С двух слов это понял и президент России, когда мы ему об этом сказали (на встрече президента РФ с НКО в Петрозаводске в 2017 году.— «Ъ»). Он же и отдал соответствующее распоряжение о том, что этот законопроект нужно в кратчайшие сроки привести в порядок и принять, потому что нужно преодолеть конфликт интересов. И какое же должно быть сильное лобби, чтобы все это блокировалось? Психоневрологические интернаты — это одна из самых дорогих статей расходов социального финансирования.
Но я все-таки настроена оптимистично. Я думаю, что мы должны снова вносить этот законопроект, снова над этим работать, добиваться, чтобы его приняли. Я надеюсь, что на это уйдет не десять лет. Нам нужны какие-то соратники среди депутатов и чиновников, те, кто вообще будет понимать, о чем идет речь.