В Мариинском театре впервые в его истории поставили оперу Леоша Яначека "Енуфа". Ответственную работу доверили совсем молодому выпускнику Российской академии театрального искусства Василию Бархатову. Готовностью Валерия Гергиева рисковать была растрогана ЕКАТЕРИНА БИРЮКОВА.
В остальном мире "Енуфа" — нормальная репертуарная опера, справедливо ценимая за выразительную экспрессионистскую музыку, настоянную на моравском фольклоре, и за леденящий душу сюжет. Он взят из пьесы чешской писательницы Габриэлы Прейссовой и впечатляет прежде всего своей обыденностью. Опера была написана в 1904 году, а пьеса, называющаяся "Ее падчерица", и того раньше, но, судя по нынешним криминальным сводкам, нечто подобное вполне могло бы случиться и сегодня.
Дело происходит в глухой деревеньке, где все друг друга знают и все друг другу родственники. Молоденькая Енуфа беременеет от главного местного плейбоя Штевы, тот не собирается на ней жениться, зато не прочь это сделать его сводный брат Лаца. И тогда церковная сторожиха Бурыйя, желая своей падчерице Енуфе исключительно добра, берет грех на душу и топит ее новорожденного ребенка, чтобы только не спугнуть жениха. Преступление обнаруживается уже во время свадьбы, убийцу арестовывают, но, несмотря на подпорченный праздник, Лаца прощает Енуфе ее прошлое и клянется в любви. Тем более что он и сам чувствует себя перед ней виноватым: некоторое время назад в приступе ревности он изрезал ей ножом лицо.
В России эта будничная история про преступления на бытовой почве почти неизвестна: опера шла у нас только в середине прошлого века в Большом театре и в Новосибирске. Так что Валерий Гергиев фактически выступает в своей излюбленной роли первооткрывателя, заодно открывая и нового режиссера.
Василию Бархатову 23 года, и подобного не может быть ни в одном театре мира, сходном по статусу с Мариинским. Но Валерий Гергиев рассуждает, что кто не рискует, тот не пьет шампанского. И это правило действительно не раз приводило его к неплохим результатам. Сейчас господин Бархатов просто обречен на сравнения с Дмитрием Черняковым, который тоже когда-то появился в Мариинке молодым, никому не известным москвичом, и, соответственно, на ожидание нового чуда. Но все же надо быть реалистичнее. Черняков в момент своего дебютного в Мариинке "Китежа" был гораздо более взрослым человеком со сложившейся идеологией, с большим опытом работы в театрах российской провинции и со своими упрямыми идеями.
У Василия Бархатова опыта — в том числе и жизненного — гораздо меньше. Правда, он уже знаком с коллективом Мариинки: летом делал там полусценическую версию оперетты Шостаковича "Москва, Черемушки", которая в сильно искромсанном виде даже побывала на гастролях в Лондоне. И уже сейчас понятно, что по типу и подробности работы он не случайная фигура в нашей нарождающейся новой оперной режиссуре. Его сильные стороны, которые вполне видны, — открытые эмоции, физиологичность, бесшабашность, ирония и даже откровенное озорство. Последнее "Енуфе" вроде ни к чему, однако финальное битье подаренного на свадьбу чешского хрусталя, затеянное молодоженами, хоть и чудной, но искренний режиссерский ход.
Его актеры живут на сцене осмысленной жизнью, каждому придумана история. Милые подробности — вроде дачного корытца для мытья младенца, керосинки для подогрева воды, сахарницы, спрятанной на шкафу, бинта, которым перевязывают грудь роженице, чтобы пропало молоко, — отсылают к памяти уже даже не родителей, а бабушек и дедушек и делают спектакль почти взрослым. В то же время темы страдания, тоски и смерти, вполне уместные в данной опере, явно не входят в число тех, о которых молодой режиссер думает с утра до ночи. Оперное время и пространство им пока не обжиты. И сказать он явно хочет больше, чем говорит на самом деле. В общем, как бы то ни было, "Енуфа" — это еще пока выпускной или, если угодно, вступительный экзамен, только проведенный в невероятно шикарных условиях.
Уж не говоря о том, что за пультом непривычно осторожного, прозрачного и нежного оркестра стоял сам Валерий Гергиев, в помощь подрастающему режиссеру были выделены два бывалых мариинца: художник Зиновий Марголин, известный постановкой "Носа" Шостаковича, и лучший в стране художник по свету Глеб Фильштинский. Они соорудили угрюмый загадочный котлован, в который легко скатиться и из которого сложно вылезти, над которым то солнце, то снег, то дождь и рядом с которым ощущаются целые тонны воды, рвущиеся потопить всех, а не только несчастного младенца. Когда за несколько дней до премьеры заболел местный исполнитель роли Лацы, не пожалели денег на финского тенора Йорму Сильвасти, певшего эту партию в нью-йоркской Метрополитен. Его голосистый, неуклюжий и обаятельный персонаж был введен в спектакль за сутки и оказался одним из главных его украшений, хотя осталось под вопросом, из той ли он был оперы или из какой другой "Енуфы". Другую теноровую роль — гуляки Штевы — удачно исполнил Олег Балашов. Заглавной героиней была трепетная Ирина Матаева — правда, со слишком лиричным для этой партии голосом. Но и это не все. Главным сокровищем, подаренным режиссеру, стала истовая Лариса Гоголевская (знаменитая черняковская Изольда) в роли мачехи-убийцы. Линия Бурыйи — самая цельная в спектакле, главный мотив ее поведения отлично читается: это ненависть к Штеве, который кажется ей точной копией того, кто в свое время испортил ее жизнь. Ею движет чувство мести, а вовсе не чувство жалости к падчерице. И ее единственную в этой общей водной стихии режиссер выделяет огнем: сначала она пытается спалить себя, облившись содержимым керосинки, потом ходит с обмотанными, будто обожженными преступлением руками. И это работает — уже без всяких скидок на экзаменационную ситуацию.