Танец неуклюжих страстей

В российский прокат выходит драма Атома Эгояна «Семь вуалей», премьера которой состоялась в 2023 году на кинофестивале в Торонто. В основу картины легла его собственная постановка оперы Рихарда Штрауса «Саломея», кадры из которой вошли в фильм. Однако вокруг спектакля Эгоян накручивает историю сексуальных фрустраций и травм, которая у него совсем не получается, считает Юлия Шагельман.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Атом Эгоян, впервые поставивший «Саломею» на сцене Канадской оперы в Торонто в 1996 году и потом возобновлявший спектакль три раза — в 2013-м, 2022-м и 2023-м,— не слишком полагается на знакомство зрителей с этим произведением, пьесой Оскара Уайльда, или даже, если на то пошло, библейской историей, вдохновившей писателя и композитора. Объяснить аудитории, что, собственно, происходит, призвана специалистка по реквизиту Клеа (Ребекка Лиддьярд), которая изготовляет отрубленную голову Иоанна Крестителя для новой постановки «Саломеи» в некоем неназванном оперном театре.

По просьбе отдела маркетинга Клеа снимает этот процесс на видео, которое потом будет выложено в соцсети в качестве промоматериала. Попутно она рассказывает не только о тонкостях работы над отрубленной головой (обычно с актера снимается гипсовая маска, но Клеа, учившаяся на скульптора, решает обойтись без нее), но и о иудейской царевне Саломее, приемной дочери тетрарха Ирода Антипы, воспылавшей страстью к пророку Иоканаану, то есть Иоанну Крестителю. Когда он не ответил ей взаимностью, она потребовала у отчима его голову в обмен на то, что станцует для него танец семи покрывал (или семи вуалей, по версии российского прокатчика).

В театре, где работает Клеа, «Саломею» ставят второй раз. Режиссер первой версии Чарльз недавно скончался и завещал своей жене Беатрис (Ланетт Уэр) возобновить постановку, пригласив для этого его ученицу Джанин (Аманда Сейфрид). Не совсем, впрочем, очевидно, зачем она вообще тут нужна, поскольку ее задача, согласно завещанию Чарльза и мнению Беатрис, заключается в том, чтобы в точности повторить все его режиссерские решения. Однако Джанин, к вящему недовольству вдовы, обещает внести в спектакль «небольшие изменения».

В интервью Клеа для ее видеоролика Джанин сообщает, что история Саломеи — это «первый рассказ о преступлении на сексуальной почве в Библии».

В общем-то, на этом можно было бы фильм и закончить, убедившись, что творцы и в кадре, и за ним имеют довольно смутное представление о том, что делают. Но, увы, зрителей ждет еще добрых полтора часа выспреннего и претенциозного зрелища, стремящегося поведать о важной и болезненной проблеме сексуализированного насилия с помощью визуальных образов, до того затасканных, что никакого эмоционального воздействия они уже произвести не могут.

Довольно быстро из внутренних монологов Джанин, озвученных, разумеется, закадровым голосом, мы узнаем, что с Чарльзом у нее была связь, вроде бы добровольная, но в то же время этически сомнительная, ведь он был ее наставником. Беатрис все знала, но не вмешивалась, прямо как мать Саломеи Иродиада, молча наблюдавшая за нездоровым влечением своего мужа к падчерице. При этом для своей постановки Чарльз использовал воспоминания Джанин о насилии, пережитом ею в детстве от отца (Райан Макдональд). Теперь они возвращаются к ней снова, показанные на экране как кадры домашнего видео, в которых мрачный бородатый мужик заставляет девочку ходить с завязанными глазами по лесу и качаться на качелях. Саломея в спектакле, соответственно, тоже качается на качелях, а во время танца семи покрывал мечется за сценой в стилизованном лесу.

Как будто этих двух (и даже трех, если считать Ирода и Саломею) переплетающихся линий с мужчинами, злоупотребившими своим положением и властью, мало, Эгоян добавляет еще один полупропеченный конфликт: пока Джанин занята спектаклем, ее муж (Марк О’Брайен), оказывается, изменяет ей с сиделкой (Майа Джей Бастидас) ее страдающей деменцией матери (Линн Гриффин). И происходит это прямо в доме последней, где на стене до сих пор висит семейный портрет, центральное место на котором занимает отец-насильник.

Но и это еще не все: исполнитель партии Иоканаана Йохан (настоящий оперный певец Михаэль Купфер-Радекки), с самого начала представленный как самовлюбленный засранец, начинает домогаться Клеа.

Тут всплывает уже вопрос о том, как общество относится к женщинам, решившимся заявить о насилии: в отличие от Джанин, перерабатывающей свои травмы на языке метафор, Клеа просто грозится выложить видео с записью харассмента в сеть, что совсем не радует руководство театра.

Однако эта линия тоже превращается в скомканную невнятицу, пока Джанин продолжает бродить по коридорам театра с опрокинутым лицом под тревожную музыку. Она некоторое время дарит надежду, что, может быть, все это вот сейчас превратится в кровавый хоррор о женской мести. Но кровь здесь льется только на сцене, а главной жертвой оказывается многострадальная голова Иоканаана, кое-что повидавшая на своем коротком веку.

Юлия Шагельман