На сцене Александринского театра режиссер Андрей Могучий и его постоянный соавтор художник Александр Шишкин поставили спектакль "Иваны" по "Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" и другим произведениям Гоголя. ЕЛЕНА ГЕРУСОВА сочла постановку одним из главных и уж точно самым ярким событием петербургского сезона.
В спектакле Андрея Могучего ссора Иванов вырастает из ничего, из сумерек затемненного зала, из вечерней пустоты и скуки. Ивана Ивановича Перерепенко играет Николай Мартон. Прилепившийся к артисту петербургский миф не оставляет его и в гоголевском спектакле. Говорит и держится Иван Иванович очень бонтонно, бродит в белой ночной рубахе, но с тростью. Ивана Никифоровича Довгочхуна блистательно играет Виктор Смирнов — этаким ленивым громилой-паном. В первые минуты спектакля из-за разницы манер и фактур этих актеров кажется, что речь может пойти о конфликте сухой петербургской России с пышнотелой своенравной Малороссией. Но Андрей Могучий в эту сторону не идет, и правильно делает. Его послание получается шире, размашистее, бесшабашнее и загадочнее, но и безысходнее.
В Александринском театре до ссоры с соседом пан Довгочхун, похоже, годами лежал на посыпанном соломой ковре, сидеть может только на двух стульях сразу, а с ковра поднимается, подтягиваясь на железной цепи. И не замечает, что под стропилами его дома сидит странное, зловещее карликовое существо. Эту роль играет артист Алексей Ингелевич, его Гусек — мистический герой, этакий мелкий бес "Иванов".
Ссора Перерепенко и Довгочхуна выпускает на волю всю мировую бесовщину. Дощатые стены разъезжаются, крыша дома ползет вниз и опускается на сцену, из трубы вылетает "баба вообще". Светлана Смирнова играет всех женщин в спектакле, и похожи они не только на гоголевских ведьмочек, но и на "чудных баб" Садур.
На сползшей на сцену крыше разыгрывается страшный сон Перерепенко. В Гуське он узнает собственного сына, поданного ему на блюде в золотом кафтане. Иван Иванович обещает сына коль породил, так и убить. И, к радостному омерзению зрительного зала, съедает его руку. "Иваны" Андрея Могучего во многом аттракцион, где трюки, инсталляции и перформанс выступают наравне с драматическим действием.
Логику места и времени действия режиссер вихрем выметает из "Иванов". У Могучего Гоголь не бытописатель миргородских нравов и странностей, а автор предельно абсурдный, гротескный и трагифарсовый. Все пространство сцены вдруг занимает хор каких-то разномастных, судя по костюмам, сильно потрепанных житейскими бурями и вихрями революций граждан — как симфоническую кантату и гимн, они поют гоголевское "Русь, куда несешься ты". За музыкальную часть спектакля отвечают собранный для постановки "хор бурсаков", вокальный ансамбль "Элеон" и живой инструментальный ансамбль, музыку к "Иванам" написал композитор Александр Маноцков.
В пришедшем в движение пространстве Иван Иванович и Иван Никифорович вдруг оказываются соседями, живущими друг над другом в клетушках малогабаритных комнаток, где теснятся кресла-качалки и подернутые эфирной рябью телевизоры. Иван Никифорович стучит в потолок ружьем и громко точит на соседа топор, Иван Иванович строчит жалобы. На первом этаже невесть откуда взявшиеся повара разжигают газовую плиту и развешивают на веревках огромные красные бифштексы. Героиня Светланы Смирновой, сменив украинское исподнее на платье с кружевами и мундштук, нежно манит: "Ванечка, иди домой". Но как-то понятно, что домой ни один вышедший в мир Ванечка никогда уже не вернется.
Из-под колосников уже сыпалась белым снегом бумага. По сцене проходили какие-то беженцы с телегами, мебелью и даже живой лошадью. Эта живая запряженная лошадь в бумажных бутафорских снегах как-то дивно подчеркнула реальность царящей на сцене фантасмагории.
Обращение Иванов в суд всю эту тревожную зыбь подтолкнуло к катастрофе. Судейские заседатели в спектакле Могучего похожи на каких-то разбойников-партизан во время краткой передышки. Похоже, все эти соседские ссоры, стоит дать им ход, вырастают в какие-то затяжные вселенские катастрофы. И происходит это, похоже, так часто, что буквально не успеешь пианино затянуть на лебедке куда-то наверх, как пожалуйте, очередная жалоба и инструмент вдребезги. В городничем Петре Федоровиче осталось уже только полчеловека. Игорь Волков играет его с бесовской обыденностью, с нелепым бутафорским накладным глазом, рукой из деревянных палочек и ногой из прутиков.
Ссору свою Иваны кончают на голой земле, в цинковых гробах-корытах, живыми мертвецами на грязных подушечках, у Гоголя же они просто постарели и подурнели до неузнаваемости. Словом, это у Гоголя "скучно жить на этом свете", а в сценической балладе Могучего даже жутко. И наблюдать всю эту изобретательную, транслирующую упругую энергию особого поэтического действия жуть очень интересно. И даже поучительно.