В припадке крушения
Антиутопия Гальдера Гастелу-Уррутии
В прокате — антиутопия баскского режиссера Гальдера Гастелу-Уррутии «Крушение мира» (Rich Flu). Отчасти разделяя гражданский пафос автора, скорбно сокрушается о его творческой несостоятельности Михаил Трофименков.
Неизвестный вирус обрекает самых богатых на скитания
Фото: Basque Films S.L.
Неизвестный вирус обрекает самых богатых на скитания
Фото: Basque Films S.L.
Баски — они такие баски. Республиканцы во время проигранной гражданской войны 1930-х годов, городские партизаны в годы диктатуры Франсиско Франко, не оторвавшиеся от автоматов и динамита даже в демократическую эпоху, бедные и гордые. Вот Гастелу-Уррутия, как и прочие его коллеги из северо-восточной провинции Испании, и выразил все комплексы яростного баскского подсознания вкупе с актуальным, наверное, справедливым, но доведенным до жестокого и, по большому счету, глупым пароксизмом антиглобализма.
Гастелу-Уррутия — еще и доморощенный гегельянец. Три главы «Крушения мира» вполне укладываются в классическую триаду Гегеля «тезис — антитезис — синтез».
Тезис — кара небесная, обрушивающаяся ни с того ни с сего на «хозяев дискурса», всесильных мира сего. Таинственный вирус косит их: от неизвестно чем провинившегося перед режиссером папы римского до всяких там Баффеттов и Безосов, разве что Илона Маска среди жертв режиссера не обнаруживается. При этом перед смертью у вурдалаков свободного рынка почему-то начинают светиться инфернальным светом зубы. А потом они просто падают на землю и в корчах издыхают. Объелись, наверное, долларами и умерли от заворота финансовых кишок.
Вероятно, более или менее прозябающим в нищете гражданам Земли, составляющим большую часть ее населения, это печальное зрелище должно доставить победительно-классовое удовольствие. Хотя само по себе богатство вроде бы не должно служить доводом в пользу вот такой вот смертной казни. Решительно притом непонятно, почему исчезновение ну пусть не пары-тройки, но даже и десятка-другого супербогачей должно повлечь за собой глобальный хаос, уличные погромы, войну всех против всех и крушение инфраструктуры. Может, в таком случае каре небесной и не стоило обрушиваться. Может, на богатых весь мир и держится?
Обнуляя свои счеты перед карой, миллиардеры начинают скидывать деньги тем, кто подвернется под руку. Вот и успешный продюсер Лора с красноречивой фамилией Палмер (Мэри Элизабет Уинстед) «поднимается» сразу на девятьсот миллионов. Что означает для нее смертный приговор: бежать, бежать, бежать.
Побег — это антитезис «Крушения мира» и самая его остроумная часть. Гастелу-Уррутия воплощает то, что Иван Тургенев называл «обратным общим местом»: вывернуть банальность наизнанку и победительно возгордиться оригинальностью сюжетного хода. Ну то есть сказать «воровать хорошо» вместо «воровать нехорошо».
«Обратное общее место» заключается в том, что персонажи, удирающие от миллиардерского мора на утлом суденышке, оказываются в положении самых несчастных на свете иммигрантов, тысячами гибнущих в Средиземном море. То есть беженцев, но не из Сирии или Ливии, а из Европы. И уже не европейские, а ливийские погранцы ловят их в чистом море, фигачат прикладами и заставляют извиняться за «бремя белых».
И вот, наконец, на зрителей обрушивается долгожданный «синтез». В некоем обретенном беженцам Элизиуме царит полная расовая и классовая гармония. Волки возлегают вместе с овцами, тигры милуются с козами, а вчерашние хозяева мира дружат с отверженными жертвами колониализма. Если бы так, если бы так.