"Это пьеса, которую копать и копать"

В МХТ имени Чехова выходит спектакль "Человек-подушка" по пьесе Мартина Макдонаха, одного из самых известных и самых спорных современных драматургов. О том, почему российскому театру нужны провокационные постановки, корреспонденту "Власти" Роману Должанскому рассказал режиссер спектакля Кирилл Серебренников.

— Ваш фильм "Изображая жертву" собрал немало наград, сейчас у вас начинается новый кинопроект. Означает ли это, что в театре режиссер Серебренников теперь будет работать меньше, чем мы привыкли?

— Пока трудно сказать. Кино, конечно, отнимает очень много времени. А в театральной работе я ощущаю некий тупик — это не связано с ее конкретными результатами. Но я чувствую, что нахожусь в каком-то кризисном пространстве. Делать просто очередной спектакль в очередном репертуарном театре, равно как и в антрепризе, для меня уже неактуально. Мир меняется. И Москва, единственный в России город, который подключен к мировым процессам, за последние два года очень изменилась. Поменялись критерии, оценки. Непонятно, что хорошо, а что плохо. Недавно я прочитал очень интересную статью Бориса Гройса о том, что даже массовой культуры больше нет. Есть какие-то культурные фрагменты, разобщенные и не связанные друг с другом. Театру в период таких изменений жить очень трудно. Он на наших глазах превращается в нечто другое. Я пока не знаю, во что именно. Поэтому самое лучшее — на некоторое время затихнуть, заняться чем-то другим. Возможно, лабораторной работой.

— Может быть, ваше разочарование вызвано тем, что последние два ваших спектакля, "Антоний и Клеопатра" в "Современнике" и "Фигаро" Театральной компании Евгения Миронова, получили отрицательные отклики у критики?

— Я четко разделяю мнение критиков и мнение зала. Спектакли делаются для того, чтобы их смотрели обычные люди, много людей — тысяча человек за вечер. В тех злобных статьях, которые были написаны про эти спектакли, я не прочитал ничего, что заставило бы меня задуматься. Я внимательно читаю настоящую критику. А неквалифицированные эскапады не комментирую. Между тем на оба этих спектакля невозможно достать билеты.

— Но вы же прекрасно понимаете, что мнение публики опасный критерий для серьезного художника. Больше всего зрителей, как известно, смотрят программу "Аншлаг" или что-то в этом роде.

— Согласен. Скажу по-другому: для меня два этих спектакля очень важны и ценны. Ну, вот так они были восприняты. Я помню, как в штыки были сначала восприняты и "Господа Головлевы" в МХТ. Первый раз в жизни Женя Миронов (исполнитель роли Иудушки Головлева.— "Власть") прочитал про себя какие-то скептические отклики. Уж что про меня писали, я вообще молчу. А сейчас, почти два года спустя, все цокают языками: ах, ах, вот "Головлевы" — это да! Выдвигают спектакль на "Золотые маски" и ходят на цыпочках.

— Но этот спектакль идет на малой сцене. Его все равно увидит меньше зрителей, чем любой ваш фильм. К тому же кино больше востребовано молодежью. Может быть, в этом причина разочарования театром?

— Важно и то, что у кинокартины легче возникает международная история. Работая в репертуарных театрах, я, например, не могу заявить о себе на мировом профессиональном пространстве. Спектакли, которые я хотел бы показать на фестивалях за рубежом, просто невыездные. А с фильмом проще: его приглашают, прокатывают, о нем узнают. Все упирается в экономику. Скажем, МХТ бессмысленно звать на фестиваль, даже если это Авиньон или Эдинбург, потому что за один вечер на "стационаре" они получают больше, чем любой фестивальный гонорар. Зачем им ехать?

— Есть же понятие престижа.

— Никого оно не волнует. В нашем обществе нет пока критерия, кроме цены. Это очень плохо. Даже в советское время были критерии, слава, почет какой-то, а сейчас все баблом меряется. В Европе, кстати, не так: там знают, что не все можно купить за деньги. А у нас варварское, дикое, нефтяное общество. В каждом жесте — двойная мораль, в каждом высказывании — двойное дно.

— Может быть, кризис взаимоотношений с театром коренится в том, что вы просто созрели для того, чтобы иметь собственный театр? У нас ведь принято считать, что так называемые молодые режиссеры, а таковыми считаются все, кому до 50,— закоренелые эгоисты, думают только о собственной карьере и брать на себя ответственность за серьезный театр не хотят.

— Это ложь и безобразие. Разве кто-то предлагал?

— Конкретно спрошу. Вам предлагают возглавить Театр имени Вахтангова. Ваш ответ?

— У меня пока есть силы и есть азарт. Наверное, в этой ситуации я бы сформулировал некие жесткие условия, при соблюдении которых я бы мог согласиться. Но вообще предложение тяжелое.

— Ладно, тогда резко о другом. Вы, кажется, не нашли пока для себя любимого драматурга? Всех авторов, и классических, и современных, кроме братьев Пресняковых, ставили по одному разу.

— Собирался Василия Сигарева поставить еще одну пьесу, но он не разрешил: говорят, обиделся за то, что я в каком-то интервью не назвал его в числе великих драматургов.

— Можно исправить прямо сейчас.

— Вася! Ты один из самых великих драматургов. Но ставить твою пьесу все равно теперь не буду. Не сложилось.

— А Мартина Макдонаха, автора "Человека-подушки", будете еще ставить?

— Думаю, да. Вот он действительно один из великих драматургов нашего времени. Артисты сами говорят: это бездна, это пьеса, которую копать и копать. Глубочайший, труднейший драматург. Ничем не проще Островского, Чехова, Олби, Беккета.

— Но Макдонах автор довольно жесткий и мрачный. Не лучше ли было его делать в независимом проекте? Помните, что творилось после спектакля "Изображая жертву"? Сколько собак тогда спустили на МХТ и Табакова лично за матерный монолог, звучащий со святой сцены.

— Есть такой человек в телевизоре, Караулов его фамилия, он объявил с экрана, что я пятая колонна, что меня прислали американцы, чтобы уничтожить русский театр и развратить русских зрителей. Из этого я делаю вывод, что русская культура столь слаба, уязвима и нестойка перед лицом порока, что ее может развратить один-единственный режиссер. В общем, сумасшедших много. Мне всегда от них за что-то достается. "Антоний и Клеопатра" — как посмели напомнить про беслановский спортзал! "Фигаро" — как посмели переписать Бомарше! "Господ Головлевых" ругали за безверие, бездуховность, за то, что не дарят свет и надежду...

— А искусство не должно дарить свет и надежду?

— Наверное, должно. А кто-то должен напоминать и о темных сторонах человеческой природы, о безнадежности жизни, о том, что в момент рождения мы начинаем умирать, и о куче других грустных вещей, которые вовсе не отменяют радости жизни. Театр должен вызывать размышления — но не скуку, должен радовать — но не угодливо развлекать.

— Вам не кажется, что движение за "новую драму", о котором так много шумели несколько лет назад, как-то скисло?

— Тут надо объяснить, в чем я лично расхожусь с идеологами так называемой "новой драмы". Разумеется, я не против современной драматургии. Я лишь против того, чтобы собирать эти пьесы в разных маргинальных углах. Неправильно прятаться в подвалы и организовывать пионерские кружки. Надо идти в большие театры и там продвигать эти пьесы. Потому что новая драма — это не только новые тексты, это еще и новая эстетика, новые приемы игры...

— А сейчас разве есть разница в стилях игры актеров?

— Да. Но зависит это уже не от школы, как принято было считать. Просто есть артисты, работающие в хорошо продающихся театрах, и артисты, работающие в плохо продающихся театрах. Есть ли среди первых, подсаженных на наркотик коммерческого успеха, хорошие артисты? Безусловно. Среди вторых? Реже, но тоже есть, хотя они и стремятся попасть в первую категорию. Ужас в том, что смена поколений прошла в терминах экономики. Артисты новой драмы подтянулись в богатые буржуазные театры. А там, в подвалах, остались люди либо невостребованные, либо принципиальные.

— Может быть, стоит заняться педагогикой, самому воспитать таких артистов, какие вам нужны?

— Есть такие планы. Поймите меня правильно: те артисты, с которыми я работаю, очень хороши. Но вот я смотрю на свой уже старый спектакль "Пластилин" — его играли сначала совсем молодые актеры, и они играли его о трагической судьбе мальчика, о чем-то страшном, драматичном. Сейчас почти все эти актеры стали знаменитыми, и этот же спектакль они играют про то, какие они сами знаменитые и какой это офигительный спектакль. Они выходят на сцену с чувством, что они прекрасные артисты. Внешне все замечательно, зрители кричат "браво", но от того честного и искреннего спектакля мало что осталось. Я все чаще прихожу к выводу, что артисты присваивают себе спектакли — и убивают то, ради чего эти спектакли затевались. Я понимаю, что этими вопросами не я первый задаюсь. Неспроста Анатолий Васильев в свое время набрал никому не известных актеров и стал с ними работать. И Додин неспроста всех держит под колпаком, в черном теле. И Фоменко с Женовачем выращивают своих актеров, как в оранжерее, под искусственным светом, чтобы они не учуяли запах кино и телевидения, не увидели каких-то цветных лампочек. Трудно все это, в общем.

— А вы чувствуете, что идет какая-то борьба старого искусства с новым?

— Не борьба идет, а война! Война культур. И это неплохо, потому что у конфликта всегда есть какой-то результат. Это не борьба театральных эстетик, это борьба укладов жизни, это отражение общественных процессов. Общество настолько расколото и наэлектризовано, что не отражаться на состоянии культуры ситуация не может. Есть одна культура, целиком обращенная в прошлое, она все время твердит о каких-то традициях, о том, что был великий советский театр, она все время апеллирует к теням предков, не хочет воспринимать новации, не хочет пускаться в авантюры, не хочет признавать ироничную и хулиганскую сущность театра — и театр превращается в скучное и назидательное мероприятие. А есть другая культура, новая, которой в России очень мало и заниматься которой очень трудно, потому что публики, которая хочет такого театра, очень мало. Пока что у нас везде насаждается первая культура, в основе которой ностальгия по Советскому Союзу, убежденность в том, что его крах какая-то величайшая трагедия. Да счастье это великое, что сгинула гребаная империя зла!

— Вы считаете себя политически активным человеком?

— Да. Я переживаю за то, что происходит в стране, где я родился и живу.

— И где собираетесь жить дальше?

— Да. И я хочу, чтобы мне и всем остальным здесь было хорошо.

— Вы считаете "Человека-подушку" политической пьесой? Ведь там действие происходит в тоталитарном государстве, действуют следователи, ведущие допрос писателя...

— К счастью, эта пьеса глубже, чем политические аллюзии. Там есть и мастерски закрученная интрига, и детективная линия, так что зрители следят просто за выяснением тайны. Но там есть еще и напряженная работа мысли. Пьеса — об ответственности за слово, о том, что вымышленный мир способен быть сильнее реальности. В конце концов, она о наличии Бога. О том, что в самом жутком мире, где все должно закончиться наихудшим образом, все-таки есть чудо — и оно побеждает неверие в чудо. Мне кажется, это религиозная пьеса. И по-настоящему идеологическая. Так что наверняка что-нибудь опять припаяют.

Театральный Тарантино Мартина Макдонаха на Западе считают живым классиком. В России на его творчество обратили внимание лишь несколько лет назад. Свою первую пьесу "Королева красоты из Линэна" Мартин Макдонах написал десять лет назад — и в возрасте 27 лет сразу стал одним из самых многообещающих театральных авторов. Надежд зрителей он не обманул — сегодня Макдонах, пожалуй, некоммерческий драматург номер один в мире. Сначала его связывали с так называемой драматургией in-yer-face (искаженное "тебе в лицо") — жестким, намеренно грубым и даже агрессивным стилем отражения жизни. Потом стало ясно, что Мартин Макдонах сам по себе, что он не умещается в рамки каких бы то ни было направлений. Конечно, ему все равно пытаются найти аналоги. Чаще всего он пишет про ирландскую глубинку, поэтому его сравнивают с ирландским классиком Джоном Сингом, автором "Удалого молодца — гордости Запада". Его сочинения исполнены парадоксального юмора, поэтому в Макдонахе находят влияние другого ирландца — Бернарда Шоу. В пьесах Макдонаха много обескураживающе насмешливой жестокости, за это его уже давно прозвали "театральным Тарантино". И Дэвида Линча можно вспомнить в связи с Макдонахом, и еще много кого. Он закручивает лихие сюжеты, мастерски пишет диалоги, придумывает такие роли, что артисты дерутся за них, и при этом говорит об очень важных вещах. Его пьесы "Калека с острова Инишмаан", "Человек-подушка", "Черепа из Коннемары" идут по всему миру. Пару лет назад Макдонаха наконец-то распробовали и в России. Сначала сразу три его пьесы поставили в Перми, затем — в Омске, сейчас в Москве идет сразу несколько "Калек", а в Театре имени Вахтангова осенью вышла премьера "Королевы красоты". "Человек-подушка", пьеса о насилии и фантазии, о литературе и о детских страхах, ставится в России впервые. Роман Должанский