Ничто режиссерское не чуждо

рекомендует Алексей Красин

Оперные премьеры Большого театра в этом сезоне, вынужденно немногочисленные, выглядят одна символичнее другой. Был "Евгений Онегин", а теперь "Борис Годунов" — итого две главные русские "оперы оперовны" (по выражению ставившего "Онегина" Дмитрия Чернякова), к тому же не без пушкинского следа. Да еще не стоит забывать, что в Большом обе они уже ставились, в 1940-е, и обе оказались мемориалами советского большого стиля. И "Борису" в этом смысле, как легко понять, повезло даже больше, потому что березки, варенье и малиновый берет для большого стиля несколько менее подходящий материал, нежели коронационные празднества на Соборной площади или бал в Сандомирском замке. Старого "Бориса Годунова" театр даже не так давно поновил и в освеженном виде вывозил на гастроли в "Ковент-Гарден", однако теперь спектаклю 1948 года суждена, надо думать, почетная ссылка: на повестке дня новый "Борис", поставленный Александром Сокуровым.

Надо сказать, что, в отличие от Дмитрия Чернякова, аргументированно ругавшего старого "Онегина" на чем свет стоит, Александр Сокуров спектакль почти 60-летней давности, по его словам, очень уважает. И даже в чем-то воспринимает его для себя как "школу". Однако, несмотря на все декларации неопытности в оперной режиссуре, не стоит ожидать от нового спектакля сплошных реверансов перед старинной постановкой. Во-первых, и музыкально это будет несколько иной "Борис", но об этом чуть позже; во-вторых, то видение оперы, которое, не обинуясь, высказывает Александр Сокуров, неподготовленного человека скорее изумляет.

Вопреки напрашивающимся предположениям, режиссер не видит "Бориса Годунова" оперой о тяжелой судьбе отечественной власти. Более того, по его мнению, ничего тяжелого в обрисованных там судьбах и вовсе нет, это "опера счастливых людей", потому что каждый в итоге должен получить именно то, к чему стремится. Лжедимитрий — Марину и царство, Шуйский — тоже царство, но чуть позже, да и Борис, как считает режиссер, умирает скорее счастливым, принимая смерть как искупление. А действительно драматичным моментом становится линия, которую до сих пор все считали скорее виньеткой: взаимоотношения отца и сына, то есть Бориса и несчастного царевича Федора. Действительно, поди нарисуй щемящую драму в диалогах величавого баса-баритона и обряженной под мальчика дамы (как чаще всего делается). Оттого-то Александр Сокуров и настоял, чтобы небольшую партию Федора пел самый что ни на есть мальчуковый мальчик, и театр, хоть и не без скрежета, пошел ему навстречу.

Большой и сам, опередив режиссера, не оставил ему выбора. Согласно замыслу музыкального руководителя постановки Александра Ведерникова, звучать должна вторая авторская редакция оперы, которая до сей поры в России — после десятка сценических исполнений в 1870-е — на сцене не оказывалась ни разу. В ней есть "польский акт", причем в развернутом виде, но нет сцены под Кромами, той самой, которую композитор, видимо, задумывал как изображение ужасов Смуты, но которая стала в советское время благонадежной картиной народного восстания. Именно ее театр, по размышленье зрелом, счел наиболее удачной точкой в многолетней работе Мусоргского над "Борисом Годуновым" — работе, которая видела ошеломляющее количество исправлений и вариантов. С оркестровой точки зрения опера будет звучать именно в первозданном виде, а не в одной из тех оркестровок, которые делались позднее (сначала Римским-Корсаковым, а потом Шостаковичем) и успели стать "хорошим тоном" при исполнении "Бориса": Большой, как всегда в последнее время, верен ориентиру на музыкальные первоисточники и научную правду.

Большой театр, 25, 26 и 27 апреля, 19.00