HyperТекст

31.03.2025, 01:46

Возвращенные

Полгода в оккупации — от первого до последнего дня

Оккупация курского приграничья — беспрецедентный эпизод не только специальной военной операции (СВО), но и новейшей истории России. Впервые часть страны длительное время контролировалась войсками иностранного государства. «Ъ» считает крайне важным максимально подробно рассказать о том, что произошло с нашими соотечественниками за эти полгода. Корреспондент «Ъ» Александр Черных поговорил с жительницами приграничного села Николаево-Дарьино и восстановил хронику его оккупации — день за днем, месяц за месяцем. Жизнь в подвалах с маленькими детьми, прилеты снарядов, гибель близких, расстрелянные и убитые дронами соседи, конфеты от одних украинских военных и граната от других — обо всем этом женщины рассказали «Ъ».

Пролог

«Родные места не хочется бросать»

Николаево-Дарьино совсем небольшое село в Суджанском районе Курской области. Меньше сотни домов у реки Снагость на самой границе с Украиной — до иностранной деревни Журавка всего-то полкилометра.

Анна Затолокина родилась и выросла в Николаево-Дарьино, замуж вышла за односельчанина Сергея. «Мы никогда не хотели никуда переезжать. Я работала в соседней деревне Дарьино, была заведующей сельским клубом. Сережа сначала был водителем в колхозе, потом колхоз развалился, и он стал ездить в Москву на вахту»,— рассказывает женщина. Ее старшей дочери Юле уже 24 года, младшей Рите — 8. «Большая у них разница в возрасте, да,— немного смущаясь, говорит 45-летняя Анна.— А жили мы хорошо. Огород, птица, поросята… Все у нас нормально было. Все как у всех».

Ольга Скворцова жила на другом конце села. Она моложе на шесть лет, но у нее похожая биография. Родилась в поселке в соседнем Беловском районе, работала там «на заправке в сельхозорганизации» и в 2006 году познакомилась с трактористом Владимиром. «Встречались, встречались, четыре года встречались, пора определяться,— вспоминает она.— Переехала к нему в Николаево-Дарьино, вышла замуж, устроилась бухгалтером на местное агропредприятие». Через пару лет Владимир уволился — «как-то зарплата не особо была, стал работать в Москве стропальщиком».

Я признаюсь Ольге, что даже не знаю такой профессии. «Стропальщик? Это с грузами работать, цеплять-расцеплять… Тяжелая профессия,— говорит она.— У нас в селе большинство мужчин так работают, вахтой,— две через две недели. Вот он 12 лет жил в селе, а работал в Москве. Сколько раз говорил: "Надоело туда ездить, не могу уже". Вова был деревенский человек, очень землю любил».

В 2015 году у Скворцовых родилась дочь Наташа; когда она подросла, то подружилась с Ритой Затолокиной. Девочки часто играли вместе — особенно любили плести из бисера. Все было хорошо. Все как у всех.

Наташа Скворцова у своего дома в Николаево-Дарьино до начала СВО

Фото: Ольга Скворцова

Трактор и Mazda 6 Скворцовых 2021 года

Фото: Ольга Скворцова

1 / 2

Наташа Скворцова у своего дома в Николаево-Дарьино до начала СВО

Фото: Ольга Скворцова

Трактор и Mazda 6 Скворцовых 2021 года

Фото: Ольга Скворцова

Но в 2022 году в жизнь приграничного села пришла война.

«Мы очень испугались 24 февраля. Везде гремит, техника поехала, самолеты полетели… Муж из Москвы к нам сразу вернулся,— говорит Анна.— По телевизору сказали, конечно, что это наши пошли туда… в наступление... Но все равно страшно — ведь мы никогда с такими событиями не сталкивались. А потом, попозже, уже привыкли». Рядом с Николаево-Дарьино довольно быстро появились окопы российских солдат, туда иногда прилетало с украинской стороны — но само село практически не задевало.

«Что вы тогда думали о происходящем?» — спрашиваю я. «Ну а что про это думать? Особо никто не думал, что это все придет к нам обратно,— вздыхает Ольга.— Мы надеялись, что защищены, что нам ничего не грозит». По ее словам, за два года войны из Николаево-Дарьино переехали всего три семьи.

«Опять же, не было такого, чтобы местные власти нам говорили: "Здесь опасно жить, вам бы лучше отсюда уехать". Даже речи не было про это,— возмущается женщина.— Вот мы особо и не боялись».

Ситуация резко ухудшилась с начала 2024 года. Прилетать стало уже по огородам, а в небе все чаще жужжали украинские дроны. Беспилотникам «давали отпор» военные с приграничных позиций, говорит Анна, но в апреле их «забрали на другое направление». Вместо них прислали срочников: «И эти мальчики уже отпора никакого не давали. Из артиллерии не били, ничего такого не делали — только копали окопы. Просто находились на границе и этим как бы защищали нас». Многие в селе готовили для срочников еду, добавляет Ольга: «Ребят этих жалко было очень».

Летом стало совсем опасно. Обстрелы со стороны Украины участились — и жители Николаево-Дарьино привыкли прятаться в подвалах. «Помнишь, как мы в июне пошли огород полоть? — спрашивает Юля маму.— Снаряд прямо над головой пролетел и в кустах взорвался». Анна кивает: «Мы тогда перепугались, побежали в подвал, сердце стучит… А за спиной еще два взрыва». Затолокины даже купили рации для экстренной связи с пожилыми родителями: «Они жили метрах в пятистах от нашего дома. Но там мобильная связь не ловила. И мы общались по рации: "Все в порядке?" — "Да, все в порядке". Чтобы не бегать друг к дружке проверять после каждого прилета».

Над дорогой в райцентр — Суджу — начали кружить украинские дроны, рассказывают женщины: «Гонялись за машинами, били по заправке». Ольге довелось увидеть одну такую атаку. Агрофирма, где она работала бухгалтером, каждое утро отвозила сотрудников из их сел в головной офис — причем водители делали большой крюк в обход Суджи. Но это не помогло. На глазах у Ольги украинский дрон сбросил боеприпас на обычную легковую машину, где ехали ее коллеги.

«После взрыва нас на всей скорости везут в Новоивановку. Потом привозят мужчин из той машины. Они на улице стоят, на адреналине рассказывают, как им повезло уцелеть,— вспоминает Ольга.— Мы выходим послушать, тут снова жужжание дронов. Забегаем быстрее в дом — а они сбрасывают взрывчатку на машины». Рядом со зданием стоял бензовоз для заправки комбайнов — один боеприпас разорвался совсем рядом. Рискуя жизнью, коллега Ольги выскочил на улицу, сел в бензовоз и отогнал подальше от здания с людьми.

«Тогда они целый день атаковали нашу организацию. Одного мужчину сильно зацепило, у него были множественные осколочные ранения,— говорит Ольга.— Другому парню в руку попал осколок. Но мы и после того случая продолжали как-то вот... жить своей жизнью. Хотя и страшно было. На работу еду, с работы — все время трясусь. Очень страшно».

Я искренне пытаюсь понять, почему семья Ольги даже после такого кошмара не уехала из приграничья. Она так же искренне пытается мне объяснить: «Родные места, свои дома — их не хочется бросать. Здесь вся наша жизнь. И непонятно, куда мы пойдем, где нас кто ждет… У одной женщины прямо в огороде взорвался беспилотник самолетного типа — и она даже после этого не решилась уезжать. Ну никто не ожидал, честно, вообще никто не ожидал, что так обернется ситуация».

Август

Вторжение

Ночью с 5 на 6 августа жители Николаево-Дарьино проснулись от грохота артиллерии. «Подстанцию еще накануне разбило, света не было, так что мы при фонариках оделись потеплее, схватили подушки, стулья и побежали в подвал,— рассказывает Ольга.— Сидели там вчетвером — мы с мужем, свекровь Вера Михайловна и Наташа маленькая. Сначала думали, что скоро все прекратится — но часы шли, а тише не становилось. Мы думаем: ну все, конец нашему селу. Еще и дроны жужжали, как рой пчел. Наташа боялась очень, тряслась вся. Да мы все боялись».

На другом краю села точно так же сидела в подвале семья Затолокиных. Обстрел утих только на рассвете. Сергей, муж Анны, сел на велосипед и покатил на позиции срочников — посоветоваться. «Те ему говорят: "Да мы сами не знаем, что вам делать. Может, полями уедете?"»,— пересказывает ответ Анна. Затолокины наскоро обсудили ситуацию с соседями и решили рискнуть: «Сели на три машины и поехали по грунтовке в соседнее Дарьино, чтобы там через поля двинуть на Обуховку. Но на выезде из села нам кто-то закричал: "Мужик, мужик, стой!". Сережа по тормозам. Из кустов выходят военные с автоматами и говорят: "Если хотите жить, то возвращайтесь и садитесь пониже". Я смотрю — а у них синие повязки. Это что же, думаю, неужели украинцы у нас в селе? Мы развернулись и поехали обратно. Проезжаем мимо наших срочников, спрашиваем: "Там военные с синими повязками — это же украинцы?" Ребята начинают мельтешить, кричат в рацию — "Они прорвались, они прорвались!" А мы поехали домой — совещаться, что делать дальше».

Сначала Затолокины хотели выбраться из села пешком, через речку и поля — но потом решили, что это слишком опасно: «Зерновые уже убрали, никаких высоких культур не было — ни кукурузы, ничего. А в голом поле от дрона не спрячешься. И мы побоялись, остались дома. Нас четверо, мои родители Иван Петрович и Валентина Сергеевна, сестра мужа Люда и ее супруг Коля — восемь человек в одном подвале».

Тут к Затолокиным пришел Владимир Скворцов — узнать, что и как. Ему рассказали про встречу с украинскими военными; ошарашенный, он вернулся к семье с новостями. «Решили тогда никуда не ехать. Мы ведь даже не думали, что это надолго затянется,— говорит Ольга.— Тем более что постоянно громыхало, жужжало — казалось, бьют и разбивают абсолютно все на свете. Даже и мысли не было, чтобы в такой обстановке с ребенком по полям пробираться».

Газ в селе уже отключили, еду пришлось готовить на костре. Ночевали в подвале. Утром Владимир залез на крышу дома и там поймал мобильную связь. «Маме дозвонилась в соседний район — она говорит: "Оль, не переживай, по телевизору сказали, что это небольшой прорыв, наши военные их скоро остановят, и все наладится". Ну вроде бы и успокоила».

Но потом Владимир позвонил кумовьям в соседнее село Дарьино — и узнал, что оттуда все сбежали еще вчера. «У них работала связь, был Telegram — они прочитали, что наступление по всей границе идет, что ВСУ прямо в Суджу заходят. Поняли, что все серьезно, похватали детей и уехали,— пересказывает разговор Ольга.— Украинцы их выпустили. Кумовья еле выбрались, под обстрелами ехали через поля, но остались живы. А в нашем селе украинцы запретили выезжать — и сколько людей в итоге погибло…»

Что корреспондент “Ъ” узнал у беженцев из Суджи

На следующий день произошла, как говорит Ольга, «непонятная какая-то история». К ним в калитку постучался незнакомый парень. «Одет был странно — спортивные штаны, футболка, а сверху женский плащ. Говорит: "Я русский солдат, нашу бригаду разбили, я остался один живой, ищу своих. Можно у вас воды попить?" А сам осматривает двор внимательно,— вспоминает женщина.— Муж пошел за водой, так он за мужем в дом увязался. Нас начал расспрашивать, сколько человек в подвале сидит. Я заметила, что у него на руке наколка — звезда, что ли…»

— Нет, не звезда,— строго перебивает маму маленькая Наташа.— Герб и два меча. Я рассмотрела и запомнила.

Незнакомец попил воды, поблагодарил и ушел. А через полчаса пришли встревоженные соседи. Оказалось, что этот парень заходил в каждый дом на улице — везде назывался солдатом, просил попить и расспрашивал, сколько тут людей. А в последнем доме…

«А в последнем доме он сказал хозяйке: "Быстрее уходите все отсюда, скоро придут украинцы, они вас расстреляют". Женщина скорее к соседям. И мы всей улицей решили убегать,— говорит Ольга.— Рюкзаки собрали второпях, запихнули теплые вещи, пледик... Муж собаку позвал, немецкую овчарку — я, говорит, нашего Грома не оставлю. И побежали огородами к речке. С нами соседи, семья Дурневых — мама, папа и малыш на руках, полгода ему только исполнилось».

Далеко убежать не удалось — остановились у реки. Владимир пошел искать, где ее удобнее перейти, остальные ждали под деревом. «Бах! Кассета недалеко от нас взрывается. Бах! Еще одна разрывается на том берегу,— рассказывает женщина.— Мы упали, Наташу я собой накрыла. Лежу, слушаю взрывы и думаю: у меня рюкзак на спине, может его не пробьет...».

После такого решили возвращаться в село. Скворцовы дошли до дома — и тут же «начался страшнейший обстрел». Семья спряталась в подвале и несколько часов слушала, как по дороге мимо них едет тяжелая военная техника. «До этого еще была надежда, что украинцев мало, наши их быстро разобьют, и мы будем свободны. А оказалось, что они полным фронтом сюда двигались. Пополнение шло, и шло, и шло, и шло…— вздыхает Ольга.— Несколько раз слышна была стрельба, автоматные или пулеметные очереди. Мы молились Богу — думали, это соседей расстреливают, как тот парень обещал. Молились и дрожали».

Затолокины в своем подвале тоже слышали стрельбу — оттуда, где были позиции срочников.

Фотогалерея

Курская область после нападения в объективе «Ъ»

Смотреть

«Не верилось, что украинцы пришли надолго»

Несколько дней Скворцовы старались не выходить из подвала. Потом пришли соседи — сказали, что украинские военные начали обход домов, забирают машины и «придираются» из-за камуфляжной одежды. «А у меня Вова только ее и носил, зимой и летом. Естественно, у меня страх возник. Мы этот камуфляж начали в мешки сгребать, вынесли в огород, в кусты спрятали,— вспоминает Ольга.— Муж спрятал армейские фотографии из Чечни. Еще мы удалили с телефонов все снимки, где он в защитной одежде. И получилось, что у Наташи с папой общих фотографий почти и не осталось…» Она вздыхает и долго смотрит на дочь, которая что-то сосредоточенно рисует.

Украинцы пришли на следующий день. Позвали Владимира выйти во двор. «Мы смотрим в окно — там три человека вооруженных. Один с Вовой говорит, а те двое по сторонам смотрят,— вспоминает Ольга.— Вот они беседуют, беседуют — а мы дрожим сидим. Кто его знает, что они будут делать? Но трогать нас не стали. Муж вернулся, сказал, что спокойно поговорили, телефон просмотрели и вернули». Еще солдаты ВСУ попросили пометить каждый дом, где живут мирные люди. Скворцовы написали на заборе: «Дети». И на всякий случай: «Пенсионеры» — ведь с ними была Вера Михайловна. «Через несколько дней вроде бы притихла вся эта стрельба. И мы начали жить»,— говорит Ольга.

К Затолокиным украинские военные пришли 8 августа. Проверили телефоны, забрали сим-карты, сфотографировали документы. «Юлин паспорт и телефон мы спрятали. Сказали, что ей всего 14 лет,— кивает Анна на миниатюрную 24-летнюю Юлю.— Дело в том, что у нее муж военный, офицер, находится на СВО. Мы, конечно, боялись последствий. Ну они поверили. Я спрашиваю: "И что нам теперь делать?". Они говорят: "Да мы не знаем, что вам делать". И ушли. А мы начали налаживать быт. Потому что надо как-то жить дальше и детей кормить».

Затолокины перебрались в подвал. Он был выкопан во дворе за домом — с улицы и не видно. «Сережа положил доски, мы постелили старые одеяла. Все это быстро отсырело,— говорит Анна.— Потом муж разобрал диван, перенес спальное место к нам, обил стенку утеплителем. Но влага все равно, конечно, шла». Зато удалось наладить свет — у Сергея был генератор и большая канистра бензина к нему.

У многих в селе не было вообще никакого укрытия.

«Люди ходили из дома в дом, из подвала в подвал, искали себе безопасное местечко,— рассказывает Ольга.— Говорили: "Можно у вас пару дней пожить, пока все не закончится?". Тогда ведь и не верилось, что украинцы пришли надолго».

Анна и Сергей Затолокины приютили родственников и соседей. Теперь в их подвале жили одиннадцать взрослых и двое детей — восьмилетняя Рита и семилетний Макар. Спать приходилось «штабелями», но кое-как разместились.

«Сначала мы питались нормально — сделали столовую в бывшем свинарнике. Поставили там газовую плиту, у нас был баллон. Обустроили навес во дворе — стол, лавки. Там можно было посидеть днем, если тихо,— говорит Анна.— Как обстрел начинается — все бежим в подвал. Отстреляются — снова выходим. Уже начали привыкать к этому, что ли. Хотя плохая привычка, конечно».

Готовили вместе и на всех, даже получалось кормить соседей из других подвалов: «Приходил мужчина с нашей улицы — у него маме 94 года было, он носил ей покушать. Еще женщина приходила — самой 60, ее маме 88 лет и свекровь того же возраста. Они втроем жили, наши мужчины строили им навес во дворе, дрова им рубили. Все старались друг другу помогать».

Я спрашиваю, чем они вообще питались без магазинов. «В августе—сентябре прилетов таких частых еще не было, так что мы бегали на огород. Картошку копали, огурцы собрали, помидоры, перец. Принесли все закрутки, у кого какие были,— говорит Анна.— С водой вот возникли проблемы — как свет пропал, так и водопровод закончился. Хорошо, что был старый колодец недалеко от дома. Муж залез в него, пять часов вычищал, добрался до самого дна. Где-то через неделю вода стала прибывать — сначала с песком, потом очистилась. А еда... Ну вот еще украинцы продукты привозили».

«Может, вы видели в интернете фотографии, как они гуманитарку людям раздавали? Вот и у нас так же было,— объясняет ее дочь Юля.— Приехала военная комендатура, у них были повязки "ВК". Сказали обращаться к ним, если кто будет обижать. И выдали первые пайки — продукты фасованные, мука, масло растительное, влажные салфетки. Это нам очень пригодилось. Мы из муки пекли балабушки — замешивали на воде такие кругленькие лепешки. И вместо хлеба ели».

Летняя кухня семьи Затолокиных

Фото: Анна Затолокина

Плита в бывшем свинарнике

Фото: Анна Затолокина

Рита с тетей Людой за столом под навесом

Фото: Анна Затолокина

1 / 3

Летняя кухня семьи Затолокиных

Фото: Анна Затолокина

Плита в бывшем свинарнике

Фото: Анна Затолокина

Рита с тетей Людой за столом под навесом

Фото: Анна Затолокина

«А потом мы начали у них еду подворовывать,— смеется Анна.— Украинцам привозили к позициям продукты, скидывали мешки прямо на дороге. Они что-то забирали, а что-то оставляли. Сережа ходил туда и забирал эти излишки — воду в бутылках, хлеб, тушенку. Не знаю, может, они не замечали. А может, и не против были».

«Как вы относитесь к СВО?»

В первые дни оккупации Скворцовы еще не боялись жить дома. «Когда громыхало — мы прямо среди ночи подхватывались и бежали в подвал. А как потише — возвращались в дом спать. Днем движемся по двору, но, как только что-то летит, бегом в подвал,— говорит Ольга.— Начали его обустраивать понемножку. Стащили туда большой старый матрас, постелили дорожки, одеяло. Но ночевать пока старались в доме».

Готовили все так же на костре — Владимир давно наколол дров на зиму, не зная, что пригодятся они уже в августе. Украинцы обустроили в огороде позиции, «поставили какое-то орудие дальнобойное» — но разрешили выкопать картошку и собрать помидоры. Воду Скворцовы брали сначала на речке, потом в роднике метров в трехстах от дома. «Наташа каждый раз очень переживала, когда папа за водой уходил. Потом радовалась: "Папа, ты живой пришел!". А он… он ей отвечал: "Да куда я денусь…"» — Ольга всхлипывает и гладит Наташу по голове. Девочка пристально смотрит в телефон — как будто не слышит, что мама говорит о ней.

Довольно быстро украинские солдаты вырыли рядом с родником окопы и запретили местным там появляться. Тогда Владимир, как и Сергей Затолокин, расчистил старый колодец — «вода на вкус не очень, но больше вариантов не было». Периодически военные делились едой, говорит Ольга: «К нам отношение было какое-то доброе, что ли, ребенок ведь. Нам привозили конфеты, продукты — хлеб, например. Мы их делили с соседями. Чипсы один раз Наташе подарили».

— Не раз,— строго поправляет девочка.— Два раза. И во второй раз они большой пакет привезли.

Оказывается, она все-таки слушает.

К Скворцовым тоже приходили сотрудники комендатуры — «шесть человек в шлемах, в очках военных, в балаклавах, с автоматами». Они задавали вопросы на камеру: «Как вы относитесь к СВО? Есть ли родственники на Украине? Есть ли знакомые или родственники, которые работают на Курчатовской АЭС? Есть ли у вас знакомые мобилизованные?» Всех сфотографировали — причем сказали приложить паспорт к лицу. Потом забрали телефоны. «Я попросила вернуть — говорю, у меня там все фотографии Наташи с детства, очень жалко потерять. Мне военный отвечает холодно: "Нет, не просите. То за ваши проделы". А мы-то что им сделали?»,— спрашивает Ольга. И сама же отвечает: «Наверное, они имели в виду, что на Украину наши тоже так пришли».

Через пару часов сотрудник комендатуры принес Наташе коробку сладостей. «Я у него спрашиваю: "Может, все-таки получится телефон вернуть?" Он говорит: "Давайте так, мы проверим все, отработаем, и я вам его отдам",— вспоминает Ольга.— Я несколько дней переживала: вдруг что-то важное не удалила. Но потом мне действительно вернули телефон».

Сентябрь

«Вы теперь громадяне Украины»

Военные встали в селе на постой. «На нашей улице в двух домах поселились украинцы — сказали, что якобы врачи. Один дом был пустой, из другого эти врачи хозяйку выставили,— говорит Ольга.— Сказали ей: "Нам ваша хата нужна, мы ее занимаем". Пришлось женщине у соседей устроиться».

«У нас соседний дом пустовал, они зашли к нам во двор и говорят: "Мы там будем жить". Сережа говорит: "Ну, живите". Потом смотрим через щели забора: они к дому подогнали трактор с тележкой. И она вся была забита чьими-то вещами! Там и стиралка, и бойлер, и морозилка, и микроволновки, и чайники, и даже подушки»,— рассказывает Анна. «Мы еще удивлялись — даже вилы и лопаты загребли»,— смеется Юля. «Потом часть вещей в гражданскую машину перегрузили, увезли. Вечером приехала военная техника, эту тележку на прицеп взяли и потащили,— продолжает Анна.— Осталось только зеркало у дома, может, не влезло. И велосипед — старый-старый».

«Да какой там велосипед,— отмахивается Юля.— Они сельхозтехнику массово угоняли в Украину. Прямо мимо нашего дома, по асфальту. Мы своими глазами видели, как они вывозили КамАЗы, тракторы, комбайны, мотоблоки, обычные машины...» Женщины перечисляют: «У соседей украинцы забрали "Оку" и уазик, у дяди Миши — старую "Шевроле"». Отец Анны в эти дни пошел из подвала в свой дом «покормить курей» — и увидел, что украинские солдаты пытаются вскрыть его гараж. «Он подходит и спрашивает: "Здравствуйте. Я вам не мешаю?". А они молча собрали инструменты и ушли»,— говорит Анна. И после паузы добавляет: «Через пару месяцев в этот гараж прилетело. Там "Нива" с прицепом стояла — все сгорело».

У Затолокиных тоже забрали автомобиль. «Вежливо попросили, можно сказать,— усмехается Анна.— У нас двенашка (ВАЗ-2112.— “Ъ”) была и "Солярис". Украинцы пришли и сказали: "Нам нужна машина. Какую вы дадите?" Муж отвечает: "На «Солярис» я всю жизнь зарабатывал". Они кивают: "Ладно, мы возьмем двенашку". Потом мы "Солярис" спрятали, укрыли покрывалом, шифером, досками».

«Они нам привезли продукты за эту двенашку, целый багажник,— уточняет справедливая Юля.— Правда, это были продукты из магазина в соседнем селе, мы по ценникам поняли. Ну все равно, это очень пригодилось». Еще очень пригодились две походные печки и канистра бензина — их Сергей нашел в брошенном после обстрела блиндаже ВСУ.

Как беженцы в Курской области голосовали и работали в избиркоме

Обе семьи старались никак не пересекаться с украинскими солдатами — сидели у себя во дворах и почти не выходили за забор. Некоторые военные откровенно напрягались, если встречали местных на улице, говорит Ольга: «Такие нам грубили: "Чего тут стоите-смотрите? Давайте идите домой!"». Анна тоже вспоминает неприятную историю, которая заставила их понервничать: «Двое вэсэушников подъехали к нашему дому на чьем-то мотоблоке. Парень с автоматом забегает во двор: "Стройтесь!" Мы все испугались, не понимаем ничего… А он автомат наставил: "Стройтесь!". Все вышли, стали в рядочек. Украинец вдруг рассмеялся и спрашивает: "Где у вас вода?" Показываем — вон колодец. Он снова смеется. Тут второй подходит, говорит ему: "Да шо ты, не видишь колодец?" Ну тот автомат на плечо закинул и ушел».

Я интересуюсь, что украинцы говорили им про войну. «Мы с ними так близко не общались,— отвечает Юля.— Всегда как бы по делу разговаривали, коротко и ясно. О жизни не болтали. Хотя был один случай, осенью уже. Мы сидим на улице, завтракаем, а украинский солдат шел со своих позиций на нашем огороде. Остановился и начал нам говорить: "Вы теперь громадяне Украины, тыры-пыры, мы вас освободили". Ничего не спросил, просто высказался так и ушел».

«Какие мы ему громадяне…— раздраженно говорит Анна.— Тоже мне освободители. Ваши зашли на нашу территорию. И мы зашли на...— она ненадолго замолкает, потом передразнивает: "Мы вас освободили". От чего освободили-то? Мы жили неплохо, у нас были свет и газ, мы работали, зарабатывали, дети наши учились… От чего нас освобождать, ну какие мы украинцы…»

Мы все долго молчим. «Потом в те кусты сильно прилетело. Где его позиция была»,— говорит наконец Юля. Затем вспоминает другой разговор: «К нам во двор забежал украинский солдат, попросил воды. Попил и говорит: "Блин, надо идти окопы копать. А оно мне вообще надо?". То есть не все там хотят воевать».

День рождения

В начале сентября умерла соседка Скворцовых. «У нас на улице бабушка жила, старая уже совсем.— вспоминает Ольга.— Пойдем до нее, она сидит-горюет: "Ну когда же нас освободят…" Потом она сломала тазобедренный сустав, уже не вставала. И с тех пор не ела».

— Сказала: «Я больше есть не буду»,— объясняет маленькая Наташа, оторвавшись от рисунка.

Эти слова звучат особенно жутко, когда их произносят детским голосом.

«Вот 7 сентября она умерла,— продолжает Ольга.— Украинцы разрешили ее схоронить на кладбище. Мужчины сделали гроб из досок, отвезли на мотоблоке на погост. Мы помянули ее как положено. И так получилось, что ее единственную за все время схоронили по-человечески».

В тот же день во двор Скворцовых прилетел огромный снаряд. Врезался в трактор — и почему-то не разорвался. «Мы просили украинцев его забрать, те посмеялись: "Зачем он нам нужен?". Даже сфотографировали его. И предупредили: "Вы осторожнее ходите, он может взорваться"».

В таких условиях отпраздновали день рождения Наташи — 20 сентября ей исполнилось девять лет. «Мы что-то наготовили на костре, соседка тортик маленький ухитрилась сделать. Тетя Света целый пакет конфет подарила,— улыбается Ольга.— И даже шарики надули — у нас в доме нашлись. Наташа очень любит шарики, мы ей на каждый праздник гелиевые заказывали. Мы вообще ее дни рождения всегда ярко отмечали, все знакомые с детками приходили. А теперь вот рядом со снарядом пришлось праздновать».

Еще родители сделали дочке открытку — и приклеили фотографию их дома. Дома, которого скоро не стало.

«Мира и добра всем» от родственников Наташи

Фото: Коммерсантъ / Александр Черных

1 / 2

«Мира и добра всем» от родственников Наташи

Фото: Коммерсантъ / Александр Черных

А снаряд так и не взорвался. Постепенно Скворцовы перестали обращать на него внимание.

«Здесь будет очень и очень жарко»

Обе женщины спрашивали комендатуру, как им эвакуироваться в безопасное место. И каждый раз получали одинаковые ответы. «Нам говорили: вы куда хотите, на Украину или к себе? Мы, естественно, готовы были только к своим в Курск ехать,— говорит Ольга.— Про Курск они говорили так: "Можете поехать, но никакой гарантии не даем. Шансы 50%, что вас свои же убьют по дороге". Естественно, мы через линию фронта ехать не собирались — понимали, что это смерть. Тем более что украинцы у нас столько всего заминировали — у речки, в полях. Мы-то думали, может, какой-то есть коридор для мирных жителей, может, нас Красный Крест вывезет. Но ничего такого не было». «А нам комендатура говорила, что Красный Крест пытается договориться, но "ваша Россия не хочет",— рассказывает Анна.— Несколько раз собирали списки желающих эвакуироваться через гуманитарный коридор, но на этом дело и закончилось».

Как семьи находящихся на занятой ВСУ территории требовали эвакуации

Вместо Курска украинцы предлагали ехать в Сумы, а оттуда в Беларусь. «Убеждали нас: "Пожалейте хоть ребенка, на Украину уезжайте, здесь будет очень и очень жарко". Естественно, мы боялись,— объясняет Ольга свой категорический отказ.— В Сумах у многих были родственники с нашего села. Мы знали, что они очень обозлены на всю ситуацию — даже бросили общаться с родными братьями и сестрами. Мы приедем, а там местные убьют нас, ну как ехать?».

Как-то прозвучало предложение отвезти семью в Суджу — но оно тоже вызвало сомнения: «Неизвестно, что там с нами сделают, где нас разместят. Здесь хотя бы свой подвал, свои продукты, все вокруг знакомые».

Ольга очень переживала, что родственники ничего не знают о ее судьбе: «Сколько раз думала: мы ведь живем, существуем, выживаем как-то. А наша родня уверена, что здесь всех убили, изнасиловали, сдали на органы». Потом один украинский солдат сказал, что может передать весточку. Осторожный Владимир дал ему номер своей тетки в Харькове. Много месяцев спустя Ольга узнала, что солдат действительно позвонил женщине. И та с Украины связалась с сестрой Ольги в Ярославле — сообщила, что Ольга жива.

Октябрь

«Улица та сгорела полностью»

В октябре в Николаево-Дарьино «понемножку разруха началась». В окрестностях села возобновились боевые действия. «Наши регулярно заходили со стороны Коренево, через речку,— рассказывает Ольга.— Мы слышим автоматные очереди, взрывы… Часа два повоюют-повоюют и потом все затихает. Или обратно возвращались, или, может быть, их там расстреливали… уж мы этого не знаем, не видели. Только слышали». Через двор Скворцовых несколько раз пролетали шальные пули — слава богу, никого не ранило. В небе постоянно жужжали дроны — корректировали артиллерию и сами сбрасывали взрывчатку. Снова начали лететь снаряды — «непонятно, с какой стороны». Я пытаюсь уточнить этот момент, но женщина отмахивается: «Наши били по украинцам, те по нашим — ну а мы оказались между ними».

Ольга снова повстречалась с беспилотником — теперь во дворе собственного дома. «Я пошла в туалет уличный, а тут дрон летит, низко-низко. Раз! — и падает прямо рядом со мной на сарай. Меня приглушило немножко, глиной засыпало,— рассказывает женщина.— Наташа в этот момент стояла в коридоре дома, очень испугалась».

— С Мурзиком стояла,— уточняет Наташа важное.

Владимир заделал дыру в крыше сарая и нашел обломки дрона — с синей изолентой на лопастях. Поэтому Ольга уверена, что тот беспилотник был украинским.

В другой день был плотный обстрел, «кассетные снаряды постоянно взрывались». Скворцовы прятались в подвале — и радовались.

«Мы думали: ну все, наши идут освобождать нас. Ждали, что вот-вот будем на свободе,— вздыхает Ольга.— Казалось, что сейчас все закончится. Но наши в тот раз не дошли».

Я максимально тактично спрашиваю, думала ли она тогда, что их подвал могут накрыть и российские снаряды. «Конечно думала. Но надо же нас как-то освобождать,— отвечает Ольга.— Мы, конечно, не ждали такого жесткого освобождения. Мы-то все время надеялись, что коридор создадут, нас выведут. Но раз нет… Это все равно освобождение идет — пусть даже и наше сюда что-то летит».

Украинские военные начали отходить из села в блиндажи и окопы. Некоторые оставили мирным людям свои продукты. А другие, утверждает Ольга, поджигали дома: «Мы стоим во дворе, видим: в небе дым. Выходим — а на дальней улице дома горят. Один, второй, третий… У соседей жил брат с того конца, они побежали свой двор спасать. Говорят, видели, как украинские солдаты уходили и подпаливали дома. И улица та сгорела полностью».

После пожара Скворцовы перенесли в подвал все самое важное: теплую одежду, продукты, воду — Владимир набрал литров 30 про запас. А 20 октября семья проснулась от «мощнейшего удара». «Задрожало все, двери подвала волной распахнуло, сразу пыль внутри осела,— вспоминает Ольга.— Выходим — там во дворе все кувырком. В саду большущая яма. Половина кирпичного сарая разрушена, гараж тоже поврежден, туалет уличный просто сдуло. У дома нашего крышу посекло, весь шифер с нее снесло, окна все вылетели. Ну что, не сидеть же возле развалин… Погоревали и вернулись в подвал спать».

«Снаряды падали все чаще и ближе»

На другом конце села обстрелов было меньше, зато в небе постоянно жужжали беспилотники. «Мы как-то подсчитали, что в соседский дом за один день влетело 12 дронов,— рассказывает Юля.— Какая-то аномальная зона». Я спрашиваю, можно ли было установить, чьи это БПЛА. «По-разному они летели,— пожимает плечами девушка.— Когда кажется, что с нашей стороны, когда — с украинской. Но мы, как правило, видели их непосредственно перед ударом. Когда они уже пикировали вниз». Отец маленького Макара решил, что им безопаснее будет у родных — те жили как раз по соседству со Скворцовыми. После их ухода в подвале Затолокиных осталось 11 человек.

А 21 октября дроны атаковали их двор.

Первый упал на детские качели и загорелся. Люди выбежали тушить огонь — и тут же возле калитки взорвался второй беспилотник. Третий ударил прямо в крышу дома. «Вылетели у нас стекла, немножко раскидало заборчик, под навесом на летней кухне все попадало, все поотваливалось. Ну и оглушило нас, конечно»,— говорит Юля.

Через три дня ущерб оказался намного серьезнее. «Мы сидели под навесом, пили чай — девять человек нас там было. И прилетел снаряд совсем рядом,— рассказывает Юля.— Все посыпалось, балка сзади меня упала. В суматохе побежали в подвал, тут еще удар, потом еще — кучненько так выпало». Обошлось без тяжелых ранений — несколько человек царапнуло мелкими осколками. Разбило тот самый «Солярис», который не стали брать украинские солдаты. А главное — летняя кухня под навесом не подлежала восстановлению.

«После этого мы практически перестали на улицу выходить. Так, выскакивали по-быстрому — и сразу обратно. Потому что снаряды падали все чаще и ближе»,— говорит Юля. Еду готовили на остатках газа — боялись, что дым от костра сделает их мишенью для дронов и снарядов. Баллон почти опустел, поэтому старались готовить сразу на несколько дней. «Делали суп в большой кастрюле — сначала погуще, а потом несколько дней в него воду доливали. Чтобы больше был объем. Получалось на три-четыре дня растянуть»,— вздыхает Анна.

Рита Затолокина и Наташа Скворцова сидели в подвалах на разных концах села — но нашли способ сохранить дружбу. Девочки увлеченно переписывались. «Одна бабушка жила в подвале у дочки на нашей улице. Но часто ходила к себе домой на другой конец села — курочек проведать. В то время это еще относительно безопасно было,— говорит Ольга.— И вот она носила записочки от Риты к Наташе и обратно. Еще они вкусняшки друг дружке передавали, браслетиками из бисера обменивались. Очень радовались каждой записке».

У Ольги сохранились письма, которые Наташа получила от Риты. Она аккуратно раскладывает их — листочки из блокнота, исписанные детским почерком. «Привет! Спасибо тебе от Юли за кофе. И от меня за бантики и сердечки. Сегодня я накормила Мурика кат-катом и паштетом. А еще я научилась плести из бисера в технике "Полотно"». Рядом наклейка — диснеевская принцесса.

Рита написала письмо Наташе — рассказала, что прилетел снаряд, дедушку ранило в колено. Но эту записку так и не отправили. «К нам пришла баба Аня и сказала, что у Наташи папу убило,— тихо говорит Юля.— И мы решили, что такое письмо будет неуместным».

«Наташа, папы больше нет»

Владимир Скворцов несколько дней разбирался с последствиями прилета по дому. Вывозил в тачке битый шифер и кирпичи, сделал новый туалет. А главное, спешил починить крышу — ведь скоро дожди. Ему помогали соседи, два брата. «Нашли шифер во дворах, на тачке возили, укладывали его наверху. Осталось там уже немного доделать…» — голос Ольги начинает дрожать.

На время ремонта Скворцовых приютила соседка Светлана. У нее в доме прямо на кухне была грубка — так здесь называют маленькие самодельные печки. Днем 29 октября Ольга кормила мужа и братьев-помощников; Владимир поел и пошел заканчивать с крышей.

«Прошло несколько минут — мощнейший взрыв! И клуб огня в окно залетел. Мы сбились за стенку к холодильнику, прижались — тут еще раз бахнуло. На нас все летит — стекло, земля, какие-то доски посыпались. Мы страшно напугались с Наташей. Еле выбрались из дома — там проход завален был, пожар начался. Наташу отвели к соседям и побежали со свекровью искать Вову».

Ольга начинает плакать.

«Кричу: "Вова, Вова!", а никто не отзывается. Вижу — он у дома лежит. Весь в пыли… Там вся улица была в пыли, у всех домов окна выбило, сайдинг сорвало… Подходим — у Вовы осколочные ранения, кровь течет. Так он и умер — на моих глазах и на глазах у своей мамы. Я бреду обратно, дочери говорю: "Наташа, папы больше нет". У нее слезы текут. Стоит — и слезы текут… Пойдем, говорю, посмотришь на папу».

На похороны пришли два десятка человек — все, кто жил на улице. Могилу выкопали в огороде, под деревом. Тело Владимира завернули в ковер и опустили в землю. Сколотили крест из двух дощечек. На перекладине Вера Михайловна написала имя сына, годы его жизни и время смерти.

«А вечером Наташа кричит: "Папа, папа..." У меня сердце разрывается, я ее утешаю, а она плачет. Она ведь всегда его укладывала спать. Говорила: "Папа, давай я тебя заняшу". Целовала его, пледом укутывала, и только потом я ее укладывала».

Ольга вытирает слезы и глубоко вздыхает.

«Вова в последний вечер сказал ей: "Ой, Наташ, так сильно фруктовой пюрешки хочется, ну как перед смертью". Дочь ему принесла пюрешечку, уложила, закуклила. А на следующий день Вовы не стало... Мы потом с Наташей отнесли ему пюрешку на могилу. У нас две оставалось, одну передали ребенку в другой подвал, а одну она папе положила…»

Помолчав, Ольга рассказывает, что они с Наташей и Верой Михайловной еще неделю сидели в своем подвале. Но «снова начались сильнейшие обстрелы», и они попросились к знакомым. «Нас приютила Надежда Комарова, спасибо ей большое. У нее был намного глубже подвал и как-то крепче. Не из кирпичей, как у нас, а из плит»,— объясняет женщина.

В этом подвале их было девять — и все жили «по этажам». «Первый этаж был на полу — там спали два человека. Второй этаж — еще два человека на двух раскладушках,— рассказывает Ольга.— Третьим этажом была груда картошки, на которую постелили одеяла. Там спали две бабушки. А мы втроем разместились на четвертом этаже — это тоже куча картошки, но повыше». Еще в подвале жили кот и собака. «Никто не возмущался — только иногда спорили, кому за котом убирать. А песик хороший был. Он в туалет в подвале не ходил, строго ждал утра».

Переселение оказалось очень правильным решением: 9 ноября очередной снаряд попал прямо в подвал Скворцовых и полностью завалил проход туда. В этот день Ольге исполнилось 39 лет.

Ноябрь

«Еды все меньше, постоянно взрывы»

Весь ноябрь Затолокины просидели в подвале. Им удалось относительно комфортно обустроиться. Соседи принесли несколько старых автомобильных аккумуляторов, слили в генератор бензин с оставшейся машины — получилось наладить освещение. «Три маленьких диодика на весь подвал. Но это уже бесценно — не в полной темноте сидишь,— говорит Юля.— Пока был бензин, мы заряжали Ритке телефон, она в игрушки играла. Детям ведь очень сложно целыми днями сидеть — хочется бегать, прыгать. А у нас даже ходить негде было в подвале, везде спальные места. Не каждый взрослый выдержит такое — а она активная такая, непоседливая. С телефоном удавалось ее хоть на время занять». Еще Рита плела из бисера, а Юля вязала крючком: «Я свитера старые распустила и связала шесть пар носков». Играли в карты. И все читали.

«Мы очень, очень много книг перечитали,— смеется Анна.— Ну представляете, день за днем сидишь в подвале, день за днем. Все это тянется и тянется, очень хочется себя чем-нибудь занять. У нас была пачка детских журналов "Непоседа" и "Тридевятое царство" — мы их просто зачитали, всем подвалом ребусы разгадывали. Бабушка с дедушкой очки надевали, фонарики включали и сказки детские читали».

Сосед принес старенький DVD-плеер с крохотным экраном и стопку дисков. Так в подвале появилось кино — час-два перед сном. «Мы все сериалы НТВ пересмотрели, наверное»,— смеется Юля.

Как бы странно это ни звучало, Затолокиным очень помогли дроны. Многие БПЛА просто падали на землю — без взрыва. Сергей разбирал их, доставал аккумуляторы, подсоединял лампочки или диоды — получались неплохие фонарики для чтения. «Сначала мы боялись, конечно. Когда первый дрон на огороде упал — даже близко не подходили. А потом Сережа потихоньку начал их изучать,— рассказывает Анна.— Знаете, есть такие большие металлические бидоны для молока, на 40 литров. Вот он этот бидон почти до верха заполнил разобранными дронами — так много их было».

Владислав «Гусар» Ефремов, советник Ассоциации ветеранов СВО, экс-командир БПЛА-отряда «Эскадрон» бригады «Эспаньола»:

Фото: кадр из архива Владислава Ефремова

— Необходимо понимать, что дрон на этой войне — такое же смертоносное оружие, как снаряды и мины во времена Второй мировой. Мы все слышали истории про людей, которые пытались распилить или разобрать случайно найденный старый боеприпас. Почти всегда это заканчивается летальным исходом. Упавшие дроны так же опасны. Если у вас нет специальной саперно-инженерной подготовки — не приближайтесь к найденным на земле БПЛА. Они могут быть опасны даже для специалистов. «Неразрыв» дрона может быть не случайным: противник зачастую специально готовит беспилотник для уничтожения поднявшего его сапера. Для этого применяется в том числе и химическое оружие. То, что Сергей остался жив, смело можно назвать чудом.

Постепенно Сергей нашел подход и к паданцам с неразорвавшимися снарядами — откручивал боеприпас и уносил в кусты. «Мы боялись каждый раз, что он их в руки берет. А он шутил, что станет сапером, когда все закончится,— вспоминает Анна.— Зато у нас было очень много фонариков, мы их и соседям раздавали. Потому что в подвале самое главное — свет. Мы даже не представляли, как соседи жили в темноте».

В подвале Ольги со светом было намного хуже — и это сказалось на психологическом настрое. Люди постепенно замыкались в себе, говорит она: «Практически все время сидели молча. Казалось бы, собрались девять человек, можно о чем-то и поговорить — а нам в такой ситуации и говорить не хочется. Бывали вечера, когда темы находили, да. Где-то даже немножко посмеемся. Но в основном жили мы в отчаянии, в тоске — поэтому молчали. Просто слов не находили, оказавшись в такой ситуации. И с каждым днем было все тяжелее, тяжелее, тяжелее...»

Единственной ниточкой из внешнего мира было карманное радио. Его включали раз в день — берегли батарейки. «Слушали курские новости, что там передают по обстановке. Помню, услышали, что наши контролируют трассу "Суджа—Рыльск" — а это ж наша трасса! Мы так обрадовались. Потом передавали: "Новоивановка освобождена", "Казачья Локня освобождена". Значит, и нас скоро освободят! А потом через несколько дней слышим: "Идут бои за Новоивановку", "Идут бои за Казачью Локню". Господи, как же это, думаем. Потом вроде снова их освободили, потом опять идут бои,— вспоминает женщина.

Но, знаете, ни разу мы по радио не слышали такой фразы: "Остались мирные жители в селах, нужно решать этот вопрос, нужен коридор". Мы очень ждали такого сообщения — но его не было».

В такой гнетущей атмосфере люди ложились спать уже в шесть вечера. «Так бока болели потом,— усмехается Ольга.— Но выспаться не получалось. Ночью просыпаешься от взрывов, от свиста снарядов. "Баба-яга" летит — ревет, как трактор, маленькие дроны жужжат… В общем, в сон упадешь, но не спишь».

Она постоянно думала про погибшего мужа и переживала за маленькую дочь. Но эмоции приходилось скрывать: «Ночью поплачешь втихую, когда все спят. А днем старались держаться и без слез жить, это не очень-то одобрялось. Все-таки люди вокруг чужие, у каждого свое горе. Твои слезы никому здесь не нужны».

Ольга молчит, а я смотрю на ее дочь, которая увлеченно играет в телефоне. Не могу представить, как эта маленькая девочка неделями сидела в темном подвале в окружении молчащих, отчаявшихся взрослых. «Пока Вова был жив, он все время ее подбадривал. А потом, когда папы не стало, ей тяжеловато было. Света нет, никакого занятия нет. Папы нет. Еды все меньше, постоянно взрывы,— вздыхает Ольга.— Наташа молилась часто. Когда что-то бахает — сидит, шепчет "Отче наш".

Конечно, она боялась. Хорошо, что животные были рядом — котик, собачка… Она постоянно с ними возилась. Животные, я думаю, и спасли ее в этой ситуации».

Я вспоминаю, что у Скворцовых был свой пес — немецкая овчарка. Не подумав, спрашиваю, что с ним стало.

— Гром потом ушел с нашими солдатами,— гордо говорит Наташа.— Он им помогает. Бабушка сказала, его взяли в разведку.

— Да, Грома в разведку взяли,— вздыхает Ольга и гладит ее по голове.— Он живой, наш Гром, просто ушел с разведкой.

Потом она смотрит мне в глаза — и я все понимаю. Этот вопрос не надо было задавать при ребенке.

«Зачем мне эта учеба, когда война?»

В один из заездов украинская комендатура предложила Затолокиным записать из подвала видеообращение к Владимиру Путину: «Расскажите ему, что здесь люди живут». Все отказались — «непонятно, куда это пойдет и зачем это нужно». Военные все равно раздали людям продукты, а вечером привезли школьные учебники: Макару для первого класса, Рите — для третьего. «Сказали, что взяли их в соседней Лебедевке, там школа осталась цела. Пусть, мол, дети хоть так учатся»,— говорит Анна. И смущенно улыбается: «Мы недолго проучились — какая учеба в подвале. Да и ситуация стала такая, что не до учебников».

Скворцовым украинцы тоже привезли учебники. «Поначалу мы пытались считать, писать, стихи учили. Но Наташа учиться не очень-то любит.— признается Ольга.— Начались капризы: "Зачем мне эта учеба, когда война?". Я говорю: "Ну мы же выберемся, будет мир. Ты должна уметь считать, читать, писать грамотно". Но потом начали потихоньку разбивать наше подворье — то снаряд летит, то стреляют, то просто холодно и темно в подвале. Ну и бросили мы вообще учиться».

Декабрь

«Полчашки воды на человека в день»

Вечером 30 ноября обитатели подвала услышали выстрел. Все напряглись, никто не понимал, чего ожидать. Через несколько минут к ним прибежала соседка Надя и сказала, что ее мужа убили. «Они давно жили в чужом подвале, Анатолий там был единственный мужчина. Вот решил сходить в свой двор, то ли воды набрать, то ли курицу какую поискать. Надя его ждала — и услышала выстрел. Прибегает — муж мертвый лежит,— рассказывает Ольга.— Там было пулевое ранение в спину. В спину ему выстрелили, понимаете?» Она подчеркивает, что все произошло совсем рядом с окопами ВСУ — и что российских военных в селе на тот момент не было.

Анатолия Глинникова похоронили на огороде.

А 3 декабря к хозяйке подвала, где жила Ольга, зашел брат — Сергей Третьяков. «Он принципиально в своем доме жил, но заходил нас проведать. В этот раз надолго задержался, истории какие-то рассказывал — и по темноте ушел,— вспоминает Ольга.— Наутро жена встала, пошла к нему — а он на кухне весь в крови лежит. Ночью его два дрона атаковали на дороге, осколки ранили в пах и в шею. Он домой дополз, лежал там, страдал, ждал помощи. Притащили его к нам, жена с сестрой дни и ночи выхаживали. Есть он ничего не мог, только воду пил — и все у него назад шло рвотными массами. Он сдерживался, но стонал от боли. Наташе, конечно, очень страшно было все это видеть».

Сергей Третьяков умер через шесть дней. Его тело тоже закопали в огороде.

Неделю спустя снаряд прилетел прямо во двор и разнес кухню, где хранились продукты. Это было только начало — следующие дни бесконечно грохотала артиллерия, жужжали смертоносные дроны. «Две недели мы вообще не выходили из подвала. Утром выскакивали вылить ведро туалетное — и все. Еда, вода — только то, что у нас хранилось в запасах. Консервы, закрутки прошлогодние, остатки пайков,— говорит Ольга.— Но нас тут девять человек, все это быстро заканчивается. Установили норму — две ложки каши, ложечка салатика и полчашки воды на человека в день. Наташу мы не ограничивали, она пила сколько хотела — и люди некоторые начали возмущаться. А что сделаешь, ребенок есть ребенок…»

«Он же умрет, надо что-то делать»

В эти же дни к Затолокиным пришла своя беда. 11 декабря Сергей отлучился из подвала во двор — и в трех метрах от него взорвался снаряд. Обычно в такой ситуации у человека нет шансов выжить. Сергею повезло — но осколки перебили левую голень.

«Я слышу взрывы, а потом крик мужа. Выскакиваю — он сидит весь в крови, а нога отвернута вбок,— рассказывает Анна.— Раньше я крови очень боялась — палец порежешь, мне плохо становится. А здесь подбегаю и тащу его в подвал. Срезала калошу ножницами, вижу — там кровь пузырится, пол-литра уже набежало. Если бы это было в мирное время, я бы уже давно в обморок упала. Муж кричит, нога болтается — я нашатырь ему даю, сама нюхаю. Очень страшно, очень».

В подвале был только один бинт, им перевязали рану. Потом нашли дощечки, приложили с двух сторон, зафиксировали ногу. Порвали простынь на полоски, затянули доски — получилось что-то вроде медицинской шины. «Начали дальше раздевать — а у него осколочные ранения по всему телу. Из дырки в боку кровь течет, на мягком месте две раны — кусок мяса вырван, и под ногой еще одна».

В первые дни оккупации все принесли в подвал домашние лекарства. Хранили их в пластиковом ведре, чтобы не отсырели. Среди таблеток от давления и головной боли нашелся лидокаин. Сергею сделали укол, ему стало немного полегче.

Отец Анны побежал за помощью на украинские позиции. Там сказали вернуться через два часа: «Мы запросим эвакуацию». Но в назначенный срок солдаты сказали, что связаться с командованием не удалось.

«Я вся не своя, рыдаю: "Он же умрет, надо что-то делать". Папа снова побежал к украинцам, говорит им: "У нас есть резиновая лодка рыбацкая, можно мы через речку переплывем и к своим его отнесем?" Украинцы кивают: "Да, идите, там ваши недалеко уже стоят"».

Осталось найти носилки. Двое мужчин вызвались поискать их в сельском медпункте. Пешком идти минут десять — а они пропали на два часа. «Начался обстрел, хорошо так громыхало. Мы думали, их уже нет. А они все это время прятались в подвале рядом с медпунктом. Когда вернулись, сказали, там во дворе мертвая женщина лежала, без головы. Сказали, что посмотрели вокруг, но голову так и не нашли. Наверное, животные утащили».

Надули лодку, положили Сергея на носилки и пошли к реке — «все несли, даже дети помогали». На берегу были позиции ВСУ, но военные их пропустили. Лодку сбросили на воду и начали прикидывать, как лучше положить носилки.

«И тут к нам подбежал украинский солдат. Сказал, что начальство запретило переправлять мужа: "Вас приказали развернуть, а лодку расстрелять". Я кричу: "Боже мой, ну пустите нас, вы же тоже люди, он же умрет". Солдат отвечает: "Так приказали. Возвращайтесь назад. Как стемнеет, мы на машине его заберем". Что делать, пошли обратно. Я целую ночь не спала — машина не ехала. И к утру Сережа сказал: "Аня, ложись, не жди. Никому мы не нужны"».

Жизнь в подвале Затолокиных полностью изменилась. Света и кино больше не было — никто, кроме Сергея, не мог справиться с генератором и аккумуляторами. А Сергей лежал в лихорадке и стонал. «Нас спасло то, что у соседей нашелся шприц и пять-шесть ампулок каких-то антибиотиков. Мы их кололи, чтобы не началось воспаление,— рассказывает Анна.— Еще принесли мазь — я обрабатывала раны на теле. Он молодец, терпел. Я поставила возле него маленькую иконку Матроны, молилась ей. Плакала, просила Матронушку, чтобы она помогла, чтобы не случилось гангрены, чтобы Сережа остался жив. Я все время с Сережей была, потому что он совсем ничего не мог. Надо и попить ему дать, и подать ему, и с туалетом помочь».

Из-за дронов и обстрелов люди старались не выходить из подвала. «Для туалета мы поставили ведро на ступеньках, одеялом завесили. Ну это по маленькому вопросу. Для большого мы еще выбегали во двор в уличный туалет,— говорит она.— Бежишь и не знаешь, уйдешь ты оттуда или нет. Очень страшно было. Сидим в подвале, муж стонет, я смотрю на него, смотрю на детей и понимаю: вообще не представляю, что с нами дальше будет. Это, конечно, очень тяжело. Этого никому не пожелаешь».

«Мы свои, мы русские»

Тем временем Николаево-Дарьино окончательно стало серой зоной. Российские военные пробирались в село небольшими группами со стороны огорода Скворцовых; украинцы встречали их дронами и автоматным огнем из разрушенных домов. Люди в подвале, где жила Ольга, слышали по ночам выстрелы, взрывы гранат, крики. А вот прилетов стало поменьше — поэтому они начали осторожно выбираться за водой. 16 декабря хозяйка подвала вышла на улицу, а вернулась в сопровождении четырех военных.

«Они говорят: "Мы свои, мы русские, разведка". Боже, как мы обрадовались! — кажется, Ольга улыбается впервые за весь наш разговор.— Кинулись их обнимать всем подвалом. Они по рации передают: "Нашли мирных жителей, среди них маленький ребенок". Еще спросили, знаем ли мы, в каких домах сидят украинцы. Ну мы объяснили, что давно не выходили, никого не видели».

Военные сказали, что Николаево-Дарьино освободят максимум через неделю. Но Ольгу и Наташу они готовы вывести раньше — могут забрать с собой, когда их сменят другие разведчики. «Ребята честно предупредили, что в пути может произойти всякое — дрон, обстрел, мина, растяжка. И я как-то побоялась за ребенка,— говорит Ольга.— Решила подождать полного освобождения».

Солдаты обосновались в доме рядом с подвалом — «сидели там тихо, как мышки, выходили только по ночам». Через два дня подъехал украинский джип, из него выскочили военные. «Мы слышим: перестрелки, крики, маты — это минут 15 длилось. Думаем, что наших убили. Все сбились в угол и оттуда кричим, визжим: "Мы мирные, не стреляйте!". Кто-то молится, Наташа плачет, все дрожим. Слышим, что человек топчется у входа в наш подвал — а потом кидает в проем гранату. И она взрывается».

Людей в подвале спасла конструкция прохода. Внизу была установлена еще одна дверь, для сохранения тепла. Она приняла на себя осколки и взрывную волну — всех только оглушило и засыпало щепками.

«Вы представить не можете, в каком страхе мы были. А тут еще украинцы на улице кричат: "Ноги, ноги!". Я подумала, что наших в плен взяли и ноги связывают. Оказалось, это они собирались убегать,— говорит Ольга.— Перестрелка притихла. Соседка с братом пошли в дом посмотреть, что там. Наши все живы, слава богу. Около дома лежат два трупа украинских, на улице еще один».

— Что вы с ними сделали?

— Ничего. Они до сих пор там лежат, наверное.

Через неделю разведчики ушли, их сменила другая группа. Освобождения так и не произошло. Шел снег. Ольга сидела в холодном подвале, обнимала замерзающую дочь и очень жалела, что отказалась уйти с солдатами.

Новый год

«Нас сейчас расстреляют!»

Подвал Затолокиных был ближе к украинским позициям. Но в середине декабря к ним пришла соседка и предупредила, что неподалеку заметила две мины на обочине дороги. «И ночью украинский БТР на этих минах как рванул,— вспоминает Юля.— На следующий день она снова зашла и говорит: "БТР горит, украинский солдат мертвый лежит — а мины-то снова появились, чуть подальше". И ехидненько нам улыбнулась. Но мы как-то не подумали даже, что это наши пробрались и диверсию устроили».

25 декабря два жителя подвала — Сергей Пугачев и его сын Александр — решили сбегать к себе домой за компотом и закрутками. «Время идет, а их все нет,— рассказывает Анна.— Надя, жена Сергея Пугачева, ждала их на ступеньках подвала. Вдруг спускается вся побелевшая, перепуганная. Говорит: "Там что-то хлопало, как стрельба. Моих, наверное, убило. Я пойду искать". Я ей отвечаю: "Надя, успокойся, может, это и не стрельба, подожди". Она повторяет: "Нет, нет, нет, их расстреляли, пусть и меня расстреляют". Выскакивает на улицу и бегом к себе. Мы с Людой, сестрой мужа, тоже поднялись. Стоим возле подвала, через минуту слышим, Надя кого-то спрашивает: "А где мои? ". Мужской голос отвечает: "Они пошли через улицу. А вы откуда?". Она говорит: "Я с соседнего подвала".— "Сколько вас?" — "Одиннадцать человек". И после этого раздалась автоматная очередь».

Анна с Людой тут же забежали в подвал. «У Люды началась истерика — кухонный ножик схватила, в стенку им бьет, кричит: "Нас сейчас расстреляют, нас сейчас расстреляют!". Рита в слезы: "Мама, я боюсь!". Я у Люды нож вырвала, рот ей зажала — и сидим все молча, друг на дружку смотрим. Думаем, что сейчас к нам в подвал зайдут и всех положат. И не сбежишь — муж раненый лежит, как его бросить. Да и некуда нам бежать».

Я спрашиваю, что стало с телами убитых соседей. Анна качает головой: «Я не знаю. Нам всем очень страшно было туда ходить».

Напуганные люди сутки сидели в подвале. Потом Анна с золовкой все-таки вышли на улицу сварить суп и увидели двух солдат. «Люда задрожала — подумала, что нас расстреливать будут. А я вижу, что у них красные повязки, и понимаю, что это наши. Просто в ступор впала — неужели мы дождались освобождения? — говорит Анна.— Они подошли и стали Люду успокаивать: "Мы свои, свои, русские". Та их целовать начала, обнимать».

Солдаты рассказали, что пришли в село еще вчера — через речку. Ночевали в доме Затолокиных; повинились, что взяли там сухие кроссовки. Жители подвала рассказали про убитых людей и попросили эвакуировать хотя бы раненого Сергея с детьми. Военные сказали, что попробуют позже, и попросили никому не говорить, что они здесь.

Вечером один вернулся в подвал и сказал: «Те, кто расстрелял ваших соседей, они рядом в подвале прятались. Я их убил».

На следующий день в дом Затолокиных влетел зажигательный дрон. «Заполыхало так сильно, что потушить его мы уже не смогли,— вспоминает Анна.— У Люды опять истерика началась, она рыдала: "Дом нас спасал, загораживал, нас с улицы не было видно, теперь нас увидят и убьют". Еле ее успокоили». Солдатам больше негде было разместиться, поэтому они пришли жить в подвал.

«И началось еще тяжелее у нас время,— говорит женщина.— Начали прилетать эти "Бабы-яги", скидывали по два заряда, потом по четыре заряда. Сарай во дворе полностью разнесли. Бывало такое, что мы сидели без воды несколько дней — хоть колодец и рядом, но нельзя было выходить, столько этих дронов носилось, и больших, и маленьких».

Солдаты, несмотря на опасность, уходили на задания и возвращались в подвал. «У них была еда — маленький кусочек хлеба, тоненький, как блокадный. И колбаска на нем. Они все это отдали Рите. Сникерсы свои ей отдали. По рации попросили хлеба "для мирных", другие солдаты забежали и принесли».

Изголодавшиеся по общению люди жадно расспрашивали новых знакомых. «Один был москвич, Андрюшка. Молодой парень, 31 год, у него жена есть, детей не было,— вспоминает Анна.— А второй, дядя Вова, ему 42 было. Из Пскова. Он был сначала на Запорожском направлении, потом его перебросили сюда. У него уже второй брак, двое деток — девочки восьми и девяти лет. Он на телефоне фотографии показывал. Я их обоих в гости приглашала — говорю, после войны построим новый дом, приезжайте».

Шоколадка, сброшенная с дрона

В подвале Затолокиных мирные и военные вместе встретили Новый год. «У нас хранилась одна банка консервированных ананасов, мы ее открыли и по очереди ели кусочки. У дяди Вовы на телефоне была музыка сохранена, он ее включил. Рита так обрадовалась, стала танцевать,— говорит Юля.— Другие солдаты ей передали пакет сладостей — орешки, шоколадки, конфеты. Это тебе, говорят, на Новый год от Деда Мороза. Радости был полный вагон».

Ровно в полночь где-то рядом ударил залп «Града».

В другом подвале Наташа Скворцова тоже ждала подарок от Деда Мороза. «Сначала мы написали ему письмо, чтобы он вкусняшек принес. Потом я говорю: давай что-то более серьезное. И она написала письмо с просьбой, чтобы война закончилась, и мы живы остались. Положили письмо возле подвала, чтобы он ночью забрал»,— говорит Ольга. У взрослых тоже было новогоднее желание — чтобы их наконец освободили или эвакуировали.

31 декабря соседка Светлана умудрилась поймать и зарезать одичавшего поросенка. Она поделилась мясом со всей улицей, так что в подвале пожарили котлет. Хозяйка дома достала маленькую баночку икры, которую все это время хранила к празднику. Деликатес, рассказывает Ольга, намазали на старые просроченные галеты, которые в подвале ели вместо хлеба: «Каждый на эту галету положил икры ложечку — отметили Новый год».

Праздника так и не получилось, признается она: «Радости ни у кого не было, в глазах и в душе печаль.

Наши уже две недели назад пришли — а никто нас не спасает, не вывозит. Солдаты говорят, что обстановка не позволяет — дроны в воздухе круглосуточно, невозможно в село большими группами заходить. Говорят, надо ждать».

Утром Наташа вышла из подвала и увидела, что Дед Мороз не забрал ее письмо. Девочка расстроилась, а мама объяснила: «Куда ж он в такую-то страсть полетит, побоится». А через несколько часов российские военные скинули с дрона во двор пачку конфет и шоколадку.

Январь

«Шли, и шли, и шли»

Для Анны и ее дочерей оккупация закончилась 9 января. «Ничего вообще не предвещало, мы легли вечером спать, как обычно. В два часа ночи меня будит солдат с позывным Кеша — говорит, по рации разрешили эвакуацию двух человек, в первую очередь детей. Я испугалась Риту и Юлю одних отпускать, прошу его — можно тоже пойду? Я же с ума тут сойду без них. Он по рации переговорил — разрешили троих забрать».

Все быстро оделись, Анна сложила в сумку документы, иконы и молитвослов. Рите тоже собрали маленький рюкзачок — она положила туда бисер и письма Наташи. Попрощались с раненым Сергеем, попросили всех заботиться о нем. И вышли из подвала.

«Нас вел военный лет сорока с позывным Цыганенок. Он как проводник постоянно заводил и выводил наших солдат в село. Вот и в этот раз он сопровождал Кешу на ротацию,— говорит Анна.— Мы пошли по улице, потом огородами, дальше через болото к речке. Кеша взял с собой кусок пенопласта, опустил его на воду и посадил Риту. Мы все шли в воде по горло, а она на пенопласте плыла, как на кораблике».

За речкой снова было болото. Там над ними пролетела вражеская «Баба-яга» — совсем как в страшной русской сказке.

«Мы присели, не шевелились… Я не знаю, каким чудом, но она нас не заметила — промчалась мимо. Еще миномет работал — тоже не задел. Скорее всего, Боженька нас тогда спас».

За болотом было поле. «Шли, и шли, и шли — мокрые, замерзшие, уставшие. Мы же столько месяцев сидели в подвале, отвыкли ходить. А тут три километра по жуткой грязи. Она засасывает, налипает на ноги, идти очень тяжело,— говорит Анна.— Рита молодец, не жаловалась. А Юля совсем раскисла — плакала: "Мамочка, у меня нет сил, оставь меня здесь, брось меня". Я ее схватила за руку и тащила, тащила…»

Посреди поля Цыганенок передал их солдату с квадроциклом и пошел обратно. Кеша остался ждать. Анну, Юлю и Риту кое-как усадили на квадроцикл — и помчались дальше через ту же грязь. «Так быстро ехали, так сильно трясло — я боялась, что девочки выпадут и разобьются. Но обошлось. Только у Риты от ветра улетел ее рюкзачок, потерялся». Квадроцикл затормозил лишь в Обуховке, где Затолокиных пригласили в «распологу» военных. Там им дали сухую одежду и накормили. Они дождались, когда приедет квадроцикл с Кешей, а потом вместе с солдатами на «буханке» доехали до больницы в Рыльске. Оттуда родственники увезли их в Курск.

Анна и ее дочери пробыли в оккупации пять месяцев. Дорога к свободе заняла около восьми часов.

Но у этой истории нет счастливого конца. Следующей ночью солдаты попытались эвакуировать родителей Анны. В поле их атаковала украинская «Баба-яга». Иван Петрович и Валентина Сергеевна погибли. Погиб дядя Вова из Пскова — тот военный, под чью музыку Рита танцевала в новогоднюю ночь. Выжил только Андрюшка-москвич, ему раздробило кисть. Из госпиталя он позвонил Анне — так она узнала о судьбе своих близких.

Их тела до сих пор лежат в поле.

«Украинцы в нескольких метрах»

После этой трагедии командование решило поставить эвакуацию на паузу. Так что для Ольги и Наташи ничего не изменилось — они продолжали прятаться в подвале. «Получилось так, что в селе и наши, и украинцы — все вперемешку. Кто-то в домах сидел, кто-то в подвалах. Не поймешь, где кто, постоянно слышны перестрелки,— вспоминает женщина.— "Баба-яга" часто летала, сбрасывала снаряды на наш двор. Спалила там постройку для животных, сарай спалила, он горел всю ночь. Била по дому, где наши военные засели. Точнее сказать, по остаткам дома. Несколько раз мимо проезжали украинские броневики — мы их очень боялись после той истории с гранатой. Одна женщина решила сбегать домой к себе — вернулась, рассказала, что все разрушено, а во дворе больше десятка трупов украинцев лежит».

Однажды жителям подвала пришлось оказывать медпомощь раненому военному. «Утром слышим два мощнейших удара,— рассказывает Ольга.— А потом к нам заползает солдат с осколочными ранениями, весь в крови. Наташа очень испугалась, я ее успокаивала: "Это наш, наш". Уложили его на матрас, одежду разрезали, начали как-то перевязывать. Он стонет: "Бегите в подвал соседний, там у нас жгуты, уколы обезболивающие". Побежали — хоть и страшно, дрон в небе, а куда денешься — человек умирает. Вернулись, укол вкололи, зажгутовали. Он в сознании был, лежал, стонал. Только через три часа его товарищи смогли забрать».

Как врачи-волонтеры спасают раненых в прифронтовой зоне

А на Рождество Наташа заболела — серьезно поднялась температура. Обычное дело в обычной жизни с педиатрами и скорой помощью — но настоящее ЧП в подвале под обстрелами. «У нее постоянно 39,7. До 40 даже доходило. Запас жаропонижающих у нас был, нурофен детский — пьем, сбиваем, но температура опять поднимается. Мы думали, что это вирус, а дня через два посмотрели в рот — там стоматит. Оно и понятно, мы с середины ноября не мылись, не умывались, рук не мыли — воду берегли,— говорит Ольга.— Один военный, Юра, принес нам из другого дома спрей просроченный — мы пшикали. Пакетики с ромашкой заваривали. Стало полегче, через пять дней температура у нас ушла. Но это очень были тревожные дни».

В середине января к ним впервые за долгое время пришла соседка из подвала напротив. И огорошила неожиданным известием: «А у нас в доме украинские военные живут. Один с Харькова, а второй из Николаева. Воду у нас просили, консервы разогревали».

«И тогда мы совсем отчаялись,— вспоминает Ольга.— Мы-то радуемся, что наши здесь. Думали, что наша улица полностью под нашими, что нас скоро вывезут. А оказалось, что украинцы прямо тут, в нескольких метрах. И кто его знает, что у них на уме». Она вышла на улицу, и сама их увидела: «Смотрю: они в том дворе собирают щепки на растопку. Свободно ходили, не скрывались».

Через пару дней соседка снова зашла и сказала, что «одного украинца кто-то застрелил, а второй сбежал». Потом он вернулся и жил один в развалинах дома. «К нам зашел российский солдат, мы ему это все рассказали. Он вышел, метнулся перебежкой к тому дому, бросил в окно гранату, кричит: "Сдавайся, такой-растакой!". Взял в плен украинца, молодец,— говорит женщина.— Потом уже этого солдата серьезно ранило, его забрали на лечение».

«Просто сидели и ревели»

Дни шли, российских военных в селе было все больше — но боевые действия не утихали. Даже наоборот. «Наши украинцев выбивали и заселялись на их места. И мы надеялись, что ВСУ просто уйдут. Но они боролись, бились до последнего. До последнего,— вздыхает Ольга.— И вот уже наши здесь закрепились, а украинцев все равно подвозят — можно сказать, на убой. Их просто убивают, и все. Честно скажу, нам их уже жалко было».

Еще Ольга очень переживала за Затолокиных. Она не знала, что Анну и ее дочерей уже вывели из оккупации — последняя весточка с того края села приходила 30 ноября. «Я все время спрашивала солдат: как они, освобождены? А они отвечают, что информации оттуда нет. Там, мол, работает другая бригада,— говорит Ольга.— А я думаю: как там Рита маленькая это все переносит? А вдруг у них еда закончилась? Господи, чего только не передумаешь в такой ситуации».

Она испытывала смешанные чувства каждый раз, когда солдаты заходили проведать подвал. Ольга, безусловно, радовалась — тем более что военные делились едой и приносили Наташе конфеты и шоколадки. В то же время она очень боялась, что украинские дроны заметят людей в камуфляже — и тогда их подвал станет мишенью. 24 января именно так и произошло с соседями. «Там был подвал, где жил Александр Чайкин с семилетним сыном Макаром. Они раньше у Затолокиных были, но осенью на наш край села перебрались. Еще там жили дед и бабушка, но она перед Новым годом умерла — у нее онкология на серьезной стадии, а лечиться нечем было,— рассказывает Ольга.— К ним заходили наши военные — видимо, украинцы сверху это заметили. И как начали закидывать их подвал! Мы по звукам насчитали, что шесть дронов туда прилетело. А потом Александр кричит: "Макара убило!" Свекровь взяла бинты, побежала медпомощь какую-то оказать — этот маленький мальчик у нее на глазах умер. Деда ранило, ногу перебило — она доски выломала, наложила ему шину, бинтами перетянула».

Семилетнего Макара Чайкина похоронили в огороде.

Вечером в подвал зашел солдат Юра. Женщины «прямо налетели на него», требуя немедленной эвакуации. Он в который раз ответил, что ничего не может сделать — вопросом вывоза гражданских занимается командование. Но ночью вернулся и сказал: «Оля, собирайтесь с Наташей. Наш командир разрешил, я вас забираю на свой страх и риск».

«У меня сердце заколотилось,— признается женщина.— Я думаю: боже, тут же постоянно обстрелы, и дроны летят, страх идти — и страх оставаться. Ничего не могу решить. Хорошо, что свекровь тут сказала: "Оля, а что еще делать? Надо уходить". И попросилась тоже с нами. Говорит Юре: "Я тут не смогу одна остаться — все время буду переживать, дошли вы или нет"».

Солдат спросил Веру Михайловну: «Сможете быстро бежать?» — «Буду бежать!» — «Тогда тоже собирайтесь. Приду через полчаса».

Сумка для эвакуации была собрана еще летом. За это время Ольга несколько раз поменяла сложенную туда одежду — летние вещи на осенние, потом на зимние. «У меня там были все документы наши с Наташей. Ключи от машины, которой больше не было,— на память, что ли, сама не знаю. Фотографии мужа, какие сохранились,— он на них еще маленький,— говорит Ольга.— Футболку мы папину взяли на память, его чашку».

Еще женщины решили взять два ноутбука — спасти единственные ценные вещи, что остались у семьи. Один купили как раз перед оккупацией, «он был новый совершенно». На втором Наташа дистанционно училась в школе, когда в приграничье отменили очные занятия из-за обстрелов.

В подвале все переживали за уходящих, говорит Ольга, и никто не возмущался, что выводят других: «Мы всегда обсуждали, соглашались, что семьи с детьми должны первыми эвакуировать. И теперь люди радовались, что хоть нас кто-то забирает. А мы боялись, что Юра за нами не вернется».

Юра вернулся.

Во дворе он дал четкие инструкции: «Передвигаемся только бегом, держим дистанцию в пять метров. Ступаем след в след за мной, в сторону никуда не отклоняемся — могут быть мины. Не отстаем». Перебежками они добрались до другого дома, где их ждал солдат Гриша. И все вместе побежали дальше. «Свекровь от нас сразу отстала, потом вообще упала. Сил-то нет никаких, мы за полгода в подвале ходить разучились. Но потом догнала нас,— говорит Ольга.— И вот мы бежим по родной деревне — а я ее вообще не узнаю. Все разрушено, яма на яме. Я даже не пойму, где мы находимся, как будто впервые эту местность вижу».

По пути военные ненадолго отлучились и попросили женщин подождать их в ближайшем подвале. «И мы эти ноутбуки там выкинули. Поняли, что просто не донесем — с таким грузом полкилометра еле-еле пробежали, а сколько еще впереди»,— вспоминает Ольга.

Впереди была река. Юра побежал искать на берегу лодку, женщины с Гришей встали под деревом. Раздался глухой рокот — летела «Баба-яга». «Мы к дереву прижались, сердце колотится, я молюсь: "Господи боже, хоть бы она ничего не сбросила". И она пролетела прямо над нами. Слышно было, как отбомбилась где-то».

Юра вернулся через час. Лодки не было. Солдатам пришлось перейти зимнюю реку четыре раза: сначала оставили на том берегу свои рюкзаки и оружие, потом отнесли вещи и куртки женщин, затем вдвоем перенесли Наташу, а в конце подстраховывали Ольгу и Веру Михайловну. «Перешли. Промокли, конечно, но перешли. Сапоги выжали, сухие куртки надели — и снова бежать. Юра впереди, Гриша замыкающий».

Дальше все было как у Затолокиных — болото, бесконечное поле, квадроцикл, солдатская «располога», «буханка», больницы и долгожданный Курск. «Когда мы выбрались — просто сидели и ревели. Мы очень-очень благодарны солдатам Псковской дивизии, которые вывели нас. Очень благодарны их командиру Ивану,— говорит Ольга.— Уходить было страшно, но оставаться еще страшнее».

Солдаты с риском для жизни выводили жителей из оккупированных сел

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото

Эвакуация жителей Суджи (в 100 км от Курска и в 20-ти — от Николаево-Дарьино), 19 марта

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото

1 / 2

Солдаты с риском для жизни выводили жителей из оккупированных сел

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото

Эвакуация жителей Суджи (в 100 км от Курска и в 20-ти — от Николаево-Дарьино), 19 марта

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото

Февраль

«Вся жизнь сгорела»

В Курске было спокойно и безопасно, но Анна не находила себе места. Больше месяца она ничего не знала о судьбе раненого мужа. «Все время думала, как там Сережа. Думала, а вдруг он умер? Не могла эти мысли из головы выгнать. Когда Олю вывели, мы связались — а оказалось, что она про нашу улицу ничего не знает. Очень тяжело мне было».

Сгоревшие машины на дороге в Судже

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото

Сгоревшая военная техника

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото

1 / 2

Сгоревшие машины на дороге в Судже

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото

Сгоревшая военная техника

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото

Только 13 февраля солдаты смогли эвакуировать Люду — та сразу позвонила и сообщила, что Сергей жив. Еще рассказала, что обстрелы и удары дронами не прекращались, что в их убежище теперь живут люди, которых они кормили осенью. Сначала пришла женщина, у которой умерла 88-летняя мать; дочери пришлось оставить ее тело в своем подвале — хоронить на огороде было слишком опасно. Затем попросился пожить мужчина, чей подвал засыпало при обстреле. Он успел выскочить, а его 95-летнюю мать завалило. Откопать ее тело не смогли.

Сергея вынесли 15 февраля. Солдаты и Коля всю дорогу тащили его на носилках. Сейчас он в госпитале в Москве, врачи спасают ему ногу и пытаются достать осколки.

К марту военные вывели остальных мирных жителей. Николаево-Дарьино считается освобожденным, но находиться там по-прежнему крайне опасно — обстрелы, дроны и мины никуда не делись. Село вошло в официальный список из 120 населенных пунктов, куда запрещен доступ гражданским. Но женщины и сами сомневаются, что вернутся туда. «Я уже вообще не хочу жить на границе,— признается Анна.— Раньше было наоборот — не хотелось никуда из села уезжать. Я там родилась, дом построила, быт наладила, детей вырастила… Но теперь мне даже в Курске тяжело — не могу больше слышать эти постоянные сирены воздушной тревоги». «Наш дом выгорел полностью, остались только кирпичи. Все надворные постройки сгорели. Вся жизнь сгорела,— вздыхает Ольга.— Теперь жизнь нужно начинать по новой. Просто с нуля».

Последствия удара по дому Скворцовых на улице Ульяновка

Фото: Ольга Скворцова

Придомовые хозпостройки Затолокиных на Узнамойке

Фото: Анна Затолокина

Женщина у разрушенного от обстрела жилого дома в Судже

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото

1 / 3

Последствия удара по дому Скворцовых на улице Ульяновка

Фото: Ольга Скворцова

Придомовые хозпостройки Затолокиных на Узнамойке

Фото: Анна Затолокина

Женщина у разрушенного от обстрела жилого дома в Судже

Фото: Коммерсантъ / Анатолий Жданов / купить фото

Они обе считают, что государство «должно дать отдельный статус» пережившим оккупацию. «Нас в Курске все чиновники называют переселенцами,— с обидой говорит Ольга.— Переселенцы — это люди, которые смогли выбраться в первые дни августа. Я понимаю, что им тоже тяжело, у них тоже ничего не осталось. Но никто не пережил того горя, что мы пережили в этом аду. Мы провели полгода в страхе, в голоде, в холоде — а теперь мы считаемся переселенцами. Придумайте нам какой-нибудь другой статус. Раньше были "дети войны" — ну хорошо, войны у нас нет. Пусть тогда Наташа и Рита будут "детьми оккупации". А то они никто, получается».

Что освобожденные жители Курщины рассказывают про свое выживание

Опыт ежедневного смертельного риска оказался слишком травмирующим — и теперь он стеной непонимания отделяет жителей Николаево-Дарьино от остального мира. Ольга дала мне контакты соседа, который находился в оккупации с сыном-младенцем: «Поговорите с ним, я вообще не представляю, с чем они столкнулись. И зубки у ребенка начали расти в подвале, и топать он начал в подвале. И снаряд "Баба-яга" прямо на их подвал сбросила». Но мужчина не захотел давать интервью.

«Я не понимаю, для чего это нужно,— сухо сказал он по телефону.— Чтобы люди утром за чашкой кофе прочитали, как мы выживали,— а потом пошли по своим делам дальше? Лучше не надо».

Ольгу не удивляет его отказ. «Я одной женщине недавно рассказывала о нашей жизни — та, конечно, в шоке была, ахала. Но если бы я сама, прежняя, слушала такие рассказы — ничего бы не поняла на самом деле,— говорит она.— Знаете, когда видишь по телевизору военные действия — ты все равно ж это воспринимаешь не так, как оно на самом деле. Кажется, что это очень далеко, и нас это никогда не коснется. А когда ты уже в этой страсти побывал, когда ты действительно испытал это все… Тогда начинаешь задумываться: ну как вообще можно так с людьми поступать? И те же обычные люди в деревнях и городах на другой стороне — у них тоже беда, тоже горе. Они такие же как мы, они тоже ни в чем не виноваты. Ведь обычные люди не хотят ни войны, ни чего-то подобного».

«Это как фильм ужасов — никогда не подумаешь, что с тобой такое может случиться. Ведь XXI век на дворе — кажется, в наше время такое просто невозможно,— вздыхает Анна.— Честно сказать, и врагу не хочешь пожелать того, что перенесли мы за эти полгода».

Меню сайта

«Коммерсантъ» для Android

Пролог

«Родные места не хочется бросать»

Август

Вторжение

Фотогалерея

«Не верилось, что украинцы пришли надолго»

«Как вы относитесь к СВО?»

Сентябрь

«Вы теперь громадяне Украины»

День рождения

«Здесь будет очень и очень жарко»

Октябрь

«Улица та сгорела полностью»

«Снаряды падали все чаще и ближе»

«Наташа, папы больше нет»

Ноябрь

«Еды все меньше, постоянно взрывы»

«Зачем мне эта учеба, когда война?»

Декабрь

«Полчашки воды на человека в день»

«Он же умрет, надо что-то делать»

«Мы свои, мы русские»

Новый год

«Нас сейчас расстреляют!»

Шоколадка, сброшенная с дрона

Январь

«Шли, и шли, и шли»

«Украинцы в нескольких метрах»

«Просто сидели и ревели»

Февраль

«Вся жизнь сгорела»

Картина дня

22.04.2025

22.04.2025

22.04.2025

21.04.2025