Инородный артист

о самом нелюдимом режиссере России — Михаил Трофименков

Выход на экраны нового фильма Алексея Балабанова "Груз 200", очевидно, самого совершенного его произведения, станет шоком для зрителей, ожидающих чего-то вроде "Брата" (1997), "Войны" (2001) или "Жмурок" (2005). Непредсказуемость режиссера давно уже стала почти легендарной. Но даже прожженные критики после закрытых просмотров "Груза" часа по полтора не могли обрести дар речи, не говоря уже о том, чтобы попытаться интерпретировать происходящее на экране. А сам режиссер никак комментировать собственный фильм не станет, разве что выдавит из себя, как случалось в моей практике: "Ну что я буду говорить. Ты же сам все понимаешь". И его репутация аутиста, мизантропа, чуть ли не "человека-слона" российского кинематографа еще укрепится.

Балабанов верен завету Жана-Люка Годара: "Если тебе есть что сказать, скажи это, напиши книгу, в крайнем случае письмо, но, ради бога, не снимай фильм". Балабанов — режиссер, "которому нечего сказать": он полностью передоверяет это своим фильмам. И, в отличие от Никиты Михалкова или Александра Сокурова, режиссеров, в равной степени не любимых им, хотя и воплощающих противоположные, "зрительский" и "авторский", полюса отечественного кино, никогда не дает пространных интервью.

Парадоксально, что человек, поставивший "Брата", фильм, в связи с которым впервые зашла речь о "национальной идее" в кино, кажется абсолютно "чужим" в современной России. "Не мое время",— однажды отчеканил он. Он — чужой на празднике жизни, который именуют "возрождением российского кино". Он, выходец из Свердловска, чужой в Петербурге, который снимал в "Брате" или в "Про уродов и людей" (1998) так, как не снимал никто из коренных питерцев, так, как может снимать инопланетянин, взгляд которого не замылен стереотипными красотами. Не читает газет, не смотрит телевизора, ездит на велосипеде. Наотрез отказывается снимать "на цифру": "Пленка делается из желатина. Специально коровы выращиваются для пленки "Кодак". А все живое передает энергию. Поэтому и пленка живая". Собственные фильмы не пересматривает и не любит их, за исключением, разве что, "Трофима" (1995), да и то потому, что это короткометражка. Безразличен к критическим выпадам: "Я занят своим делом. Потом возьму вот — и умру".

Он, конечно, ерничает, когда говорит: "Мы (то есть Балабанов и его постоянный продюсер и друг Сергей Сельянов.— "Коммерсантъ-Weekend") с идеями не снимаем. Потому что с идеями кино плохое". Идеи, конечно, у Балабанова есть, и они объединяют его разительно не похожие друг на друга фильмы.

Если крайне условно определить жанр, в котором он работает, то Балабанов — "баталист". Война — это плохо, это неестественно, несколько раз повторял он по поводу своей "Войны", заподозренной частью критиков и фестивальной общественности если не в фашизме, то в милитаризме и ксенофобии. Но война для него — не просто конкретная военная кампания, афганская или чеченская, это состояние современного мира. И было бы лицемерием снимать кино так, словно нет этой войны всех против всех. Именно в этом он расходится с вульгарным представлением о политической корректности. Когда под корректностью подразумевают лицемерное представление о том, что все люди на земле изначально любят друг друга и не больны никакими национальными предрассудками, тогда с ней Балабанову не по пути. Упреки, адресованные ему, удивительно напоминают упреки, адресованные в начале ХХ века очень жестокому писателю Максиму Горькому. Последнего упрекали в том, что он не верит в изначальную доброту русского крестьянина. Балабанов так же не верит в изначальную доброту человека.

В его экранной вселенной вообще постоянно идет, или только что закончилась, или вот-вот начнется война. Даже фильм про детство порнографии в России Серебряного века "Про уродов и людей", кажущийся изысканным стилистическим упражнением, отравлен дыханием сгущающейся где-то за пределами кадра мировой бойни. В "Брате" и "Брате-2" (2000) герой ведет себя в мирной жизни повинуясь инстинктам, благоприобретенным на Кавказе. Впрочем, само понятие "мирная жизнь" для Балабанова фиктивно. В "Войне" герой, вернувшийся ненадолго на свою провинциальную родину, обнаруживает, что в разборках погибло едва ли не больше его ровесников, чем на фронте.

Тени войны бродят даже по чистейшей мелодраме "Мне не больно" (2006), заставляя скрежетать зубами и грезить о мести одного из героев-дизайнеров, воплощаясь то в десантников, исполняющих свои корявые песни неподалеку от блестящего Невского, то в милицейское жлобье, унижающее официантку неправильной национальности. И в "Грузе 200" история провинциального мента, садиста, убийцы, психа, импотента, обладающего беспредельной властью над жизнью и смертью других людей, тоже разворачивается на фоне афганской войны, не показанной, но напоминающей о себе "черными тюльпанами" с гробами.

Но как бы чутко ни реагировал Балабанов на насилие, разлитое в реальной жизни, его фильмы имеют, безусловно, "ментальную" природу: важнее то, что происходит в голове героев, а не вокруг них. Недаром дебютировал он в полнометражном кино герметическими экранизациями Самуэля Беккета ("Счастливые дни", 1991) и Франца Кафки ("Замок", 1994). В этих эзотерических притчах и пустынный Ленинград, по которому бродил герой Виктора Сухорукова с забинтованной головой, и зловещий Замок были лишь черепными коробками, вмещавшими кошмары героев. Но то же самое можно сказать и о других, как бы сюжетных его фильмах.

"Брат" — это же история о том, что происходит в голове нормального молодого губошлепа, превращающегося, без видимого морального ущерба для себя, в киллера. Такой "роман воспитания" нормального русского убийцы конца ХХ века. "Про уродов и людей" — история о том, что происходит в голове благопристойных петербургских обывателей, также без видимого напряжения становящихся моделями садомазохистского порно, марионетками в липких руках. В "Грузе 200" камера Балабанова максимально объективна, сдержанна: не впадает в истерику даже в самых жутких сценах, просто фиксируя происходящее. Но и этот фильм тоже о приключениях и мучениях не тел, но сознания. Точнее говоря, о катастрофическом распаде сознания всех без исключения персонажей, рифмующемся с распадом Советского Союза. Впрочем, нет, есть в фильме один нормальный человек, девушка, угодившая в лапы маньяка, но и ее окружающий мир последовательно и дружно доводит к финалу до полного безумия.

И если согласиться с этим, то в мире Балабанова органично занимает свое место и самый необычный его фильм "Река" (2000) — не завершенный из-за трагической гибели исполнительницы главной роли Туйары Свинобоевой, но и в виде 50-минутного монтажа снятых сцен кажущийся шедевром. Дело происходит в якутской колонии прокаженных, изгнанных умирать за пределы здорового мира. Цепь трагических событий начинается с того, что к изгоям присоединяется здоровая женщина, жена одного из них. Но в мире, где норма — болезнь, а не здоровье, именно она оказывается "чужой", "уродом", отступлением от нормы. И можно сказать, что все фильмы Алексея Балабанова, прежде всего "Груз 200",— свидетельства о прокаженном мире, где норма и патология поменялись местами.