В Русском музее открылась выставка "Картины о жизни", на которой представлена русская жанровая живопись середины XIX — начала XX века из частных собраний Москвы и Санкт-Петербурга. Комментирует МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ.
Известие, что Русский музей покажет русский жанр, внушало надежды на обновление выставочных принципов музея. На то, что бесформенные выставки на абстрактные темы ("Красный цвет" или "Дорога") сменят экспозиции, совмещающие зрительский и научный потенциал, открывающие подводную часть айсберга русского искусства, лишь вершину которого можно видеть в постоянных экспозициях.
Жанровая живопись XIX века — увлекательнейший сюжет. Сотни "маленьких солдат" искусства, "академисты" и "реалисты". Большинство из них пренебрежительно относят ко "второму" или "третьему" ряду, но именно они создали основной корпус русской живописи, оттачивая мастерство, развлекая публику анекдотическими, как "Деспот семьи" (1893) Владимира Маковского, или слащавыми, как "Маленькие шарманщики" (1868) его брата Константина, сценками. Они искренне нравились современникам любых сословий. Первой картиной, купленной Павлом Третьяковым для своей галереи, была "Стычка с финляндскими контрабандистами" Василия Худякова. А будущий Александр III начал свою коллекцию с "Итальянской девочки, черпающей воду" Ивана Келера-Вилианди.
Воображение рисовало монументальную экспозицию, на которую, наверное, хватило бы работ из фондов одного только Русского музея. Но нет, всего лишь 27 картин. Зато обращение к коллекционерам — логичный ход: именно они, какой бы модернизм ни стоял на дворе, хранили верность скромному жанру. Благодаря им можно увидеть "В присутствии (Выход начальника)" Василия Пукирева, картину, право же, поинтереснее, чем хрестоматийный "Неравный брак" (1862). Пукирев создает образ чинопочитания не литературными, как в "Браке", а архитектоническими средствами: сатирический эффект рождается из соотношения огромного интерьера и человеческих фигурок, сбившихся в угодливую очередь. А в "Зароке не пить" (1860) Акима Карнеева мужики отмечают вступление в общество трезвости так же неистово, как раньше пропивали последнее. Один так вообще громит бутыли с водкой жестом Моисея, разбивающего скрижали Завета.
Другое дело, что, составляя столь камерную экспозицию, можно было бы позаботиться о чистоте жанра. Вот крутобедрая "Женщина с попугаем" Марцелия Сухоровского: с каких это пор такие салонные ню причисляют к жанровой живописи? Вот эскиз Бориса Кустодиева "В церкви. У Спаса Всемилостивое Око": темпераментная, свободная живопись. Но она уже за рамками той художественной картины мира, где царят строгие жанровые разграничения, это уже живопись, заявившая в пику жанру, что цвет и свет важнее сюжета и морали. Вот "Рыбачок" неизвестного художника 1840-1850-х годов: провинциальный наив, трогательный в середине XVIII века, но сто лет спустя уже старомодно-курьезный, да и к жанру в понимании XIX века вряд ли относящийся.
Постепенно находишь некую закономерность. Бесспорный жанр на выставке действительно из частных собраний. А то, что нарушает его чистоту, — из антикварных салонов, участвующих в экспозиции наравне с коллекционерами. Да и сама выставка подготовлена при участии одного антикварного ООО. Но салон и частная коллекция не одно и то же. Слишком понятна заинтересованность в выставке именно антикваров: экспонирование картины в Русском музее повышает ее стоимость. Так что выставка "Картины о жизни" дает представление не только и не столько о русском жанре, сколько о русском рынке.