"Какое-то "умиление" патриархальностью"

Политические кампании с использованием патриотической риторики, подобные проходящей ныне, случались в отечественной истории не раз. Однако, как выяснил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, они угасали, как только создавались управляющие ими бюрократические структуры, а народ терял к ним интерес еще раньше.

"За веру, царя и отечество"

На протяжении всего XX века в Российской империи и СССР тени забытых предков считались естественными союзниками в борьбе против внешних и внутренних врагов существующего строя. В 1905-1906 годах патриоты-монархисты словом и делом помогли правительству справиться с революционным движением в городах. Правда, при этом патриотическая волна превратилась в шовинистическую, а еврейские погромы сделали Россию изгоем в глазах всех цивилизованных стран. Однако главная цель — нагнать страху на врагов трона всех мастей и поддерживающие их круги — была достигнута и потому оправдывала избранные средства.

При этом создатели ультрапатриотического Союза русского народа и отпочковавшихся от него организаций и их кураторы из властных структур нимало не думали о последствиях предпринятых ими акций. Прежде всего о том, что любые лозунги, повторенные бессчетное число раз, приедаются и перестают влиять на умы и настроения с прежней силой.

В итоге в 1914 году с началом первой мировой войны новая патриотическая кампания, по сути, потерпела полный провал. Антинемецкого запала хватило на считанные месяцы, если не сказать недели, после чего началось массовое уклонение от призыва. А предприимчивые люди, создав массу общественных, промышленных, благотворительных комитетов и тому подобных организаций, прикрываясь патриотической риторикой, приступили к разворовыванию средств из казны. Что, в свою очередь, привело к 1917 году к полной дискредитации монархических и патриотических идей.

Патриотическая кампания сталинского типа началась в конце 1930-х и была сначала направлена против потенциального внешнего врага — немцев. Кинематографический князь Александр Невский показывал народу, как надо бить иноземных захватчиков, а профили князя Кутузова и князя Суворова появились на орденах страны, в которой полностью и окончательно ликвидировали дворянство. Усиленно пропагандируя подвиги предков, постоянно отбивавшихся от вероломно нападавших врагов, советское руководство отвлекало население от размышлений о поражениях и отступлениях Красной армии. Ведь неудачи были всегда, но затем мы всегда побеждали.

Как водится, успешной оказалась только первая часть кампании. Многочисленные комитеты — антифашистские, славянские — и востребованные для подъема патриотизма деятели искусств под руководством большой группы чиновников из Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) направили кампанию на борьбу с внутренним врагом — набравшейся западного либерализма интеллигенцией. Что, как известно, превратилось в настоящий фарс с комическими рассказами о русском первенстве во всех областях науки и техники и нешуточной борьбой с безродными космополитами. И завершилось бесславно со смертью Сталина.

А в середине 1950-х Хрущев решил возродить элементы российской государственности. Ведь РСФСР была единственной союзной республикой, не имевшей своей компартии и многих политических и бюрократических институтов. Вслед за Бюро ЦК КПСС по РСФСР появились, к примеру, Союз писателей РСФСР и учрежденные им издания: "Наш современник" и другие. После небольшого шума в печати о росте роли российского руководства в СССР очередная патриотическая пропагандистская кампания под тяжестью бюрократического давления заглохла, поскольку за дело взялся главный идеолог партии Михаил Суслов, который нашел новый способ сделать русский патриотизм управляемым и лояльным. Способ этот использовался не только в отношении почвенников. Сохраняя идеологические группировки разной направленности — от патриотов-почвенников до либералов — и регулярно стравливая их, Суслов смог десятилетиями удерживать руководящие высоты в идеологии. А кроме того, в зависимости от текущего момента и настроений в руководстве страны всегда можно было выдвинуть на первый план приверженцев социал-демократических идей, ярых сталинистов или даже националистов. Либо использовать их идеи для очередного доклада или постановления. На этом специализировался ближайший соратник Суслова — секретарь ЦК КПСС Борис Пономарев.

"Нарочито подчеркивают бездуховность"

Манипулирование писателями-почвенниками оказалось делом сложным и простым одновременно. Большинство из них искренне верили в то, что их основная миссия — защищать русский народ. А также в то, что после разоблачения культа личности они могут без обиняков писать о жестокой эксплуатации народа в колхозах. Но тех, кто не понял или не принял предложенные ЦК правила игры, сначала увещевали, потом критиковали, а самых непонятливых запрещали публиковать. К примеру, в 1963 году партаппарат обрушился на творчество поэта Александра Яшина и прозаика Федора Абрамова, которых прорабатывали образцово-показательно, с участием центральных газет и писательских парторганизаций.

"Произведения эти,— вспоминал Федор Абрамов,— разные по письму, по содержанию, были продиктованы одним чувством — привлечь внимание к трудным и острым проблемам деревни. Ни малейшего лака. Ни малейшей подсветки. Честный и откровенный разговор о реальной жизни, о наболевших вопросах в развитии сельского хозяйства.

К сожалению, вот эта-то обнаженность далеко не всем пришлась по душе. В печати появились разносные статьи и рецензии, нас стали прорабатывать на различных собраниях и совещаниях, мало того — на нас напустили еще земляков, от имени которых в газетах были напечатаны так называемые открытые письма, жанр, который в те годы был в немалой моде. Короче, нам с Яшиным было нелегко".

Оба литератора оказались в нелегком материальном положении, и Абрамов писал, что во время их встречи Яшин жаловался ему:

"Вам, дорогой Федор Александрович, можно предаваться благодушию, у вас не семеро по лавкам, да и жена, как мы слышали, доцентик, а мне надо свой колхоз обеспечивать своевременной выдачей на трудодни. Ежедневно! — жестко добавил он.— А поступления — какие?"

Охотников оказаться в том же положении среди писателей-деревенщиков не нашлось, и в критике Яшина участвовали даже его ближайшие соратники и ученики. "Предали!" — как вспоминал Абрамов, зло говорил поэт. Как бы то ни было, страх остаться без куска хлеба долгие годы держал патриотических писателей в узде.

Использовались и иные механизмы воздействия. Правильно понимавших поставленные партией задачи награждали орденами, высокими званиями, удостаивали Государственной и Ленинской премий. К примеру, Иван Васильев был в стране единственным писателем, получившим Ленинскую премию за очерки. Но как только писатели патриотического направления начинали примерять на себя тогу учителей жизни, цензоры и партийные чиновники организовывали новые мероприятия, напоминавшие, кто хозяин положения в идеологии.

В 1977 году цензура — Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР (Главлит) — взялась за основной орган печати почвеннического направления, журнал "Наш современник". В январе 1977 года начальник Главлита Павел Романов докладывал в ЦК о том, что в опубликованных в журнале рассказах Юрия Бондарева "автор, пытаясь объяснить большие людские потери во время Великой Отечественной войны, акцентировал внимание на том, что в атаки бросали необученное, неопытное пополнение, которое гибло почти полностью". А Василий Белов фактически льет воду на мельницу идеологических противников СССР:

"Автор нарисовал крайне неприглядную картину положения дел в наших психиатрических больницах: произвол врачей, непрофессиональное диагностирование, объявление здоровых людей психически ненормальными в случае незнания ими ответов на каверзные вопросы психиатра. Автор проводил также мысль, что алкоголизм является следствием социальных потрясений и жизненной неустроенности людей и что для лечения алкоголиков у нас нет нужных условий. Объективно этими рассуждениями автор вольно или невольно "подтверждал" разглагольствования зарубежной пропаганды о том, что в наших психиатрических лечебных заведениях содержатся здоровые люди".

Однако, как свидетельствуют документы, превращаться в оппозиционеров идеологи русского патриотизма явно не собирались. В большинстве случаев, попав под пресс цензуры, даже самые маститые публицисты и писатели-деревенщики соглашались на исправление своих произведений в духе указаний Главлита. О чем теперь они предпочитают не вспоминать.

"В 1980-1981 годах,— говорилось в отчете Главлита, направленном в ЦК КПСС в мае 1982 года,— журнал ("Наш современник".— "Власть") продолжал публиковать серию очерков В. Белова "Лад", в которых во многом идеализировалось прошлое, подчеркивалась разумность хозяйственного уклада дореволюционной деревни, якобы положительно формировавшего нравственный облик сельского труженика. Здесь просматривалось какое-то "умиление" патриархальностью и "благолепием" жизни старой деревни, не говорилось о классовом расслоении крестьянства, нищете и невежестве подавляющей его части. Один из очерков В. Белова (N1 журнала за 1981 год) завершался главой "Неразлучная пара", подробно повествующей о церковных праздниках и обрядах, являвшихся, по мнению автора, "необходимым звеном в чередовании труда и отдыха сельского жителя". После замечаний редакция внесла исправления в очерки; глава "Неразлучная пара" не была опубликована.

Из рассказа В. Солоухина "Вова, т-сс-с" (N3 журнала за 1881 год) было исключено утверждение автора о том, что в последние годы многое на селе изменилось далеко не в лучшую сторону: "Общая атмосфера дружности и слаженности как-то размылась, развеялась. Село перестало быть чем-то единым, цельным и, если хотите, живым. Живучим, во всяком случае... Теперь у нас уже не село, а просто населенный пункт".

В N4 журнала за 1981 год помещен очерк И. Васильева "В верховьях Ловати и Великой", где автор, рассуждая о том, почему "уровень производства падает, капитальные вложения не дают скорой отдачи, нечерноземная деревня все еще не двинулась в гору", заключает, что хозяйственные и межведомственные неурядицы в современном селе влекут за собой негативные изменения не только в экономической сфере, но и в идеологии и психологии сельских жителей, среди которых наблюдается "рост безучастности, снижение принципиальности, которая уступает место приятельству, утрата принципиальности порождает атмосферу делячества". Стали обычными в деревне и нарушения социалистических норм, расцениваемые лет двадцать назад не только как противные партийной этике, но и как уголовные преступления. В материал внесены исправления.

В очерке того же автора "Земля русская", помещенном в N12 журнала за 1981 год, проводилась мысль, что с началом коллективизации деревни началось ее экономическое оскудение, с которым мы сталкиваемся и в настоящее время. В очерке ставился вопрос о назревшей необходимости закрепить за деревней лесные, водные и другие угодья, чтобы она "юридически становилась полноправным хозяином земли". Вывод автора был весьма категоричен: "Деревня обязана взглянуть на самое себя, что такое с ней случилось? Потеряли хозяина... Нам еще предстоит понять, куда пропала рачительность, и найти пути возврата ее человеку. Причина этого положения в нашей самоуверенности". Очерк после замечаний Главлита СССР был подвергнут правке".

Соглашался вернуться в общее советское идеологическое русло и лидер писателей-патриотов Юрий Бондарев. В том же отчете говорилось:

"В подборку коротких рассказов Ю. Бондарева под общим заголовком "Мгновения" (журнал N5 за 1982 год) был заверстан рассказ "Несчастье", в котором автор "повествует" о том, как в результате ареста советскими административными органами и смерти в заключении какого-то безымянного отца его дочь лишилась рассудка, стала в шестнадцать лет сексуально ненормальной, т. е. вследствие произвола властей жизнь девушки была искалечена.

В другом рассказе из этой подборки — "Русские городки" — речь идет о провинциальных городах России, где некогда в битвах и славе решалась судьба русского народа, а теперь царят запустение, грязь, безнадежность. Близ разрушенных в тридцатых годах белокаменных кремлей и безъязыких колоколен по воскресеньям собираются жалкие базары, где торгуют всякой рухлядью и даже портретами Сталина времен сороковых годов. Диалоги посетителей базара нарочито подчеркивают бездуховность, грубость, мелочность интересов жителей этих некогда оплотов русской славы.

После замечаний Главлита СССР рассказ "Несчастье" был из номера снят, а в рассказ "Русские городки" внесены изменения".

Мало того, тот же Юрий Бондарев проявил удивительную гибкость, участвуя в заседании секретариата правления Союза писателей РСФСР, на котором, как говорилось в записке идеологических отделов ЦК, "руководству "Нашего современника" было указано на ряд идейных просчетов и ошибок в опубликованных материалах, в особенности одиннадцатого номера журнала за 1981 год. Принявшие участие в заседании секретариата видные писатели Ю. Бондарев, Е. Исаев, П. Проскурин, Е. Носов, Н. Доризо оценили публикацию повести "Сороковой день" В. Крупина, статьи В. Кожинова "И назовет меня всяк сущий в ней язык" серьезной ошибкой редакции. Секретариат СП РСФСР рекомендовал главному редактору журнала т. Викулову С. В. повысить ответственность сотрудников редакции за идейно-художественное качество публикуемых материалов".

"Проработочная буря"

Та же игра продолжалась и в дальнейшем. В цензуру отправлялись сверстанные номера "Нашего современника" с резкими материалами, которые затем после некоторых препирательств исчезали из журнала. В сентябре того же 1982 года Главлит докладывал:

"В представленный на контроль Главлита СССР N10 журнала "Наш современник" включены воспоминания писателя Ф. Абрамова "Семь верст до небес", где рассказывается о его встречах с Александром Яшиным.

В этих воспоминаниях Ф. Абрамов, по существу, отвергает ту справедливую партийную критику, которой подверглись в свое время его очерк "Вокруг да около" и "Вологодская свадьба" А. Яшина... Ф. Абрамов "сообщает" читателю, что А. Яшин тяжело переживал "проработочную бурю", разразившуюся над ним, задыхался от бешенства, от своего бессилия, от хамства, окружавшего его.

Описывая встречи А. Яшина с "героями" его "Вологодской свадьбы", Ф. Абрамов воспроизводит такие, например, "суждения" Яшина о тех, кто его неприязненно встретил: "Чертов народ! Ты для него все, жизнь готов отдать, а он первый же тебя копытом. Неужели это ж у других народов так?" В этом же "ключе" подается и реплика А. Яшина в адрес лиц, которые "не всегда поддерживают его в борьбе за правое дело" (в том числе и по отношению к работнику райкома партии): "Заелись, забурели, сволочи... До чего народ довели... Не вороти, не вороти рыло-то, правду говорю..."

Сомнительной с этической точки зрения является целесообразность публикации в воспоминаниях Ф. Абрамова материалов об интимных взаимоотношениях А. Яшина и поэтессы Вероники Тушновой. Сам Яшин об этом никогда не писал. Вряд ли эта публикация будет хорошим "подарком" для увековечивания памяти покойного писателя и для ныне здравствующих членов его семьи.

В этом же номере журнала заверстаны стихотворения А. Щербакова "У районной бани" и Е. Шевелевой "Женщина под кленом".

Темой стихотворения "У районной бани" поэт взял беспробудное пьянство, нарисовал образ пьяницы, валяющегося в канаве. Мимо него проходят равнодушные люди, стыдливо отводя глаза, не пытаясь помочь человеческому несчастью. На заключительные слова стихотворения: "Но кто вернуть ему поможет имя? Возможно это? Иль уже нельзя?.." автор ответа не дает.

В стихотворении "Женщина под кленом" говорится о некоей "стойкости" советской женщины, которая ждет домой супруга не с винтовкой боевой, как в былые годы, а с обыденной "авоськой рыночной"...

За такую стойкость, за такое "терпение" выносливая женщина уподобляется "всем Ярославнам на Руси".

Считаем, что воспоминания Ф. Абрамова и названные выше два стихотворения публиковать не следует".

Естественно, их и не опубликовали. Патриоты едва ли не охотнее представителей всех других идейных направлений смирились с тем, что ими манипулировали Суслов и его преемники. В своих глазах они были чисты. То, что лежало на сердце, они написали. Своего читателя — интеллигенцию с сельскими корнями — они и после правки не теряли, тем более что этот читатель не имел ни малейшего понятия о всех цензурных перипетиях. А остальному народу было не до проливаемых по нему слез. Ведь то, что говорил Яшин, было чистой правдой. "Чертову народу" не было никакого дела до идейных столкновений и исканий. А за долгие годы и коммунистические, и патриотические лозунги, которые повторялись бессчетное число раз, приелись и перестали влиять на умы.

В прошлом году во время обострения отношений с Грузией российские власти опять пустили в ход патриотическую фразеологию, и нет сомнения, что все снова пойдет по прежней схеме. В соответствии с универсальным бюрократическим правилом по управлению патриотизмом новые сусловы создадут административные структуры, которые направят патриотический процесс в сугубо литературное русло.

ПРИ СОДЕЙСТВИИ ИЗДАТЕЛЬСТВА ВАГРИУС "ВЛАСТЬ" ПРЕДСТАВЛЯЕТ СЕРИЮ ИСТОРИЧЕСКИХ МАТЕРИАЛОВ В РУБРИКЕ АРХИВ