«У Лифаря была невероятная харизма и чрезвычайно интересная жизнь»

15 апреля (2 апреля по старому стилю) исполняется 120 лет с рождения Сержа (Сергея Михайловича) Лифаря — звезды «Русских балетов» Дягилева, хореографа, многолетнего худрука балета Парижской оперы и мэтра для целого поколения артистов. 90-летний Жильбер Майер был его учеником и другом, а ныне сам — живая легенда, педагог с колоссальным стажем и опытом, воспитавший целую плеяду звезд: от Элизабет Платель и Сильви Гиллем до Хосе Мартинеса и Матье Ганьо. 90-летний ученик рассказал Марии Сидельниковой о своем 120-летнем учителе.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

— Помните, когда вы впервые увидели Сержа Лифаря? В школе в Париже?

— Еще раньше, в Женеве. Я же швейцарец, заниматься в танцевальной студии начал с раннего детства, и когда Серж Лифарь приехал на гастроли в Большой театр Женевы, мы с мамой пошли. В вариации второго акта «Жизели» казалось, что он парил в воздухе, у него была необыкновенная элевация. А как театрально он падал на сцену! На меня его выступление произвело огромное впечатление. После спектакля ждали его у артистического входа. Он вышел — все зашушукались: Лифарь, Лифарь. А он в ответ пошутил: «Я не Лифарь». Подписанную тогда программку до сих пор храню.

— Вы поступили в школу в 1948 году, в 1951 году вас приняли в труппу Парижской оперы. Как к нему относились тогда?

— В определенный период его называли главным реформатором Оперы.

В театре было два балетмейстера: Альберт Авелин — великий хранитель традиций французской школы и Лифарь — человек, который хотел все изменить, держатели абонементов называли его «варваром».

Он же их и за кулисы перестал пускать, и свет в зале выключил, чтобы они больше не разглядывали своих протеже. После «Творений Прометея» директор Жак Руше предложил ему возглавить балетную труппу. У него был огромный успех, он был избалован вниманием. Ну а потом случилась война. Лифарь активно участвовал в жизни оккупированного Парижа, эти вечеринки, ужины с нацистами. Все это выходило на первые полосы газет. Саша Гитри, Арлетти и многие другие делали примерно то же самое. Его за это преследовали, и этот след остался с ним на многие годы, он с этим жил. То есть большая карьера Сержа Лифаря продолжалась с «Русских балетов» до 1945 года.

— А какая потом была обстановка?

— Потом последовали обвинения в коллаборационизме, его выгнали из Оперы, он уехал в Монте-Карло, артисты кордебалета писали письма в его поддержку и петиции. Лифаря в итоге вернули, но сначала только в качестве балетмейстера, без права танцевать на сцене. Помню одно дефиле, мы все — ученики школы — толпимся в Танцевальном фойе, и артисты с нами же, и Лифарь. Он должен был завершать выход этуалей. Как он волновался! На нем лица не было — весь бледный. Боялся, что техники что-нибудь сделают, откроют люк на сцене, например. Но когда дошел до середины сцены, зал взорвался аплодисментами.

— Как и когда вы с ним сблизились?

— Лифарь меня начал замечать на второй-третий год после поступления в труппу. Он устраивал конференции о балете в библиотеке в Дворце Гарнье, и я ни одной не пропускал. Пристраивался в уголке и слушал. Он был страстным рассказчиком. Там-то он меня и заметил. Сказал: вот этот мальчишка все время приходит. А потом уже пригласил своим ассистентом на конференции в Сорбонне, он давал их каждый июль. Целый амфитеатр Ришелье собирался, а это 500 мест! Моя задача была показывать всякие технические вещи — прыжочки, заносочки. Благодаря Лифарю балет вошел в Сорбонну. А в труппе по первости я был на заменах, как и все, танцевал совсем маленькие роли. Однажды во время «Сюиты в белом» парень, который был официальным заместителем, ушел домой спать. И, как назло, случилась травма, тогда я вызвался и сказал, что знаю текст. Не уверен, что хорошо выступил, но другого варианта все равно не было. И так потихоньку, он меня признал. Помню, однажды позвал с собой в поездку во Флоренцию, мы в садах Боболи «Галантные Индии» показывали.

И на выходе из отеля дал мне лист со списком мест и музеев, куда мне надо непременно сходить подтянуть культурный уровень. Это он из себя немного Дягилева изображал.

Когда Лифарь ушел из Оперы и основал свой Институт танца, я был его вице-президентом и, закончив танцевальную карьеру, много для него делал.

— Как вам кажется, что он искал, занимаясь просветительской деятельностью?

Как Серж Лифарь создал из своей жизни миф

— Лифарь с огромным уважением относился к истории танца! Это была его страсть. В своем Институте танца вручал премии, помогал артистам, издавал книги, проводил конференции. И мало кто знает, но после войны он еще входил в состав комиссии парижской префектуры, которая присваивает названия улицам и площадям. И это он добился, например, чтобы маленькая площадь перед выходом артистов из Дворца Гарнье носила имя Сергея Дягилева и чтобы на доме в 16-м округе Парижа, где жил и умер Шаляпин, разместили мемориальную доску. Он же занимался поиском могил балетных артистов, в частности, Жан-Жоржа Новерра.

— Насколько он был близок с эмигрантским Парижем?

— Он очень много делал для «белых русских», играл важную роль в жизни этой общины. Организовывал балы, гала-вечера в пользу всевозможных ассоциаций. В консерватории Рахманинова был почетным президентом.

Жертвовал деньги, хотя у него самого деньги не задерживались, они не были для него чем-то первостепенным.

Было пять франков — он отдавал пять франков. Было сто — отдавал сто.

— И меж тем в Опере он занимал сразу несколько ставок, был одним из самых высокооплачиваемых сотрудников и сам поддерживал образ состоятельного человека.

— Действительно, на всех гала Лифарь получал в два раза, а то и больше, чем любая другая звезда. Он хорошо зарабатывал, но при этом и много тратил. Но Лифарь не был капиталистом, не стремился купить себе квартиру или участок земли.

Всю жизнь, за исключением непродолжительного периода, жил в отелях, как и его подруга Коко Шанель.

И, конечно, получал огромное количество подарков. Его всегда приглашали в самые богатые и аристократичные французские дома, даже когда он уже жил в Швейцарии.

— Чем он так привлекал? В чем секрет?

— Вокруг его имени была особая аура, он умел ее создать. У него была невероятная харизма и чрезвычайно интересная жизнь. И, конечно, он был очень красив. У меня есть его фотография, когда он только приехал в Париж и поступил к Дягилеву, и фотография, сделанная два-три года спустя, уже после обучения у Чекетти и прочего. Это два совершенно разных тела. Какие восхитительные ноги! И при этом он не занимался культуризмом. Бюст, бицепсы, руки — все невообразимой, естественной красоты. В «Призраке розы» мы видим, как очерчены мышцы, но они не «сфабрикованы», он не качался. Лифарь обладал потрясающим чувством позы. И был очень фотогеничным. Ну и нос, конечно, удачно ему переделали. Когда он танцевал «Матросов», в профиль видно что-то такое страшненькое, толком и не разобрать.

Я восхищаюсь хирургами того времени — такой красивый профиль ему сделали!

Но при всем при этом в кругу близких людей Лифарь держался очень просто, особенно в конце жизни. Я ездил к нему в Лозанну регулярно, раз в два месяца всегда навещал. И даже уехав из Парижа, он оставался в курсе всего, что происходит: делал вырезки, отправлял мне фотокопии того, что говорилось или писалось о балете.

— Серж Лифарь родился в Киеве, вся его карьера сложилась во Франции, последние годы жизни провел в Швейцарии. Обсуждали ли вы, кем он сам себя считал?

— Несмотря на то что вся его карьера прошла во Франции, он никогда не просил французского гражданства и всегда оставался апатридом. Жил с этим «паспортом» и с ним же умер. Тогда как Нуреев все же получил австрийское гражданство.

— Помните ли вы прощальную «Жизель» Лифаря?

— Конечно. Это был 1956 год. Генеральный директор Жорж Ирш поставил его перед фактом, потому что он-то никуда не желал уходить.

Просто было объявлено, что сегодня вечером «адье» Сержа Лифаря, он станцует свой последний спектакль

Лифарь всегда выступал с живыми цветами. Так что в конце я собрал в конверт лепестки лилий, и он мне его подписал. Цветы высохли, превратились в пыль, но память осталась. И на могилу его всегда приношу букет лилий.

— Что вам, как танцовщику, давали балеты Лифаря? Была ли вам близка его хореография?

— Лифарь развил неоклассический стиль. Он добавил позиции, после пятой — еще шестую и седьмую. Конечно, он их не изобрел, потому что шестая — это обычное положение ног человека, а седьмая — это позиция шага, ходьбы. Он развил этот стиль, из академизма сделал импрессионизм, если проводить параллели с живописью. И этот стиль — особенный, в нем важны позиции, позы. Где-то я вижу греческих богов, где-то — венецианских гондольеров. Все это требует внимательного подхода. Если не уважать тонкости, то может получиться карикатура, а это точно не Лифарь.

— Что произошло между Лифарем и Нуреевым, почему они друг друга на дух не переносили?

— Я тоже пытался это понять. Вначале Лифарь любил артистов техничных и прыгучих, он дал Нурееву премию Нижинского. Но когда тот стал директором Оперы, Лифарь принялся его критиковать, не считал хореографом, написал статью, за которую Нуреев его ненавидел. Хотя нельзя сказать, что Лифарь был так уж не прав. У Нуреева была страсть восстанавливать большие классические балеты, но его самостоятельные спектакли плохи, так что хореографом в новаторском смысле слова он действительно не был. Но Лифарь написал об этом слишком эмоционально.

Между ними была и зависть, и много других чувств. Хотя их жизненные пути похожи.

Да даже голоса: тот же рычащий акцент, те же интонации. В общем они всю жизнь обменивались гадостями. И Нуреев говорил про Лифаря гораздо более ужасные вещи. Но когда Лифарь умер и была церемония в церкви на Рю Дарю, я был среди тех, кто нес гроб, Нуреев пришел под конец, совсем один, стоял где-то в стороне, но все-таки пришел.

— Что сегодня осталось от наследия Сержа Лифаря в Опере?

— Почти ничего не сохранилось, он не хотел, чтобы его балеты фиксировались на пленке, да и художественная политика изменилась. «Сюиту в белом» периодически возобновляют в школе. Хотя в свое время Лифарь был категорически против, считал, что это слишком сложно для детей. Но сейчас такие дети! Образование шагнуло вперед, техника эволюционировала. С 50-х мы стали все тоньше прорабатывать, «лепить» тела, ноги. Собственно, я был и свидетелем, и участником этой работы. Достаточно сравнить фотографии того времени с сегодняшними — это небо и земля. При всем моем восхищении Лифарем — моим учителем, моим духовным отцом — если смотреть на его диагональ в «Жизели» там все по шестой позиции, но зато какой выход во втором акте! Он был непревзойденным артистом. После войны техническая и эстетическая эволюция шли рука об руку. И мы пришли к тому, что имеем сегодня: техника невероятной чистоты и выделки, ноги, стопы, окончания движений просто великолепны. Но, возможно, все это — в ущерб сильным личностям, ярким индивидуальностям.