«Тут хочется просто быть»

Детский лагерь «Шередарь» принимает детей из зоны боевых действий уже год. Пережив бомбежки, жизнь в подвалах, дети здесь учатся заново доверять себе и миру. Спецкор «Ъ» Ольга Алленова съездила в лагерь и поговорила и с теми, кто там гостит, и с теми, кто там работает.

«Не боюсь говорить, что чувствую»

Лагерь расположен в поселке Сосновый Бор во Владимирской области. Это не палаточный лагерь и не типичный детский центр, а маленький городок с аккуратными дорожками между деревянными коттеджами. Сейчас здесь 45 детей.

Мальчика зовут Влад, ему 13.

«Я из Луганской Народной Республики, из города Кремино. Это недалеко от Рубежного»,— объясняет он.

Мы сидим на диване в фойе перед гримерной — дети наряжаются к фотосессии.

В первый раз Влад оказался в лагере «Шередарь» в ноябре прошлого года. А теперь приехал на смену снова.

«Сначала я думал, будет скучно,— говорит Влад.— Но тут не скучно, а наоборот».

Семья Влада уехала из Кремино весной 2022-го. Он вспоминает этот момент коротко, но емко: «Было очень громко. В школу мы не ходили. Мы даже с учителями не попрощались».

В Балашихе, где они теперь живут, все по-другому. Новый город, новая школа, новая — чужая — квартира. Влад говорит, что было непросто привыкнуть: «Сначала вообще ни с кем не разговаривал».

В «Шередарь» его позвали волонтеры, помогающие беженцам. И здесь он почувствовал себя иначе.

«Психологи разговаривают с нами, но не как врачи, а просто как люди,— говорит он.— Волонтеры шутят с нами, смеются, как друзья. Никто не заставляет, не давит. Тут хочется просто быть».

Он особенно запомнил фотостудию: «Мы сами делали кадры, придумывали сюжеты. Снимали друг друга. Потом показывали фотки на большом экране. У меня классно получилось».

На занятии по связи дети учились пользоваться рациями. «Это было круто. Мы делились на команды, устанавливали связь между разными точками. Я был за “центр”, управлял. Чувствовал себя как будто на миссии».

Веревочный парк Влад описывает как вызов: «Я не сразу решился — страшновато. Но потом, когда уже был на высоте, почувствовал, что могу».

Он участвовал во всех мастерских, ни от чего не отказывался. Разрисовывал шопперы, расписывал кружку, даже лепил из глины.

«Тебе никто не говорит, что ты делаешь что-то правильно или неправильно,— продолжает он.— Ты просто делаешь все, что хочешь, и всем это нравится».

Вспоминает, как заболел: «Было немного грустно. Скучал по родителям. Потом заболел — температура, горло. Пришел психолог. Мы сидели на веранде, пили чай, просто разговаривали. А утром уже ничего не болело».

Я спрашиваю его, что изменил в нем лагерь. Он отвечает, что стал увереннее: «Я начал больше рассказывать маме и папе. Я не боюсь говорить, что чувствую. Раньше молчал, думал, им неинтересно. А им очень интересно».

«Никто не стесняется, все включаются»

Даша — высокая красивая девушка. Длинные светлые волосы, голубые глаза, белая мраморная кожа. Даша родом из Донецка. Летом 2022-го ее семья приняла решение уехать в Москву.

«Мы не могли больше там оставаться,— вспоминает Даша.— Рядом с домом была военная часть. Снаряды падали очень близко. Однажды один взорвался так громко, что у нас в квартире дрожали стекла. Сначала мы пытались не паниковать. Но потом родители сказали, что оставаться опасно».

В Москве Даша чувствует себя в безопасности, но первое время после переезда было тревожно.

«Удивительно было, что здесь летают самолеты. А у нас их давно не было — ещё с 2014 года, как разбомбили аэропорт». В школе ей пришлось трудно — она отставала от сверстников, потому что в Донецке не всегда удавалось учиться.

В лагере она оказалась впервые, поэтому боялась, что не найдет тут друзей. Или что над ней будут смеяться. Даша заикается. Это началось после нескольких недель в подвале.

Ей очень нравятся здесь вечерние мероприятия.

«Мы устраивали ярмарку, ходили на дискотеку, смотрели представления,— рассказывает девочка.— Мне очень понравилась атмосфера — никто не стесняется, все включаются. Тут нет того, что часто бывает в школе, когда кто-то делает вид, что ему неинтересно».

Она с удовольствием занимается творчеством: «На одном занятии мы раскрашивали чашки. Я нарисовала на своей поле и дерево. Это то, чего мне сейчас не хватает,— простора и природы».

На вопрос, что ей дала неделя в лагере, Даша отвечает так: «Я стала более открытой. В школе все поверхностные. Тут — другие. Люди смотрят в глаза, слушают. Не перебивают. Я даже начала говорить о вещах, о которых раньше молчала. Например, про страх — что он не проходит просто так. Что мне нужно время».

Психологи в лагере помогали ей незаметно: «Ты идешь с кем-то из них рядом — вроде просто гуляете. А потом думаешь, вспоминаешь разговор, что-то осознаешь. Как-то легче становится».

«Мне просто хочется, чтобы было спокойно»

Диане 12 лет, но, как она сама признает, выглядит на девять. Маленького роста, худенькая, в розовой толстовке, на капюшоне — меховые уши. Каштановые волосы собраны в хвост. Ее семья — из Харькова. Сейчас живут в Подмосковье. Родители привезли Диану в лагерь, решив, что общение с другими детьми, пережившими то же, что и она, пойдет ей на пользу.

«Мне здесь пока не очень,— признается девочка.— Не с мастерскими — с ними все хорошо. А вот с соседками по комнате сложно. Иногда мне кажется, что я им мешаю».

Мы сидим в коттедже, где разместился ее отряд. После ужина дети разошлись по спальням, чтобы подготовиться к репетиции.

Диана привыкла к другой атмосфере: «Я училась в платной школе. У нас не было столовой, мы приносили еду с собой. Мне нравилось. Было спокойно. Здесь — громко, много людей, много общения. Я пока еще к этому не привыкла».

В школе она дружила с младшими — даже придумывала для них игры.

«Мы играли в “паука” — один бегает и ловит других,— вспоминает она.— Когда ловит — они тоже становятся пауками. Это было весело. Все кричат, бегают. Я чувствовала себя главной».

В лагере она дружит только со взрослыми — с волонтерами, вожатыми. Отношения с детьми у нее не складываются. Возможно, это связано с травмой. «Мальчики шумные, дразнятся,— говорит Диана.— Девочки обсуждают за спиной. А вожатые спокойные. Я больше всего подружилась с Ромой — он наш вожатый. С ним можно поговорить, послушать. Он не перебивает. И не смеется, если что-то не так».

«Когда начались взрывы, мы еще оставались в Харькове,— рассказывает девочка.— У нас был большой подвал. Мы спускались туда, когда были бомбежки. Иногда к нам приезжали друзья — у них не было подвала. Потом все затихало — мы выходили, включали сериал. Просто жили».

Она вспоминает своих животных — сфинкса и двух собак:

«Мы не смогли их забрать. Сфинкс бы не выдержал дорогу. Он не старый, но у него слабое здоровье. Собак оставили на соседей».

«Скучаешь по ним?»

«Да. Мне снится, что я возвращаюсь домой и вижу их. Я просыпаюсь — и становится грустно. Иногда плачу. Но редко. Я стараюсь не думать об этом».

Ей нравится лепить, рисовать, вырезать. Веревочный парк, театральные репетиции — тоже нравятся.

«Наверное, было бы круто остаться здесь дольше,— говорит она.— Только с другими соседками. Или вообще одной. Мне не скучно. Мне просто хочется, чтобы было спокойно».

«Они сами приходят поговорить, когда готовы»

Чара — одна из тех волонтеров, которых дети сначала побаиваются, а потом не хотят отпускать. Она — «мастер серебряного возраста», как здесь говорят. Мастер — потому что ведет мастерские. Настоящее имя Чары — Земфира. В лагере волонтеры придумывают себе необычные имена, которые хорошо запомнились бы детям, и пишут их на бумажном бейдже. В этой смене Чара ведет театральную студию и мастерскую по изготовлению свечей.

«Я здесь просто по волонтерству,— рассказывает она.— Мне нравится быть полезной».

Она приезжает на смены в лагерь из Москвы, где прожила всю жизнь.

В день, когда по расписанию был «свободный выбор мастерских», дети выстроились в очередь к Чаре. Она ведет театральную студию. Театр у нее — не о том, как играть, а о том, как жить.

«Они приходят уставшие. Кто-то — после веревочного парка, кто-то просто в плохом настроении,— говорит Чара.— У них такой говорящий вид: “Только не заставляйте ничего делать”. Мы начинаем с простого: садимся в круг, обсуждаем, кого бы они хотели сыграть. И вот уже кто-то говорит: “Пирата!” А кто-то: “Кота в сапогах!”»

Чара улыбается.

«Потом мы начинаем делать упражнения. “Зеркало” — один делает движение, другой повторяет. Это снимает напряжение. Сразу появляются азарт, смех. И тогда уже можно переходить к сценкам».

Недавно они ставили «Репку». Но на современный лад. Внучка говорила по телефону, бабка делала селфи, мышка танцевала под поп-музыку.

«Дети хохотали. Сами придумывали реплики, костюмы — из подручных материалов. Кто-то тащил плед, кто-то — фонарик. И в какой-то момент весь лагерь смотрел, как они выступают, и смеялся вместе с ними».

После репетиции — круг. Чара задает вопрос: «Если бы вы могли переписать финал любимого фильма или книги, что бы вы изменили?»

Один мальчик сказал: «Я бы переписал “Хатико”, чтобы хозяин не умирал». А девочка: «Я бы сделала так, чтобы в “Муму” собаку не топили».

«Это про надежду,— считает Чара.— Они не говорят прямо о том, что с ними было. Но в этих словах — все».

В театре, как она говорит, главное — примерка ролей: «Обычно ребенок тихий. А тут — получает роль смельчака. И вдруг он уже в костюме, стоит на сцене, говорит громко. В какой-то момент это становится частью его. Он выходит — и несет это в жизнь».

По ее словам, даже негативные роли имеют терапевтический эффект: «Это учит дистанцироваться. Ребенок понимает: это не он. Это роль. И если ты научился проживать что-то трудное на сцене, в жизни с этим тоже справишься».

Чара вспоминает один случай: «Девочка очень замкнутая, стеснительная, на сцене сыграла ведьму. Смело, ярко. А потом — подошла ко мне и сказала: “Мне понравилось быть сильной”. И я поняла, что это сработало».

Дети бывают разные, и травмы у них разные, и подход к ним нужен разный, рассуждает Чара.

«Иногда дети молчат, просто сидят рядом,— говорит она.— Это тоже нормально. Главное — не вытаскивать из ребенка клещами. Просто оставаться с ним. Они сами приходят поговорить, когда готовы».

«Иногда бывают трудные моменты»

Лиза Акперова — волонтер. Ей 20 лет. Несколько лет назад она сама приезжала в «Шередарь» как участница программы реабилитации после онкологического заболевания. Раньше благотворительный фонд «Шередарь» проводил программы для детей, переживших онкологию. Их учили снова жить. Сейчас у фонда еще и реабилитация для детей из зоны военных действий. Лиза дождалась выпускных в колледже, получила диплом и уехала в «Шередарь» — теперь уже помогать другим.

«Когда я впервые сюда приехала, то была подростком,— вспоминает она.— Очень закрытая. Много думала о себе как о больной. То есть как о ком-то, кто отличается от остальных. А здесь я впервые почувствовала, что не болезнь определяет меня».

После болезни она поступила в медицинский колледж, чтобы стать фельдшером. Уже тогда начала участвовать в волонтерских инициативах — помогала собирать гуманитарную помощь, фасовать посылки, сотрудничала с Красным Крестом.

«Про “Шередарь” я помнила все время,— говорит Лиза.— Мне хотелось вернуться. Но не участником, а волонтером. Я хотела дать другим то, что когда-то дали мне».

Когда ей исполнилось 18, она сразу подала заявку и после собеседования приехала на смену.

Перед началом работы прошла подготовку — тренинг, занятие с психологом, обсуждение, как взаимодействовать с детьми, особенно с теми, кто пережил травму. Говорит, что этот опыт оказался очень полезным.

Лизе нравится атмосфера в лагере — это то, что больше всего запомнилось ей еще со времен ее реабилитации: «Здесь никто не давит. Никто не сравнивает тебя с другими. Мастерские — это не соревнование. Можно быть тихим и медленным. Можно все делать в своем ритме. Это место, где тебе дают побыть собой».

Сейчас она помогает детям — в столовой, в мастерских.

«Одна девочка говорит: “Я не голодная”. Я сажусь с ней рядом, просто сижу и ем свою еду. Не заставляю, не учу, не вздыхаю. И она начинает есть. Иногда могу просто подать ей хлеб».

Лиза вместе с другими «шериками» придумала, как рассаживать детей за ужином, чтобы они общались между собой: у них нет «своих» мест, каждый раз они занимают разные.

«Теперь они сами подходят и спрашивают: “А можно, чтобы завтра мы сели с вот этими девочками?” Это говорит о том, что они начинают чувствовать себя частью группы».

Во время ужина Лиза сидит на скамейке у большого стола рядом с мальчиком, который только что плакал. Я жду ее у входа в столовую и наблюдаю. Мальчик низко опустил голову. Лиза наклонилась к нему. Они о чем-то тихо говорят. Спустя несколько минут мальчик обнимает ее и уходит. На языке Лизы это называется «иногда бывают трудные моменты».

Лиза рассказывает, как дети перенимают поведение волонтеров: «Сначала они шумят, огрызаются, перебивают. А потом начинают говорить “спасибо”, ждут, пока кто-то закончит речь. Они видят, что можно вести себя по-другому, и это тоже классно».

Я спрашиваю у Лизы, что для нее значит волонтерство? Она считает, что это не героизм, а просто жизнь.

«Это работа. Сложная, иногда выматывающая. Но настоящая. Ты делаешь это, потому что помнишь, как это — быть с той стороны. Помнишь, как важен был тот взрослый, который посмотрел на тебя не как на проблему, а как на обычного человека. Когда я была в больнице, приходили волонтеры. Они приносили с собой что-то новое — свет, игру, заботу. И я тогда подумала: если выживу, я хочу быть такой же. Хочу быть человеком, которого помнят за тепло».

«У нас нет “вскрытия травмы”»

До «Шередаря» Елена Саломатова работала в службе экстренного реагирования МЧС.

«Там я оказывала помощь “здесь и сейчас” — после аварий, пожаров, катастроф,— говорит она.— А в этом лагере все иначе. Здесь ты не тушишь огонь, ты учишь человека снова доверять — себе и другим».

В фонде решили принимать детей из зоны боевых действий еще в 2022-м. Было ясно: прежние методики не подходят.

«Мы сначала думали: ну дети и дети. Все те же мастерские, те же прогулки, все сработает,— вспоминает она.— Но нет. У них другой опыт. Другие реакции. Другие страхи».

По ее словам, дети не всегда говорят о пережитом напрямую — это проявляется в поведении, рисунках, реакциях: «Они боятся быть “другими”. Боятся, что их не примут. Кто-то говорит с акцентом. Кто-то пишет записки на украинском языке, зная, что мы не поймем. Кто-то замыкается. Наша задача — ни в коем случае ничего не исправлять. А создавать условия, в которых им будет можно быть собой».

Полтора года ушло на разработку новой программы реабилитации. В нее добавили веревочные парки, активные командные игры, в которых цель — поддержка, а не соперничество.

Первая смена прошла в ноябре 2024-го. С тех пор лагерь принял 183 ребенка из зоны военных действий.

Как-то в одной смене подростки стали спрашивать: «А какие бывают профессии?» В лагере поняли, что с детьми надо говорить о будущем, которое, может быть, их пугает. Стали приглашать на смены специалистов — экономиста, агрария, спортсмена. Один из гостей — чемпион мира по тхэквондо. Он начал тренироваться в 14 лет, и именно эта деталь поразила детей — они поняли, что и для них не поздно взяться за какое-то дело.

В реабилитационной программе, разработанной для детей из зоны военных действий, делают упор на спорт и движение. Многие ребята в последние месяцы и даже годы сидели дома. Кто-то учится удаленно в своей старой школе, кто-то просто боится идти в новую. У многих детей — проблемы с позвоночником.

«Физическая активность для них — как возвращение в собственное тело»,— говорит Лена.

Один из ее принципов— минимум давления: «Мы не проводим сессии в классическом понимании. У нас нет “вскрытия травмы”. Мы просто разговариваем с ними обо всем — в столовой, на прогулке, на занятиях. Иногда вообще молчим рядом».

В первый день смены дети знакомятся. Проводится командная встреча, где психолог объясняет, что здесь безопасно. Здесь никто не будет заставлять что-то делать.

Лена отмечает, как даже простые вещи могут дать эффект: «Дети расписывают шопперы. Кто-то рисует лошадь. Кто-то — поле. А кто-то — вертолет и пыльную дорогу. Это все — образы. Они говорят без слов».

Один мальчик, боксер, в первый день, войдя в художественную мастерскую, сказал: «Что за детский сад?» А потом поделился: «Я вспомнил, как это — делать что-то руками».

Другой ребенок часто говорил про наркотики: «Вы же знаете, все этим занимаются». Потом выяснилось, что он играет на гитаре. Он показал — и стал центром внимания. И осознал, что внимание можно получать по-другому.

«В прошлой смене девочка уже перед отъездом подошла ко мне и сказала: “Я сначала не хотела с вами разговаривать. А теперь хочу сказать спасибо”,— вспоминает Елена.— Я тогда подумала: вот ради этого мы и работаем».

Я прошу Елену сформулировать ключевое правило лагеря, работающего с травмированными детьми. Она отвечает: «Важно не обучить и не исправить. Важно дать детям опыт, который им говорит: “Ты можешь. Ты достоин. Ты важен. Просто потому, что ты есть”».

Поздним вечером подростки собираются в группу и отправляются в большой коттедж, где у них репетиция спектакля. Я выхожу из коттеджа, где Диана рассказывала мне о своей жизни в Харькове.

Детская стайка шумно течет по пустынной аллее лагеря, мимо сваленных на обочины глыб мертвого весеннего снега, похожих на куски мрамора, мимо деревянных домиков, освещенных лишь светом тонкого месяца. Я выхожу за ворота. Сзади доносится смех.

Они выжили. И они будут жить.