«Мы смотрим на эту ситуацию как на временную яму»

Продажи сельхозтехники в России в начале года упали более чем на 30% к уровню 2024 года, что производители техники расценивают как тяжелый кризис. О причинах торможения спроса, ценности утильсбора, перспективах освоения выпуска новых видов техники и неравенстве конкурентных условий с зарубежными производителями “Ъ” рассказал совладелец «Ростсельмаша», президент ассоциации «Росспецмаш» Константин Бабкин.

— Как вы оцениваете ситуацию на рынке сельхозтехники? Насколько кризис глубокий?

— Мы наблюдаем резкое падение рынка, а также продаж российской сельхозтехники за первые два месяца 2025 года — более чем на 30% — по сравнению с началом предыдущего года. Притом что тогда был худший год за последние десять лет как для всей отрасли, так и для «Ростсельмаша». Это серьезный кризис. Хотя были кризисы и пожестче: например, в 2010 году, когда отрасль находилась на грани выживания.

— То есть пока ситуация не такая?

— Да, надеемся, что речь не об этом. Но приходится резко сокращать инвестиции. Мы перевели «Ростсельмаш» в режим экономии, и, как я вижу, похожее происходит на других предприятиях. Ситуация непростая.

— По вашему мнению, что к ней привело?

— Несколько факторов. Первый — высокая ключевая ставка, которая забрала деньги из реального сектора в депозиты. Крестьяне говорят: «Нам выгоднее держать деньги на депозите, чем вкладываться в комбайны. На них столько не заработаешь, сколько на процентах». Второй момент связан с тем, что — опять же из-за ключевой ставки — сократилась господдержка. Более 90% господдержки — субсидии по кредитам, в частности льготный лизинг. Поскольку в прошлом году ставка взлетела, на обслуживание ранее выданных кредитов Минсельхозу приходится тратить больше денег. И на субсидирование вновь выдаваемых кредитов средств у нашего Минсельхоза стало гораздо меньше. Третья причина — пошлина на экспорт зерна, которая снижает цены на внутреннем рынке. Как следствие, снижается рентабельность. Все это ведет к тому, что крестьяне не спешат инвестировать в сельхозтехнику.

— Раз меры господдержки уже не такие эффективные из-за высокой ставки, какие действия со стороны регулятора нужны для того, чтобы стабилизировать ситуацию?

— Снизить ключевую ставку и убрать пошлину на экспорт. Но, конечно, и налоги надо снижать: сделать так, чтобы солярка стоила на 50% меньше, чем сейчас. Это можно сделать с помощью налоговых послаблений.

— Это обсуждается?

— Нет, даже не обсуждается. У нас ставку-то снизить нельзя и пошлину на экспорт отменить нельзя, бензин вообще не трогай.

— Тем не менее спрос резко падает, а конвейеры предприятий работают. Нет ли проблемы переполненных стоков — как в сегментах легковой и грузовой техники?

— Товарные остатки на десяти крупнейших сельхозмашиностроительных предприятиях по состоянию на 12 марта 2025 года, за исключением Петербургского тракторного завода (ПТЗ), выросли на 72% по сравнению с прошлым годом, с 36 млрд до 62 млрд руб. Совокупный объем выпуска сельхозтехники — 237 млрд руб., а на складах лежит 60 млрд руб., что далеко выходит за нормальные параметры. Особенно тяжело «Ростсельмашу»: у нас 40% годового выпуска стоит на площадках.

— Как вы лавируете в этой ситуации?

— Тяжело лавируем. Всю осень предприятие работало три дня в неделю. Но такой режим не действует позитивно на коллектив. Дисциплинированности и стабильности качества это не способствует. Сейчас мы перешли на пятидневную неделю, но в «сниженном режиме»: пришлось сократить 2 тыс. человек. Стараемся больше не увольнять, иначе потом надо будет учить новых людей.

Кроме того, мы срезали проекты развития. В прошлом году было запущено три новых предприятия: завод трансмиссии, завод прицепной техники в Таганроге и новый тракторный завод. Все было готово к тому, чтобы расширять производство, но приходится действовать в обратном направлении. Мы планировали инвестировать в выпуск гидростатических трансмиссий, строить новый литейный завод, для того чтобы производить корпуса коробок передач. Но все это отложено на неопределенный срок.

— Накладно для вас содержать такой большой склад?

— Обслуживать недорого. Техника стоит на предприятиях и у дилеров, хотя все их площадки заполнены — дальше накапливать складские запасы просто невозможно. Действительно, повышаются расходы, например на охрану. Но трагедии нет. Дело в том, что это неестественное замораживание ресурсов: деньги могли быть вложены в строительство новых заводов, в разработку новых моделей техники, в закупку оборудования и повышение квалификации людей, но нет. Стоят металлические машины где-то на далеких площадках, и процессов развития не происходит.

— Насколько на рынок сейчас давит китайская техника?

— Мы особо не ощущали конкуренции с Китаем до 2022 года. Они очень сильны в производстве строительно-дорожной техники, но в сельхозтехнике — нет. Потому что у нас — пшеница, у них — рис, у нас — большие поля, а у них — маленькие: гористая страна, где другой климат и маленькие хозяйства. Техника «Ростсельмаша», как и вся российская техника, приспособлена для больших просторов. В Китае не производят крупную сельхозтехнику, которая востребована у нас, соответственно, конкуренции с их стороны мы не ощущали. Но три года назад у них начался спад в производстве на рынке строительной техники, освободились заводские мощности и «сверху» сказали выпускать технику для сельского хозяйства: для России, Америки, то есть для зерносеющих регионов. И буквально за год китайские производители представили на выставке много моделей больших комбайнов, тракторов и прицепной техники. Вся она была на 30% дешевле, чем российская. Это, конечно, посеяло в нас беспокойство, потому что мы видели, как они завоевали рынок дорожно-строительной техники и авторынок после ухода западных компаний. Но как-то народ попробовал и не пошло.

— А что с ней не так?

— Нет сервиса, ломается: в мороз не работает, в жару не работает. Но китайцы быстро развиваются, если им дать несколько лет, то они это все поправят. Раньше их дорожно-строительная техника авторитетом не пользовалась, а сейчас вполне себе уважаема. Поэтому мы благодарны нашему правительству за то, что оно ввело долгосрочную шкалу индексации утильсбора на некоторые виды сельхозтехники.

Пока конкурентный накат мы отбили сами за счет своей проработанности и силы, но, индексировав утильсбор, государство по сути сказало: «мы вас защищаем и будем поддерживать, работайте».

Может быть, сиюминутно утильсбор еще никак не отразился на рынке, но в долгосрочной перспективе это придало всем российским предприятиям уверенности.

Возвращаясь к вопросу про кризис. Да, сейчас кризис, но он временный. Люди все равно будут потреблять продовольствие, сельское хозяйство — развиваться, а государство продолжит поддерживать нас в международной конкуренции, не давая затоптать и загубить. Поэтому мы смотрим на эту ситуацию как на временную яму. Период выживания, который надо пройти, пережить, и двигаться дальше.

— Получается, долгосрочная шкала индексации утильсбора — попытка пресечь на корню экспансию китайцев?

— Речь не только про китайцев, тут и Запад может вернуться завтра-послезавтра. Мы не знаем, о чем сейчас договорятся.

— Есть предпосылки, что они вернутся?

— Западные компании и сейчас присутствуют на нашем рынке, на самом деле они никуда не ушли. Трамп может потребовать предоставить все льготы John Deer, как это было несколько лет назад. И это опять приведет к тому, что мы вернемся в ситуацию 2010 года, когда по сути стоял вопрос «жизни и смерти». Наша доля на российском рынке составляла 26% (упав за несколько лет с 60%) и продолжала сокращаться: все шло к тому, что у нас вообще не будет российской сельхозтехники. Поэтому речь сегодня не о Китае, а в целом о международной конкуренции. Если не будет защитных мер, то смысла производить сельхозтехнику в России просто нет. Решение об утильсборе — сигнал сохранять коллективы, не сдавать ничего в металлолом и двигаться дальше. Поэтому мы очень благодарны государству за эту меру поддержки.

— На рынке есть мнение, что не вся сельхозтехника, которая попадает под индексацию утильсбора, может производиться российскими предприятиями в достаточном для удовлетворения спроса количестве. Это действительно так?

— Нет такой проблемы. На наших складах сельхозтехника — 40% от годового производства, можете забирать хоть завтра. Никакого дефицита нет. Хотя я понимаю, о чем вы говорите: была дискуссия, что в России производится не все. Но утильсбор и повысился не на все. Например, на технику для уборки корнеплодов, в частности на картофелеуборочные комбайны, он не индексировался. Аналогично по нишевым продуктам: виноградоуборочные и томатоуборочные комбайны в России не производятся, и утильсбор на них не повышается. На прицепную технику тоже, только на самоходную.

— А кстати, почему не производятся?

— Это хороший вопрос, почему не производятся те или иные виды техники. Если говорить про машины для уборки корнеплодов, то в России очень сильные картофельный и сахарный союзы — то есть потребители, имеющие серьезный голос. Они всегда выступали против защиты российского рынка от этих видов машин. В итоге не было ни пошлин, ни утильсбора: всегда можно было по льготным программам «Росагролизинга» покупать иностранную технику. Никакой защиты российских производителей. В итоге они добились того, что никто в стране эти машины производить не хочет.

Вообще, в России производить дорого. Не знаю, известно вам или нет, но металл в России дороже, чем в Германии, электричество у нас стоит дороже, чем в Канаде и Китае, кредиты гораздо дороже, чем в других странах, где производится сельхозтехника.

То же самое с налогами. Произвести машину здесь на 30% дороже, чем в Германии, Китае и Канаде. Поэтому если нет мер защиты или субсидирования, то производства не будет. Собственно, это то, чего эти союзы и добились в отношении техники для уборки корнеплодов.

Производители зерна были более лояльны к нам, понимая, что надо опираться на свои машины. И сегодня российский комбайн сопоставимой с иностранной техникой мощности — к примеру, наш Torum и немецкий Lexion — стоит в три раза дешевле: 27–30 млн руб. против 80–90 млн руб. соответственно. Если бы производители зерна были бы такие же уверенные в своей правоте, как производители сахарной свеклы, то не было бы российских комбайнов и покупали бы они сегодня машины не за 30 млн руб., а за 90 млн руб. Производители корнеплодов в итоге покупают сегодня немецкие комбайны, которые стоят от $700 тыс. Если бы они позволили государству защитить наших производителей, то покупали бы раза в три дешевле. Здесь мы не можем на все повлиять. Я уверен, что государственные меры должны быть направлены на поддержку и защиту наших предприятий, а сельское хозяйство — опираться на мощное отечественное сельхозмашиностроение.

— Реально ли изменить ситуацию и все же наладить производство такой техники?

— У нас не хватает сил убедить потребителей в необходимости повышать утильсбор. Даже вы начали с того, что раз не все производите, индексировать нельзя. Но если нет утильсбора, то нет защиты рынка, плюс себестоимость производства дороже, чем в Германии. Какой дурак будет этим заниматься? Надо нанимать людей, убедить их в том, что они будут грызть гранит науки не зря: что в этом есть смысл и они могут простроить карьеру, завоевать авторитет, проявить талант, проектируя свеклоуборочный комбайн. Но как убедить человека, когда со стороны говорят: «Ты все равно плохой, не можешь как немец произвести комбайн, значит, не будем тебя поддерживать». Кроме того, нужно много лет инвестировать в такой проект без всякой, по сути, уверенности в том, что все это будет иметь смысл. Сейчас у нас не хватает мощи и авторитета переломить ситуацию. Но секретов в производстве свеклоуборочного комбайна нет, просто надо несколько лет работать и все получится.

— Полагаю, высокие ставки тоже не способствуют таким проектам.

— Да, наоборот, инвестиции «срезаны». Теперь это все в области далекой фантастики.

— Вы говорите о высокой себестоимости производства продукции. «Росспецмаш» не выходил с инициативами, чтобы разрешить ситуацию? То, что даже металл вам обходится дороже, звучит странно.

— Выходили, да. Все, конечно, качают головой, но ничего не происходит. Что такое сейчас голос бизнеса? Это бюро РСПП, где сидят металлурги, нефтяники, газовики, экспортеры леса и удобрений. Проблема свеклоуборочных комбайнов для бюро РСПП — вообще не проблема.

— Вы неоднократно выступали за увеличение финансирования программы 1432 (субсидирование скидок на российскую сельхозтехнику), но на рынке есть мнение, что программа больше поддерживает экономику заводов, чем стимулирует спрос. Вы не согласны с этим?

— У этой программы два позитивных эффекта. Во-первых, она выравнивает условия конкуренции между российскими и зарубежными производителями: убирает разницу высокой и низкой себестоимости производства. Во-вторых, делает нашу технику дешевле — соответственно, помогает крестьянам. Раз техника становится доступнее, программа поддерживает спрос. Есть дискуссия, инициированная некоторыми аграриями, что таким образом им навязывают российскую технику: мол, дайте денег нам, мы потратим их, как захотим — может быть, даже на подержанную зарубежную технику. По свеклоуборке это привело к тому, что такая техника в России не производится.

Действительно, несколько лет назад было выгоднее купить подержанную машину. Но тогда государственные деньги тратятся на то, чтобы ввести сюда наших конкурентов, подавлять российских производителей и тем самым снижать их возможности развиваться, инвестировать и повышать качество. Я думаю, что в условиях недостатка денег, про которые нам всегда говорят, средства все-таки нужно тратить на свое. Поэтому, естественно, мы рады тому, что по программе 1432 государство направляет деньги в первую очередь на развитие отечественных производителей. Это очень правильно.

— Минпромторг сообщал, что обсуждает с Минсельхозом возможность переформатирования программы 1432 для большего акцента на технике, производство которой нужно осваивать или модернизировать. Появились ли детали по этой истории?

— Программа была запущена в 2014 году, и изначально она действовала так: если произвел машину с достаточной глубиной локализации, то можешь получить 10% от ее стоимости, только транслируй это в виде скидки своим потребителям. Неважно, большой завод или маленький, производит предприятие трактора или сеялки, для всех условия были одинаковые.

Два года назад программу начали «раздергивать»: «Почему всем одинаково? А в этом году сеялок меньше купили, давайте больше субсидировать их. Не производится та или иная техника, давайте добавим на нее» и так далее. В этом году, например, больше субсидий выделяется на селекционные сеялки и платформы для сбора урожая в садах — на них субсидия не 10%, а до 50%. Это привело к тому, что нам говорят: «"Ростсельмаш" в 2023 году произвел много комбайнов, вас поддерживать будем меньше, время субсидировать другую технику». В итоге в прошлом году мы торговали со скидкой только первые три месяца, а другие заводы год. Крестьяне видят, что «Ростсельмаш» не субсидируют, и меньше покупают, рассчитывая, что субсидии будут в следующем году. Как следствие, у нас начинает падать производство. Сейчас по логике должны были больше субсидий распределить на комбайны, но нет. По тем правилам, которые опубликовал Минпромторг, мы можем продать со скидкой лишь четверть своих машин. Другие компании — ПТЗ или дочерняя компания немецкой Amazone, которая сейчас называется «АМ-техника»,— 85%. Это крестьяне тоже видят и идут покупать туда, а не у «Ростсельмаша». Снова падение для нас. Поэтому происходящее сейчас «раздергивание» — этим дадим, другим нет — носит искусственный характер. Я не всегда понимаю логику распределения субсидии, другие, вероятно, тоже, что затрудняет планирование работы предприятий, вносит сумятицу в конкуренцию и на стабильности работы и инвестициях позитивно не сказывается.

Я предлагал и сейчас хочу предложить Минпромторгу вернуть прежнюю логику. Программа 1432 — это средство выравнивания конкуренции, поэтому субсидии должны распределяться среди всех одинаково. За последние десять лет — время действия этой программы — «Ростсельмаш» нарастил количество выпускаемых моделей с 30 до 150, и практически каждое предприятие в России каждый год выпускало новые модели машин.

Ниши, в которых не было собственного производства, постепенно заполнялись, потому что люди умеют и хотят работать: больше зарабатывать, быть ближе к покупателю. Мы постепенно доберемся до всех-всех ниш.

К примеру, в России никто не выпускает тракторы классической компоновки, у которых поворачиваются передние колеса, а не ломаются посредине рамы. Мы несколько лет разрабатывали такую модель и в 2026 году планируем начать производство. Нам предъявляют, что мы не производим,— будем. Так со всеми видами машин: не производили косилки — производим, не производили мощные посевные комплексы — производим.

— Вы так доберетесь до свеклоуборочных машин.

— Да, если будут нормальные правила игры, а не «по ухабам»: постоянные изменения и «раздергивания».

— Про выравнивание условий: недавно «Ростсельмаш» заявил о неравных условиях конкуренции с белорусскими производителями. В чем это проявляется?

— C белорусами сейчас острая и живая тема. Как я уже сказал, программа льготных кредитов сегодня не работает: c начала года мы по ней продали два комбайна. А у белорусов с льготными кредитами проблем нет. Можно прийти в любой российский банк, взять кредит, купить белорусский комбайн, и белорусский бюджет выплатит вам три четверти ставки российского ЦБ — примерно 15% субсидий в год. Не 10% единоразово, как по 1432, а каждый год по 15% за счет белорусского бюджета. На российскую технику привилегий нет. Если ты идешь в Сбербанк, то тебе там скажут: «30% годовых, пожалуйста». Это создает неравные условия конкуренции, и, естественно, белорусы «отъедают» у нас долю, что не добавляет стабильности.

— Можно ли назвать происходящее экспансией со стороны белорусских производителей?

— Да, я ее вижу. В общем объеме поставок российских и белорусских комбайнов на наш рынок белорусские производители в количественном выражении занимали в 2021 году долю в 17%. В 2024 году эта доля выросла до 40%. В целом, если не создавать искусственных перекосов, нормальная ситуация — наша доля 75%, у белорусов — 25%.

— Как, по вашему мнению, можно выровнять ситуацию?

— Сделать так, чтобы все субсидировались одинаково.

— Но речь же про субсидии из бюджета Белоруссии, как здесь все сбалансировать?

— Можно договориться работать по единым правилам. Если в России нет возможности пользоваться льготными кредитами, то и Белоруссия пусть не прибегает к субсидиям. А если мы получаем субсидии, то и они пусть запускают такие же. Здесь речь скорее о межгосударственных договоренностях.

Белоруссия всегда достаточно сильно поддерживала своих производителей. Раньше это сглаживалось программой 1432, которая позволяла нам конкурировать. Сейчас эта программа, по крайней мере для «Ростсельмаша», не работает — соответственно, белорусы начали наращивать свою долю. Если вернуться в 2010 год, когда у нас в отличие от белорусских производителей не было мер поддержки, «Ростсельмаш» произвел 2,5 тыс. комбайнов, а «Гомсельмаш» — 3,6 тыс. штук. Нас выдавливали с рынка, все шло к тому, что «Ростсельмаша» не будет. Сейчас не такая история, но в этом году мы можем сравняться по объему производства. Хотя я не думаю, что эта ситуация будет продолжаться вечно и правительство будет спокойно смотреть, как «Ростсельмаш» выдавят за счет абсолютно неравной конкуренции.

— Дофинансирование программы 1432 сможет решить проблему?

— Да, в этом году на нее выделили 10 млрд руб., а исходя из объемов рынка нужно 20 млрд руб. Практика показывает, что эта мера помогает выравнивать условия конкуренции.

— Какова сейчас ваша структура экспорта?

— На экспорт мы отправляем около 8% произведенной техники. Раньше доходили до 12% и поставляли нашу продукцию в 40 стран мира. Но в 2022 году нас выпроводили с европейских рынков, соответственно, 15 стран мы потеряли. Половина экспорта «Ростсельмаша» — это Казахстан. Также важны для нас Узбекистан, Туркмения и Азербайджан, есть стабильные контракты с Ираном, Тунисом, Алжиром, Ливией, Зимбабве и Анголой. Но, кроме Казахстана, это небольшие рынки: южные страны выращивают не так много зерна, они больше про фрукты и другие культуры. Мы стараемся везде присутствовать, но рассчитывать на то, что экспорт компенсирует падение на российском рынке, не приходится. Запад — жесткий протекционист, в Китае другое сельское хозяйство, поэтому будем работать с Африкой и арабскими странами, но по объему, повторюсь, это не такие большие рынки.

— Вы говорите, что экспорт не компенсирует падение на российском рынке, но Минпромторг отчитывался, что в январе экспорт сельхозтехники вырос в два раза. С чем это связано?

— Мы отправили в Казахстан партию из 92 комбайнов. Это не говорит ни о каких тенденциях. Как я уже говорил, производить в России дорого, плюс к этому мы не можем давать международные кредиты из-за дороговизны денег, поэтому наша конкурентоспособность на мировом рынке ограничена.

— Какие сейчас есть меры поддержки экспорта?

— Нам до 2024 года субсидировали четверть от стоимости поставляемой до потребителя продукции, но не по всему объему экспорта — тоже только по четверти. С 2024 года субсидируют до 11% от стоимости экспортируемой продукции. Пожалуй, все. В целом на международном рынке вся техника продается в кредит: на десять лет по 0,5% годовых — это стандарт. А у нас какие десять лет? Года на два под 30%. На что нам в переговорах отвечают: «Извините».

— Если вернуться к внутреннему рынку, как, на ваш взгляд, можно поддержать спрос со стороны аграриев кроме снижения ставки ЦБ и отмены пошлин?

— Если совсем уходить в фантазии — то отменить акциз на топливо для аграриев. Речь про так называемое окрашенное топливо для сельского хозяйства, которое в Европе не облагается акцизами, следственно, для аграриев стоит дешево. А чтобы его не продавали «на сторону», топливо красится в другой цвет. Я бы предложил такую меру поддержки.

— Когда вы ждете оживления спроса на рынке сельхозтехники и какие должны быть для этого условия?

— Экспортную пошлину ввели в 2021 году, запредельную ключевую ставку — в прошлом году. Когда они будут снижены, отменены, вы можете мне ответить?

— Боюсь, что нет.

— Вот и я не знаю, но уверен, что когда-то это произойдет.

— Получается, до этого рынок продолжит сокращаться?

— Возможно, он сейчас упадет и выровняется на уровне выживания. В 1990-е годы Россия производила 54 млн тонн зерна, а раскачали до 140 млн тонн. Сейчас, вероятно, будет снижение, хотя и не меньше 100–110 млн тонн. Если у нас есть парк комбайнов, который убирает 140 млн тонн зерна, то при производстве 110 млн тонн можно года три вообще не покупать новых комбайнов. Но переживем, выживем, все не так плохо: существуют же у нас меры поддержки — Фонд развития промышленности и утильсбор.

— Проблески позитива.

— Да, есть нотки позитива. Не все против нас, и мы за это благодарим. Но системной политики, направленной на развитие отрасли, я пока не вижу.

Интервью взяла Наталия Мирошниченко