Возвращение репутации

доказывает Сергей Ходнев

Это только кажется, что Конкурс имени Чайковского — просто международный музыкальный междусобойчик, только громко обставленный. Его не музыканты сами себе придумали, его создало советское государство — а создав, не могло не указать ему дополнительные цели, не очень совпадающие с той прекраснодушной новоевропейской идеей, что талантливейшие-де среди музыкантов должны выбираться в публичном состязании. Основанный в оттепельные годы конкурс должен был демонстрировать всему миру не только успехи советской исполнительской школы, но и миролюбивую открытость Советского Союза всему просвещенному человечеству. В этом смысле мальчишеская улыбка самого первого и самого известного лауреата конкурса Вэна Клайберна (всей стране советов известного как "Ван Клиберн" или и вовсе "Ваня") парадоксальным образом стала почти таким же знаком эпохи, как и улыбающееся лицо Юрия Гагарина в скафандре. Тот ярче яркого олицетворял триумф советской науки, а "Ваня Клиберн" волей-неволей демонстрировал тот тезис, что музыка — при идеологически выверенном подходе и при отеческом внимании государства — может самым волнующим образом объединять культуры и нации даже в состоянии холодной войны.

Потом эта первоначальная ослепительность поблекла, конкурс, безусловно сохраняя титулатуру "одного из самых престижных в мире", все больше был похож именно что на "один из". Что само по себе не плохо и не хорошо — и было бы даже похоже на самое желательное и добротное развитие событий, если б конкурс так и жил бы себе да жил, вельможно старясь и обрастая традициями, как его европейские "коллеги". Но так выйти не могло. Устояв в перестроечные и постперестроечные годы (нынешний перенос конкурса на год вперед против законного срока — дело беспрецедентное, не случавшееся даже в самую трудную пору), конкурс тем не менее понес немалый урон. Главным образом в смысле своей репутации — как международной, так и внутренней,— которая стала в конце концов далеко не такой вельможной, как в 1970-е или 1960-е. Много интересного, в частности, стали рассказывать о мотивах, стоявших на самом деле за решениями жюри,— такие рассказы возникали и раньше, без них вообще не обходится никакой конкурс, но тут рассказы стали особенно живописными. Ну, и организация не блистала: как в смысле здравости и удобства всего происходящего во время самих состязаний, так и в смысле некоторых бухгалтерских чудес, производимых над финансированием конкурса. Все эти малоприятные слухи и разговоры в какой-то момент до такой степени слились с самим названием конкурса, что уже казалось — а не лучше ли будет в таком случае вообще приостановить череду конкурсов, если уж так категорически не получается делать из них события всесторонне, по-настоящему и заслуженно уважаемые?

Может быть, так действительно было бы проще, да и пикетов наверняка никто не проводил бы — музыканты нашли бы, где посостязаться, в самом деле. Но конкурс проводится вновь. Можно даже сказать, заново — в сдвиге на один год помимо всего прочего видится еще и какой-то полусимволический-полумагический жест вроде подковы на счастье. Опять-таки с заботливой отеческой лаской со стороны государства — и в сущности, по государственной инициативе. И все же государство здесь не всесильно: куда в большей степени, чем от деклараций, денег и обещаний, будущее конкурса зависит сейчас от того, как именно будет действовать нынешнее жюри.