В прокат выходит фильм Алексея Балабанова "Груз 200". Корреспондент "Власти" Михаил Трофименков считает, что это первый случай в постсоветском кино, когда режиссеру удалось точно отразить реальность переходных лет.
Список того, что потеряло отечественное кино, переходя от советской стадии к российской, безразмерен и субъективен: все зависит от мировоззрения того, кто "считает раны". Но одна потеря безусловна и объективна. Реальность за последние 20 лет менялась с такой скоростью, что просто ускользала от любого режиссера, пытавшегося поймать ее. Практически любой снятый за этот период фильм о настоящем или о недавнем прошлом, претендовавший на создание мгновенного снимка эпохи, казался фальшивкой, поскольку между началом съемок и премьерой мир переставал быть похож на свой экранный образ. Это в застойные 1970-е годы Глеб Панфилов или Вадим Абдрашитов, рассказывая вроде бы локальные истории мужской дружбы-соперничества или творческого кризиса какого-то писателя, как бы невзначай сохраняли на экране целую эпоху. Но уже в последние годы существования СССР целостность неторопливого взгляда рассыпалась, и казалось, что ее уже не восстановить.
"Груз 200" — первый после почти 20-летней паузы российский фильм, обладающий такой жесткой, концентрированной определенностью, как фильмы классиков 1970-х. Вопиюще просто, без изысков снятый и именно поэтому самый изощренный фильм Алексея Балабанова. Самый страшный и бескомпромиссный его фильм, да и вообще самый страшный и бескомпромиссный фильм в России. Кто-то ошибочно называет его провокационным, но Балабанов никакой не провокатор. Скорее манипулятор зрительскими эмоциями — похлеще, чем Ларс фон Триер. И, как любой выдающийся фильм, "Груз 200" не поддается однозначному жанровому определению.
Самое простое из возможных определений — ретропсихотриллер. 1984 год: полувменяемый Константин Черненко, "Песняры" и Юрий Лоза, заплесневелые провинциальные дискотеки и первые подпольные рок-концерты, война, которую страна ведет в Афганистане, но которой официально вроде бы и нет. Преподаватели научного атеизма уже начинают забегать в церковь. Некоторые планы вызывают воспоминания о "Маленькой Вере", некоторые — об "Ассе" или "Городе Зеро". Одним словом, слом эпох. Скоро все изменится, как говорит Алексей (Алексей Серебряков). Впрочем, говорит он это за секунду до того, как в расстрельном подвале ему влепят пулю в затылок. Изменится — да не изменится. Пусть в начале фильма на кроваво-красной карте СССР загорается титр "Груз 200": для режиссера 1984-й продолжается, тянет щупальца в настоящее, предопределяет его. Распадается не империя — распадается сознание всех без исключения героев. В финале двое тинейджеров толкуют о планах на будущее под цоевское "Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти". Скоро у них появятся деньги, и они зайдут в гости ко всем своим соотечественникам, и мало никому не покажется.
На этом историческом фоне безнаказанно — до поры до времени — в унылых промзонах вымышленного города Ленинска и поселка Каляево бесчинствует начальник райотдела милиции. У него хорошая, простая — к лицу любому честному и усталому следаку из советского кино — фамилия Журов. Он садист, убийца, похититель девушек, импотент, бывший вертухай. Режиссер то ли издевательски, то ли пытаясь защитить самого себя от ужаса, творящегося на экране, вешает на небо в сцене первого появления маньяка полную луну. Но сама история рассказана предельно объективно, сдержанно: тем она страшнее. Алексей Балабанов продемонстрировал дар, свойственный немногим (например, Дэвиду Кроненбергу), наполнять самый невинный кадр (скажем, пьют мужики пиво на балкончике) предощущением жути, того, что все будет плохо, очень плохо, хуже некуда.
Режиссер говорит, что фильм основан на реальных событиях. Пусть даже это и не так, хотя Алексею Балабанову лукавство не свойственно. Дело в том, что любой частный криминальный случай, помещенный в ретроконтекст, приобретает характер исторической притчи. Когда Робер Оссейн снимал фильм о маньяке, известном как "дюссельдорфский вампир", он видел в его преступлениях симптомы наступающего нацизма. Для Клода Шаброля убийства, совершенные Ландрю, Синей Бородой образца 1914 года, стояли в одном ряду с первой мировой бойней. Журов — тоже симптом: из ретротриллера "Груз 200" на глазах превращается в исторический и политический фильм.
Политический — не только и не столько из-за цинковых гробов в кадре и кремлевских мумий в телевизоре, который смотрят герои. Это политический фильм в той степени, в какой центральный вопрос политики — это всегда вопрос о власти. А "Груз 200" говорит именно о власти, безграничной и бессильной. Ее безграничность и безжалостность прямо пропорциональна ее бессилию. Журов — импотент, но это не физиологическая патология, а психологическая: он не способен относиться к окружающим как к живым существам. Все прочие люди для него — лишь орудия для утоления собственной жажды власти. Так и персонаж, названный "худым алкашом" (Александр Баширов), которого он приводит насиловать пленницу, для него ничем не отличается от бутылки, которую раньше он использовал с той же целью.
Честно говоря, все это соображения, которые приходят в голову не во время просмотра и не сразу после него, а гораздо позже, когда шок от фильма чуть смягчается. Но, если продолжать рациональный анализ этой сугубо иррациональной истории, замечаешь любопытные вещи. Микрокосм провинции 1984 года включает в себя, как, скажем, рекомендовали в 1920-х годах теоретики пролеткульта, срез всех социальных слоев и всех институтов советского общества. И все эти слои, все институты, как бы грозно они ни выглядели со стороны, оказываются беззащитны перед маньяком в милицейском мундире.
Партия — "организующая и направляющая сила"? Один из самых несчастных, если не самый несчастный персонаж — секретарь райкома, отец заложницы, бессильный "царь и бог" подведомственной ему территории. Дрожащие губы на ряшке разъевшегося самодура. Привычка рявкать на подчиненных и громыхать кулаком о стол — и одновременно приходящее понимание, что все это наивное запугивание ему никак не поможет. Самое страшное лицо у Журова — когда он наслаждается растерянностью секретаря и его жены, выманивая у них письма жениха к Анжелике. Имел он эту партию во все дырки.
Армия, дерущаяся под Гератом и Кандагаром? Вот вам ваша армия: разлагающийся труп "воина-интернационалиста", брошенный в постель к пленнице.
Народ? На выбор — два его представителя. "Худой алкаш", пусть и в невменяемом состоянии, но с риском для жизни храбрящийся в "обезьяннике". И Алексей, столь же тяжело пьющий, но грезящий о городе солнца, как бы частный предприниматель, "фермер", которого Журов, выражаясь современным языком, крышует. Их обоих маньяк использует по полной и обречет на смерть.
Зло вроде бы не остается безнаказанным. Но только "вроде бы". Пуля, которая в конце концов находит Журова, вовсе не восстанавливает справедливость, ничего не исправляет в этом мире, да вряд ли что-то вообще уже можно исправить.
Не исправить и того, что у лучшего на данный момент фильма Алексея Балабанова будет, если выражаться штампами, трудная судьба. За "Брата", роман воспитания обыкновенного постсоветского убийцы, столь же объективный, как и "Груз 200", его обвинили чуть ли не в фашизме. За историю обыкновенного советского убийцы непременно обвинят в очернении "всего святого". Но умение заслужить яростные упреки из прямо противоположных идеологических лагерей — свойство только очень значительных художников.