Краб божий

80 лет назад, в 1927 году, было принято решение о покупке за рубежом первого в СССР судна-краболова. Для него, впрочем, не нашлось своих рабочих-переработчиков, так что пришлось нанимать японцев, так же как и на рубеже XIX-XX веков, когда крабов в России еще не ловили, а кетовую икру выбрасывали как отходы рыбного производства. В 1920-х страна остро нуждалась в валюте, поэтому все изготовленные на "Первом краболове" консервы предполагалось экспортировать. Однако на американском рынке "Чатку" ждали происки конкурентов и иски сломавших зубы о советского краба потребителей. А отечественных покупателей уговаривали покупать крабовые консервы, не сообщая при этом, что эти банки из забракованных партий, непригодных для экспорта.

Икра бросовая, кетовая

И до и после Михаила Ломоносова, объявившего, что могущество российское прирастать Сибирью будет, этот лозунг по большей части оставался лишь звонкой фразой. Яркий пример тому — Камчатка. Первые русские люди добрались до полуострова в 1697 году, но побывавший там 1892-1893 годах Н. Слюнин писал: "Ни в Камчатке, ни на Сахалине, ни в окрестностях Владивостока никакого организованного рыбного промысла нет, а есть только несметные рыбные богатства, которые не эксплуатируются нами или расхищаются иностранцами — часто с разрешения, а больше без всякого дозволения со стороны Русского Правительства". И только в 1895 году на богатейшие рыбные запасы Камчатки обратили внимание российские предприниматели, обладавшие более или менее значительными капиталами. Картина, представшая взору владивостокских купцов, поражала воображение. Камчатские реки кишели кетой (тогда говорили "кэта") невероятных размеров. Немалую часть улова составляли рыбины весом от пуда до полутора пудов. Ловлей рыбы занимались исключительно камчадалы, а единственными покупателями продукта были русские и японские "спиртоносы" — мелкие торговцы, приходившие на своих суденышках к берегам Камчатки и выменивавшие рыбу на "огненную воду".

Однако, как отмечали первопроходцы камчатского рыбного дела, "спиртоносов", отправлявшихся в глубь полуострова с бутылями спирта на спине, кета не интересовала вовсе. Главным товаром для них была пушнина. Тот же факт, что у берегов Камчатки не наблюдалось японских рыбаков, выглядит удивительным только по теперешним временам, а в конце XIX века имел простое и логичное объяснение. Запасы рыбы и морепродуктов у берегов Страны восходящего солнца в те времена были еще далеко не исчерпаны. Самой дальней от родных берегов территорией, куда отправлялись японские рыбаки, был Сахалин. Так что русским рыбопромышленникам оставалось снаряжать суда и людей и получать грандиозную прибыль при сравнительно скромных вложениях. Но вышло иначе.

Во время первых же сезонов на Камчатке артелям, нанятым купцами, удалось поймать миллионы штук кеты. Однако поймать рыбу было даже не половиной дела. На рубеже XIX-XX веков на русском Дальнем Востоке пользовались лишь двумя способами сохранения улова — засолка в бочках и вяление на открытом воздухе. Ничего другого нанятые переработчики делать не умели, и потому земля вокруг построенных купцами баз была завалена зловонными кучами никому не нужного, бросового продукта — красной икры. Мастеров-икорников на Камчатку завезли лишь в начале 1900-х годов, и лишь в 1907 году был налажен более или менее регулярный вывоз кетовой икры с полуострова. Собственно, в отношении русских к этому ценнейшему на взгляд наших современников продукту в то время не было ничего удивительного. Например, японцы, вылавливая у берегов Сахалина сотни тысяч тонн сельди, отправляли ее на изготовление удобрений.

И все же примитивные способы переработки оказались отнюдь не главной проблемой рыбопромышленников. Бочки с соленой кетой и ящики с вяленой стояли на складах, не находя сбыта. На Дальнем Востоке с его избытком морепродуктов продать рыбу за более или менее пристойные деньги не удавалось. А вывозить товар в центральную Россию, где на него имелся высокий спрос, оказывалось сложно и дорого — пропускная способность построенной через Китай и Сибирь железной дороги оставляла желать лучшего. При перевозке же морским путем вокруг всей Евразии камчатская кета становилась золотой и не выдерживала никакой конкуренции с волжской и балтийской рыбой.

Купцы прибегали к самым разнообразным ухищрениям. Они, например, добивались в Санкт-Петербурге замены в частях русской армии на Дальнем Востоке выдаваемых солдатам мясных порций на рыбные. Если не полностью, то хотя бы частично. И, естественно, с передачей права поставки рыбы исключительно российским производителям. Но так издеваться над защитниками веры, царя и Отечества император не позволил. Затем дальневосточные рыбопромышленники стали добиваться снижения тарифа на железнодорожные перевозки, но мало преуспели и в этом деле. Рыбным купцам всех гильдий пришлось налаживать консервное производство, чтобы увеличить срок годности продукта и сделать его доставку морем более или менее выгодным делом. Государство стало помогать им позднее, когда началось затяжное противостояние с японцами, в котором в числе прочих были повинны и владивостокские рыбные дельцы, и их проблемы с кадрами рыбаков и рыбопереработчиков.

После первых же экспедиций за камчатской кетой стало очевидно, что русские рыбаки представляют собой ничуть не меньшую проблему, чем сбыт продукции. Ехали они даже из Приморья на Камчатку крайне неохотно и требовали за работу твердого заработка, вне зависимости от результата. Деваться рыбопромышленникам, по сути, было некуда. Путина совпадала по времени с полевыми работами, от которых перебравшиеся на край русской земли поселенцы отрывались очень неохотно и лишь за большие деньги. А кроме того, в это же время открывался сезон на золотых и прочих приисках, где рабочим платили весьма солидные деньги. Но и это еще было полбеды. Православный люд соблюдал все церковные праздники и категорически отказывался работать в престольные дни, какой бы ход рыбы при этом ни наблюдался. Ну и, как водится, если поблизости появлялись "спиртоносы", артельщики дружно и надолго запивали. Но главное — русские рыбаки боялись моря и камчатских туманов и потому соглашались ловить кету исключительно на реках. Так что заготавливать с их помощью кету и другую рыбу и морепродукты, включая начинавших приобретать популярность у широких слоев покупателей в Европе и Соединенных Штатах крабов, было решительно невозможно.

Выход из ситуации был найден: рыбаков и переработчиков стали нанимать в Японии. Они просили меньшие деньги, работали больше и без страха выходили в море. Да и квалификация у них была повыше, чем у русских. Но вслед за наемными японскими рабочими к Камчатке потянулись и японские рыбопромышленники. Прибрежные воды Японии начинали постепенно оскудевать, а отдавать внутренний рынок русским купцам японские предприниматели не собирались. Так что золотой век русской рыбопромышленности на полуострове завершился, едва начавшись, в 1904 году, с объявлением Русско-японской войны.

Горе побежденным

Итоги позорно проигранной войны оказались плачевными не только для государственного престижа России, но и для русских промысловых дел на Камчатке. По Портсмутсткому мирному договору Российская империя отказалась не только от половины Сахалина, что было хорошо известно всем, но и обязалась убрать все воинские части и флот с Камчатки, что в общем-то не очень широко афишировалось. Японии также были предоставлены широчайшие права на вылов рыбы и морепродуктов у берегов Камчатки. Собственно, это было зло, которое обернулось для дальневосточных рыбопромышленников добром — помощью государства. Вот только результаты получались именно такими, какими и бывали обычно после вмешательства чиновников в дела рынка.

Прежде всего власть решила заселить Камчатку русскими рыбаками, которые, по задумке высокопоставленных столичных деятелей, своим присутствием и трудом должны были вытеснить японцев. По всей стране началась вербовка рыбаков с семьями, которым оплачивалась дорога до Камчатки и выдавались подъемные — от 800 до 1000 рублей. Для сравнения: за тяжкий труд по переработке рыбы платили 30 рублей в месяц. Кроме того, переселенцам предоставили право приобретения лицензий на рыболовные участки по льготной цене — в несколько раз дешевле, чем их покупали у камчатских властей японцы.

Однако результаты этого мероприятия оказались вполне предсказуемыми для любого человека, знакомого с особенностями русского менталитета. Настоящим квалифицированным рыбакам, имевшим налаженное дело в европейской России, не было никакого смысла отправляться в неизведанные места, за тридевять земель, где вдобавок существовали серьезные проблемы со сбытом. Но с указанием свыше не поспоришь, и потому чиновники на местах навербовали для переезда безземельных крестьян и безработных ремесленников, не имевших ни малейшего понятия о рыбацком деле.

Но на новом месте переселенцы быстро сориентировались и сразу стали выкупать полагавшиеся им лицензии, чтобы затем в той или иной форме перепродать их японцам. Ведь, как известно, "лучше за рупь полежать, чем за два побежать". А чтобы русские власти не предъявляли претензий, создавались "смешанные предприятия". Формально заготовку рыбы и морепродуктов вела артель русских рыбаков во главе с российским же подданным. Но на деле десяток-другой бездельников прибегали к месту ловли и переработки лишь в момент появления контролеров. А сотни японцев, действительно занимавшихся ловлей и переработкой, в это время прятались в ближайшем лесу. Как только инспекция отбывала, русские отправлялись по домам, а японцы снова брались за дело.

К этому способу прибегали еще и потому, что русское императорское правительство ввело солидные сборы за ввоз иностранных рабочих. Но, как свидетельствовали русские рыбопромышленники, даже те их японские конкуренты, которые честно оплачивали все налоги и подати, были в большей выгоде, чем патриоты, нанимавшие русских рабочих. Каждый японец работал больше и лучше, а получал намного меньше. А русские пролетарии рыбного труда после революции 1905-1907 годов стали требовать и добивались выплаты оговоренной за труд зарплаты не с дня начала работы, а с момента посадки на пароход, везущий на Камчатку, а то и со дня вербовки. Так что по итогам сезона оказывалось, что японские промышленники выловили в несколько раз больше рыбы, чем русские, не говоря уже о крабах и другой морской живности, которыми отечественные купцы почти не занимались.

"В Приморье,— писал А. Мандрик,— первые три крабоконсервных завода были построены в 1915-1916 годах. Это были небольшие, маломощные предприятия, стоимость оборудования которых не превышала 20 тыс. руб. Производительность одного завода составляла 50-70 ящиков консервов в сутки. Они сбывались на рынках Англии и Америки, а сушеные крабы — в Корее. С Дальнего Востока с 1914 по 1917 годы было вывезено только на внешний рынок 294,4 тыс. банок крабовых консервов".

Со временем ситуация только обострялась. Из-за усиленного лова некоторые виды рыб и морепродуктов исчезли из прибрежных японских вод целиком и полностью. Так, к примеру, случилось с любимыми на Востоке трепангами, которых в Японии стали заготавливать с помощью водолазов. Никакого другого выхода, кроме как начать массовый сбор трепанга в русских водах, японцы не нашли. Из-за массового лова в реках и у берегов Камчатки — десятки миллионов штук ежегодно — оскудевали и казавшиеся неисчерпаемыми запасы кеты. Российское правительство под давлением организаций отечественных рыбопромышленников не раз пыталось пересмотреть заключенную в 1907 году рыболовную конвенцию с Японией. Но всякий раз русские представители наталкивались на вежливую непреклонность японцев.

Действие конвенции заканчивалось в 1919 году, но поскольку шла гражданская война и властители на Камчатке, как и на всем Дальнем Востоке, менялись с калейдоскопической быстротой, Япония объявила, что в одностороннем порядке продлевает действие конвенции и устанавливает режим самоохраны промыслов. На деле это означало, что японских рыбаков охраняли корабли императорского флота, которые свободно заходили в русские порты, с чем вынуждены были мириться и белые, и красные. Причем красным пришлось мириться с японским хозяйничаньем в советских водах и после победы в гражданской войне и установления советской власти по всей стране. Противопоставить японской силе было абсолютно нечего, кроме другого мощного экономического партнера. И потому большевики начали усиленно налаживать связи с Соединенными Штатами. Кремлевские мечтатели собирались столкнуть лбами Штаты и Японию по всем экономическим фронтам. К примеру, отдать американцам нефтяные участки на советском Северном Сахалине, которые хотели получить в концессию японцы. Те же самые идеи витали и относительно рыболовных и краболовных участков вокруг Камчатки. Однако американцы не хотели обострения отношений с японцами, а морепродукты предпочитали покупать на советском Дальнем Востоке уже в переработанном виде.

Перспективы продаж на американском рынке вывели из комы утлую дальневосточную крабопромышленность. Впрочем, на первых порах планы партии не распространялись на Камчатку.

"В марте 1925 г.,— писал А. Мандрик,— предпринимается попытка создать государственную крабоконсервную промышленность. Дальгосрыбпром заключает соглашение с частными владельцами по совместному использованию крабоконсервных заводов в заливе Петра Великого: в бухте 'Тафуин' — завода Н. Н. Шаховского и в бухте 'Находка' — И. И. Федечкина. На развитие крабоконсервного производства со стороны Дальгосрыбпрома было выделено 75 тыс. руб. При эксплуатации завода Шаховского было произведено 982 ящика крабовых консервов на 31 тыс. руб. и сушеного крабового мяса на 6824 руб. Завод Федечкина, в тот год работавший только на сушке крабов, дополнительно произвел 69 ящиков консервов, получив 7592 руб. Из-за незначительных накладных расходов имел прибыль в размере 1077 руб. 73 коп.

Рассматривая Тафуинский и Находкинский заводы как базу для развития крабоконсервного производства, Дальгоспром приобрел дополнительно на р. Светлая (Приморье) крабоконсервный завод японского предпринимателя Хирокичи Такумура за 20 тыс. руб. и в октябре 1924 г.— завод Шаховского за 323 тыс. руб. В стремлении заинтересовать иностранный рынок консервами собственного производства Дальгосрыбпром через торговую организацию Дальторг, а позднее через акционерное общество "Амторг" направил образцы своей продукции в США; сначала 20 ящиков, а в январе 1925 г. дополнительно 716, которые были реализованы в Нью-Йорке по 20 долларов 20 центов за ящик. В следующий год партии крабовых консервов были направлены в Сан-Франциско, Шанхай, Тяньцзинь и через британское общество 'Бекос' — в Лондон, а также на внутренний рынок; 227 ящиков консервов были проданы во Владивостоке. Установление непосредственных связей с заграничным рынком, минуя японский, было в то время фактом крупного значения".

Зубодробительный краб

Первые успехи продаж крабовых консервов в Соединенных Штатах заставили задуматься руководящих товарищей и на Камчатке и в Москве. Высокий спрос на советские крабовые консервы, правда, обеспечивали крайне низкие по сравнению с японскими цены. Но, учитывая копеечные зарплаты работников заводов и ловцов, прибыль получалась огромная, а главное — валютная. В стране шла индустриализация, и потому на учете был каждый франк, марка и доллар. А здесь открывалась перспектива сравнительно легкого получения сотен тысяч, если не миллионов долларов. Поэтому, когда в 1927 году руководство камчатской рыбопромышленности обратилось в Москву с просьбой выделить деньги на покупку за рубежом краболова — плавучего завода по выпуску крабовых консервов, согласие было получено без особых проблем. Благо предстоящие расходы на покупку судна, его переоборудование и эксплуатацию составляли 322 тыс. рублей, что равнялось $161 тыс. Эти деньги могли вернуться в первые же годы работы краболова.

Поскольку самым заинтересованным в поставках крабов в Штаты был "Амторг" — советская торговая организация, зарегистрированная в Нью-Йорке в полном соответствии с законами как американская фирма, она оказала полное содействие в поиске и покупке судна. Сухогруз "Чейз" был сравнительно новым (его спустили на воду в 1919 году) и относительно недорогим. Так что в 1928 году сделка была совершена, и судно с американской командой отправилось в японский порт Хакодате, где его должны были переоборудовать в краболов. Однако прибывший в Японию для приемки советский капитан Г. И. Александров был немало удивлен нравами американских моряков.

"В момент нашего прибытия на пароход,— рапортовал Александров,— на нем хозяйничали американцы, которые, пользуясь беспризорностью парохода, понемногу разбазаривали находившееся на нем имущество. Обстоятельства сложились столь уродливо, что необходимые пароходу вещи, как, например, секстаны, пришлось купить у капитана за наличный расчет, якобы его собственные, что казалось достаточно подозрительным. Прочий инвентарь, как, например, столовые принадлежности, приходилось выуживать из кают американцев в запакованном для своза на берег виде".

Японцы, хотя и взялись за переоборудование судна, делали все, чтобы пароход конкурентов как можно скорее оказался на морском дне. Капитан докладывал: "Корпус парохода нещадно сверлился, резался, пережигался без всякой пользы к делу, нанося существенный ущерб крепости парохода, ставя иногда пароход в опасное положение, когда, например, во время интенсивной погрузки парохода грузом и топливом без ведома судовой администрации у ватерлинии пробивались отверстия для шпигатов, и только будучи случайно и своевременно усмотренными, не вызывали значительных последствий".

Проблем хватало и без японцев. Для "Первого краболова", как без затей назвали пароход, оказалось невозможным подобрать квалифицированную команду. А уж найти русских переработчиков крабов, согласных выйти в море, было и вовсе неисполнимой задачей. И если команду с грехом пополам набрали, то двести рабочих пришлось нанимать в Хакодате.

В мае 1928 года советско-японский экипаж отправился на промысел. Улов был таким, что японские рабочие не справлялись, а русский экипаж за участие в переработке требовал значительного повышения зарплаты.

"Недовольство команды,— писал С. В. Гаврилов,— усиливалось также из-за организационной неразберихи: транспортный отдел АКО не доставил на судно медикаменты и спецодежду, закупленные продукты оказались плохими. В течение рейса имелись нарушения дисциплины. Одного моториста пришлось списать на берег. Наблюдались случаи пьянства, так как на судне имелись запасы спиртных напитков, взятых в Японии. Их выдавали персоналу, работавшему в холодной воде. По сообщению управляющего заводом, русских запасов спиртного на борту не было. Для предотвращения пьянства и поддержания дисциплины в последующих рейсах, по настоянию В. Л. Бурыгина, расходы на приобретение спиртного из сметы на снабжение флота в 1929 г. были вычеркнуты".

В итоге план выработки консервов оказался значительно недовыполненным. Но валютная прибыль была получена, и покупатели, а эту партию крабов полностью скупили англичане, были вполне довольны ее качеством.

Тем временем рыболовные отношения СССР и Японии продолжали ухудшаться. Советские пограничники при оказии как бы невзначай рвали своими катерами японские сети, а по мере роста советских военно-морских сил на Дальнем Востоке японским боевым кораблям становилось все сложнее обеспечивать охрану рыболовных судов, избегая открытых столкновений. Японцев все дальше вытесняли и из советских вод и с советских краболовов. Правда, в последнем случае это ни к чему хорошему не приводило. Вместо японских рабочих на пароходы стали вербовать бегущих от колхозов крестьян. Но соглашались на адский труд по разбиванию панцирей только жители районов, пораженных голодом. Так что в начале 1930-х нередко большинство рабочих на краболовах оказывались едва ли не дистрофиками, которых ко всем прочим бедам на судах поражала еще и цинга.

Качество их работы было соответствующим. Говорят, что именно таким трудящимся мир обязан появлению брэнда Chatka. Недавним крестьянам было безразлично, что написано иностранными буквами на этикетках, наклеиваемых на банки с крабами. И потому первые три буквы в слове Kamchatka оказались заклеенными. Упало качество и содержимого банок, чем не преминули воспользоваться японцы, которые не собирались сдавать без боя американский рынок. В течение 1930-1931 годов в американской прессе появлялись статьи о "Чатке", которые, как считали в "Амторге", были инспирированы японцами. В этих статьях говорилось о том, что русские торгуют своим товаром по демпинговым ценам, что держать такие цены позволяет использование рабского труда и что из-за этого качество "Чатки" оставляет желать много лучшего.

Результаты пропагандистской кампании не заставили себя ждать. Немалое число американцев, не обращавших поначалу внимания на какие-то твердые кусочки в советских крабовых консервах, начали предъявлять претензии магазинам, а те в свою очередь — фирмам-поставщикам.

В Москву в 1931 году переслали и претензию фирмы Tupman Thurlow:

"За последние десять дней мы получили известное количество жалоб по поводу крабмяса. В настоящий момент перед нами имеется не менее пяти жалоб клиентов, заявляющих, что после кушания Чатки одни заболели отравлением желудка, другие же порезали десны или поломали зубы... У нас имеется 4 или 5 жалоб от лиц, заболевших и требующих от 25 до 100 долларов".

"Амторг" в свою очередь сообщал в "Рыбконсервэкспорт": "За последние две недели мы получили несколько устных сообщений о том, что есть несколько заявлений от покупателей, купивших в магазинах Чатку, что в последней попадались твердые куски, похожие на соль или на осколки стекла. Один из таких осколков был предъявлен пишущему с претензией покупателя (женщина), что последний, разжевывая якобы Чатку, сломал себе зуб и поэтому собирается подать в суд. При раскусывании этого 'кусочка' мы убедились, что таковой не является ни солью, ни стеклом, а обычным затвердением крабового мяса, о чем было заявлено фирме; в соответствии с чем мр. Фрэнкс имел беседу с потерпевшей.

Мы вполне понимаем, что указанные претензии являются искусственно созданными, и высказываем фирме сомнения, что покупатель купил именно Чатку, но так или иначе претензия предъявляется к Топман Тарлоу, и поэтому последняя должна нести ответственность и как-то на это реагировать. Мы уже писали вам однажды о случае в Бостоне, когда нам пришлось уплатить 25 долларов за расходы на доктора; аналогично мы распорядились фирме урегулировать и этот случай. Но, как теперь оказывается, такие претензии учащаются".

Даже в "Амторге" признавали, что с отравлениями все обстоит не так просто. Многие консервные банки, переданные американским фирмам, оказались вздутыми, и это было трудно отнести на счет японских происков. Вполне проверенные партнеры требовали провести ревизию полученных ими консервов и забрать испорченные. А как только "Амторг" начал увиливать от проверок, начались массовые отказы от "Чатки" и советских крабовых консервов под другими брэндами.

"Нам сообщили,— писала фирма Tupman Thurlow в 'Амторг',— что фирма 'Атлантик и Пасифик Ти Компани' в Филадельфии разослала извещение по всем своим розничным магазинам, что как только наличные стоки ЧАТКИ будут проданы, то в дальнейшем они этой маркой торговать не будут... Объединение на Лонг-Айленде приняло аналогичное решение. Магазины Даниэль Ривс отказываются продавать ЧАТКУ".

Апофеозом стал отказ Всеамериканской конвенции консервной промышленности допускать советские консервы на выставку 1932 года. Но самое обидное для Москвы заключалось в том, что большинство претензий было не выдумкой, а правдой. После проверки качества "Чатки" в Москве эти консервы заняли достойное место на специальной выставке во Всесоюзном внешнеторговом музее на стенде товаров, снятых с экспорта. Казалось бы, ни о каком возврате "Чатки" на мировые рынки не может быть и речи. Но не вполне качественный товар начали усиленно предлагать отечественному потребителю. И в то же самое время от руководства крабоконсервных судов и заводов жестко потребовали повысить качество продукции. Как утверждали советские историки, ситуацию удалось переломить после того, как рабочих на краболовы стали принимать по комсомольским путевкам, а на пароходах началось ударническое движение. Однако, скорее всего, дело в другом: советские переработчики крабов просто набрались опыта, и у них, в отличие от цинготных дистрофиков начала 1930-х, хватало сил для тяжелой работы.

Возвращения "Чатки" на мировой рынок пришлось ждать недолго. После установления дипломатических отношений с Соединенными Штатами кампании в прессе против советских товаров возникали гораздо реже. О злокачественности "Чатки" больше никто не писал, и потому потребители стали ориентироваться не на страну происхождения, где по-прежнему продолжали эксплуатировать рабский труд, а на цену товара. Тут "Чатка" была вне конкуренции.

ЕВГЕНИЙ ЖИРНОВ