ТРАГЕДИЯ — НЕ ПОПУЛЯРНЫЙ ныне жанр, зрителя как-то не принято беспокоить криками и надрывом. Режиссер Коляда на это плевать хотел, он не только создал свой театр, но и воспитал своего зрителя, понимающего и ценящего то, что он делает. В том числе, и такого «Гамлета», которого ему захотелось поставить к пятилетнему юбилею театра. А захотелось ему поставить «Гамлета» со стадом обезьян, которые в прологе гложут кости и перебрасываются пустыми консервными банками, с показательной поркой Моны Лизы, голыми Клавдием, Гамлетом и Офелией.
Сюжет стал лишь поводом, вокруг которого закручивается невероятное действо. Завязка — смена альфа-самца в обезьяньей стае. Он тут же овладевает старшей самкой, приводя в подчиненное состояние соплеменников, и начинает прожигать жизнь по-крупному. Тронную речь обнаженный Клавдий (Антон Макушин) произносит в полутьме, под душем, в черной ванне — так, что жутко становится: обезьяньи ухватки умножаются на имперские замашки, заставляющие вспомнить беспутных римских императоров, которых характеризовала крайняя степень «зверской жестокости».
Гамлет (великолепный Олег Ягодин) поначалу тоже послушно скачет в стае. Но чем дальше — тем все меньше на сцене выступлений бандарлогов. Гамлет не претендует на место альфа-самца, он очеловечивается. Но — в пику Энгельсу — не трудом или, скажем, переходом от рефлексии к действию, а по собственной воле. Он делает свой выбор и умирает. Финал спектакля — жесткий поединок с Лаэртом (Евгений Чистяков) и мертвый скрюченный голый человек в пятне света на темной сцене — натурально, рвет нервы. Причем, осведомленность о содержании пьесы зрителя не спасает, кончина главного героя шокирует своей неожиданностью и после бандарложьих ужимок и прыжков выглядит трагедией практически планетарного масштаба.
В молодости на сцене театра драмы Коляде довелось сыграть в «Гамлете» могильщика. В своем, «подарочном» спектакле он играет папу-Призрака с крылышками и венчиком вокруг головы, который в первом явлении беззвучно, но явственно материт остальных персонажей и сорит перьями, выдранными из собственных крыльев. До эволюции Гамлета Призрак, на поколение старше остальных персонажей, остается единственным героем спектакля «с человеческим лицом». Он же забирает со сцены мертвых, исполняя функции все того же могильщика и хороня одновременно наши представления о Шекспире.
Даже Мейерхольду не удалось поставить Шекспира так, как он хотел. А хотел он сделать «Отелло» без актеров: один только платочек в круге света на краю пустой сцены. Коляда, напротив, доказывает, что действие на сцене важнее текста, и заставляет зрителя либо безоговорочно принимать заданные им правила, либо вовсе не ходить в «Коляда-театр». О такой свободе самовыражения каждый режиссер может только мечтать.
Кася Попова