18 июня Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко в рамках VII Чеховского фестиваля представляет премьеру оперы "Пеллеас и Мелизанда" Клода Дебюсси. Постановщик спектакля, один из самых известных современных французских режиссеров Оливье Пи, ответил на вопросы обозревателя "Власти" Романа Должанского.
— Последний раз Москва видела ваши спектакли целых девять лет назад, и тоже на Чеховском фестивале. Тогда вы пребывали в статусе молодого таланта, сегодня приехали знаменитостью. Тогда предстали перед публикой загадочным поэтом, романтиком, провокатором и маргиналом. Сегодня ставите импрессионистскую оперу в богатом международном проекте. Много времени прошло...
— Что касается конкретного проекта, то да, музыку Дебюсси относят к так называемому импрессионизму. Но не стоит забывать, что она вдохновлена пьесой Мориса Метерлинка. А Метерлинк был очень странным поэтом. Можно назвать его и символистом (а бельгийский символизм очень специфичен), и неоромантиком. Мне близка его мрачность, склонность к медитации. Так что настроение этой работы отнюдь не противоречит тому, что я делал прежде. Философски "Пеллеас и Мелизанда" очень близка тем пьесам, которые я делал прежде: она достаточно темна по духу, чтобы быть мне интересной.
— Кстати, а каковы ваши пристрастия в оперной музыке?
— Вот примерно такие и есть: конец позапрошлого века и прошлый век. Во всяком случае, не барочная музыка.
— Восемь лет назад казалось, что для вас как режиссера свобода на драматической сцене превыше всего. Как вам работается в оперном театре, где есть масса условностей, для режиссера драмы часто непонятных?
— Ой, меня столько пугали всеми этими условностями и ограничениями, спецификой оперного жанра и так далее. А я ничего такого страшного не заметил. Все, что вы делаете с актерами, можно сделать и с певцами. Зато певцы в отличие от актеров умеют петь. Конечно, есть разница, но она в способах, средствах, а в эстетическом смысле я делаю в опере то же самое, что и в драме. Кстати, мои драматические актеры очень музыкальны. Мы в драматических спектаклях тоже иногда поем, даже если пьеса не предусматривает музыкальных вставок.
— Что значит "мои актеры"? Недавно вы стали художественным руководителем парижского театра "Одеон", а ведь в нем нет постоянной труппы.
— Есть группа актеров, моих друзей, с которыми я знаком уже много лет. Раз в год мы собираемся и что-то делаем вместе. А в "Одеоне" действительно никакой труппы, к счастью, нет.
— Вам не нравятся репертуарные театры? А иностранцы нам завидуют обычно. Например, во Франции всего один репертуарный театр — Comedie-Francaise...
— Да, именно он в его нынешнем состоянии как раз и есть худшая реклама для репертуарной системы. Да и московский музыкальный театр, в котором я сейчас репетирую, по правде говоря, тоже. Лишний раз убеждаюсь в эти дни в том, что театр с постоянной труппой и репертуаром создает огромные трудности для творческого процесса. Я считаю, что гибкая система, когда ты можешь работать с тем, с кем хочешь в данный момент, гораздо удобнее и современнее.
— "Одеон" — важный государственный институт, театр с обязанностями и традициями. Зачем такому свободолюбивому и независимому человеку этот груз?
— Там можно делать все, что захочется. Какое-то время театр был, возможно, скучным. А я его сделаю интересным! Там есть огромный исторический театральный зал, но есть и две камерные сцены на бывшей фабрике. Это лучший театр, который я мог бы получить в свое распоряжение.
— Программа следующего сезона — ваш дебют. Она начинается и заканчивается вашими собственными постановками — "Комической иллюзией" по вашей же пьесе и "Орестеей" Эсхила. Вы идете от комедии к трагедии?
— Да, вы верно заметили, я именно об этом и думал: чтобы начало сезона было веселым, даже бурлескным, а завершение — серьезным. Кстати, "Орестея" хоть и трагедия, но со счастливым финалом. Может быть, единственная трагедия в мировой драматургии, которая заканчивается миром.
— Это еще как посмотреть. Я недавно видел в Берлине спектакль, в котором третья часть "Орестеи", где появляются боги и устраивают суд над Орестом, была почти полностью вырезана. А без богов античная трилогия казалась совсем отчаянной, кровавой и безысходной.
— Мне кажется, это слишком просто — взять и отрезать. Гораздо тяжелее придумать, как поставить сегодня эту трудную третью часть. У меня в спектакле, конечно, будут боги.
— Ну тогда о богах. В юности вы серьезно изучали теологию в университете. Как теолог оказался в театре?
— Ну если вы это в связи с "Орестеей", то никаких проблем нет: я изучал христианскую теологию, а она с античной ничего общего не имеет. Я вовсе не собираюсь, так сказать, обращать древних греков в христианство. Если говорить серьезно, то юношеское увлечение теологией было для меня очень важным. Но я вовсе не нахожусь в плену у религии. Мои литературные сочинения (Оливье Пи также является поэтом и драматургом.— "Власть") весьма далеки от христианских систем координат. Между писателем Оливье Пи и самим Оливье Пи есть большая дистанция. Я не христианский писатель. Но я христианин. Пока.
— Раз уж мы затронули такие тонкие материи... Как вам кажется, занятие театром делает человека лучше?
— О, это прекрасный вопрос! Беда в том, что у меня нет на него ответа. Все это еще зависит от того, о ком идет речь — об актере или о режиссере. У режиссера более ответственная задача, его ставки выше, чем у исполнителей. Поэтому он не может себе позволить быть таким же эгоистичным и истеричным, как актеры. Я как режиссер совсем не истерик. Во всяком случае, в гораздо меньшей степени, чем большинство режиссеров. Ну считайте, что я отшутился от этого скользкого вопроса.
— Тогда вопрос другой: а какой вы режиссер? Вы приходите на первую репетицию с точным представлением о том, каким должен быть спектакль?
— Да, без сомнения. Я не люблю все эти, знаете, актерские импровизации, которые растягиваются до бесконечности. Я люблю заранее все проработать. В опере по-другому вообще невозможно, потому что и так слишком мало времени.
— Кто оказал на вас самое сильное влияние как на режиссера?
— Среди мастеров с мировым именем вроде Патриса Шеро, Арианы Мнушкиной или Боба Уилсона — никто. Есть менее известные, но очень важные для меня имена. Например, Клод Режи. Драматург Жан-Люк Лагарс. Или Франсуа Таньги (в прошлом году его спектакль "Кода" был показан в Москве на фестивале NET.— "Власть"). Дело в том, что я был из тех, кто одновременно и писал, и ставил свои тексты. Нас появилось сразу несколько таких, а до нас это было не очень-то принято. Может быть, поэтому и кажется, что мы стали первопроходцами и ни от кого особенно не зависели.
— Вы очень много работаете в театре в последние годы. Это не мешает занятиям литературой?
— Я уже достаточно написал. У меня 15 или 16 книг. Ничего страшного не случится, если придется сделать паузу на полтора-два года. Но совсем бросить не смогу.
— Как зритель вы ходите в театр?
— Конечно, три-четыре вечера в неделю. Иногда это помогает мне сделать хороший спектакль. Но если получается плохой, то я, конечно, сам виноват.
— Вы к себе строго относитесь?
— Я — самый строгий критик своих спектаклей.
— У вас нет впечатления, что серьезный театр сегодня — забава для горстки страшно далеких от жизни людей?
— Конечно, театр не имеет больше такого влияния на общество, которое имел, скажем, в 60-е или 70-е годы. Ну и что? Не вижу повода жаловаться. Да, даже когда театр ломится от публики, не следует забывать, что это какая-то мизерная часть населения. Смотреть телевизор и копаться в интернете отныне всегда будут больше, чем ходить в театр. Ну и ладно. Может, это и к лучшему: театр может освободиться от ответственности за состояние общества, которую он делил с литературой еще сто лет назад, и заняться собственными делами. Каждый день он должен пристально думать о том, зачем он нужен. Но, с другой стороны, не нужно требовать от театра слишком многого. Он так стар! И всегда таким был. Он уже в XVII веке был старой-престарой забавой. А сегодня он в своих почтенных годах и так выполняет очень важную роль: дает альтернативу виртуальной реальности, которая за последние десять лет просто окружила нас со всех сторон. Так что театр не пропадет.
 Писатель, актер, режиссерЗа 12 лет Оливье Пи проделал путь от подающего надежды молодого режиссера до руководителя одного из главных театров Франции. Впервые театральная Франция обратила пристальное внимание на Оливье Пи в 1995 году, когда он показал на Авиньонском фестивале многочасовой спектакль "Служанка". До этого родившийся в 1965 году в центре французской парфюмерии Грассе Оливье Пи успел поучиться философии и теологии, окончить Консерваторию драматического искусства в Париже. В 1997 году Пи стал руководителем Национального драматического центра в Орлеане. В этом же году на фестивале в Авиньоне состоялась премьера спектакля "Лицо Орфея", поставленного Пи по его собственной пьесе. Спустя год этот поэтический спектакль вместе с зажигательным шоу "Кабаре Мисс Нож" был показан в Москве на Чеховском фестивале. Во Франции Оливье Пи прославился не только как режиссер, но и как писатель, поэт и актер. Его произведения, часто опирающиеся на мифологические сюжеты, обычно полны неоромантической тоски и религиозного мистицизма ("Прославление лабиринта", "Веселый апокалипсис" и др.). В конце 1990-х годов Оливье Пи еще больше расширил свой профессиональный диапазон — он стал оперным режиссером. Как признали многие критики, в оперном жанре он добился едва ли не больших успехов, чем в драматическом. Его постановки "Тристана и Изольды", "Тангейзера" и "Сказок Гофмана" стали заметными событиями оперной жизни Европы. Впрочем, Пи все равно сохранял за собой репутацию романтического одиночки. Тем неожиданнее стало случившееся весной 2007 года назначение Оливье Пи художественным руководителем "Одеона--Театра Европы", одного из самых знаменитых театров Парижа. |