Неофициальные лица
"Dutch Portraits: The Age of Rembrandt and Frans Hals" в Лондонской Национальной галерее
комментирует Сергей Ходнев
Николаес Маес.«Портрет семейства», около 1676
Если учитывать масштаб увлечения портретным искусством в Голландии XVII века, то выставка, может быть, не так уж и велика — около шестидесяти полотен. Но это особые шестьдесят полотен: они представляют два собрания, которые, если брать тамошнюю нидерландскую живопись "золотого века", безусловно, относятся к первостатейным. А именно коллекцию самой Национальной галереи и собрание гаагской королевской галереи Маурицхейс — одного из главных голландских художественных музеев. За титул самого главного с ней может посоперничать только амстердамский Риксмузеум; да и то сказать, если судьей в этом соперничестве будет рядовой турист, то как знать, не отдаст ли он сгоряча пальму первенства гаагскому музею, узнав, что именно там хранится "Девушка с жемчужной сережкой" Вермеера — произведение, которому благодаря одноименному фильму уготована судьба чего-то вроде новой "Моны Лизы".
Рембрандт Харменс ван Рейн.«Урок анатомии доктора Тульпа», 1632
И все же оставшаяся в Гааге вермееровская "Девушка" при всем своем обаянии и загадочности не самый показательный из нидерландских портретов XVII столетия, если смотреть на дело так, как предлагает выставка,— то есть с позиции некоторого культурологического обобщения. Шедевры (хотя бы Рембрандт и Хальс), разумеется, обещаны, но это не столько выставка про избранный круг живописцев или про целый период нидерландского искусства, сколько про историю самого портретного жанра и его разнообразную подоплеку — социальную, бытовую, идейную.
Принято считать, что голландцы вообще открыли эру существования портрета в, условно говоря, современном понимании — изображение частного лица в его частном мире. Не набожное дополнение к религиозному сюжету (как бывало, когда заказчиков-донаторов изображали благоговейными зрителями библейских сцен), не пышный и идеализированный живописный "монумент" (случай парадного портрета), а уютное и демократичное свидетельство бюргерского благополучия.
Благополучия, действительно, хватало. Расправившись с испанским владычеством, республика Соединенных провинций (так в то время звались независимые Нидерланды) совершила первое в новой европейской истории экономическое чудо. Чудо тем более очевидное на фоне той жуткой разрухи, которая воцарилась в остальной Европе (и прежде всего в соседней Германии) во время Тридцатилетней войны первой половины XVII столетия. По ВВП на душу населения Голландия (которую неслучайно любили изображать в политических карикатурах более раннего времени откормленной дойной коровой) с легкостью обставила всех на свете — и стремительно беднеющую Венецию, и слабеющую Испанию, которой не помогало даже золото заморских колоний. Что Гаага, что Амстердам, что Дельфт были городами, где вроде бы самые непритязательные с виду обыватели располагали такими богатствами, которые мелкопоместным князьям и герцогам той же Германии не снились и в лучшую пору.
И вот это, пожалуй, самое удивительное. В Германии, Италии, Англии, Франции приватное богатство расточают на титулы, дворцы, парки, наряды — а уж если на портреты, то только на такие, которые всему этому соответствуют. В Голландии, которая вовсе и не за морем, а по соседству, от всего этого благочестиво отворачиваются. Те самые богачи живут в тесных неудобных домиках с низкими потолками. Популярный (и престижный) предмет роскоши — луковицы тюльпанов. Еще один — те самые портреты, причем очень разные, и разность в большой степени определяется не местом портретируемого в иерархической структуре общества, а опять же частной волей, тем, как сам заказчик хотел себя подать,--как родителя или как супруга, как преуспевающего коммерсанта или как чиновника. А может быть, как члена какой-нибудь корпорации, изображенного вместе с коллегами,— офицера, например, или представителя коллегии докторов. Все это, конечно, интересно не как примеры человеческой скромности (каковой там на поверку могло и не быть). Просто именно эта строгая сосредоточенность на частностях жизни малоинтересных, в общем-то, людей позволяла живописи, ничем суетным ее не отвлекая, создавать такой крепчайший химический концентрат психологизма и сосредоточенного технического мастерства, какой в подобных объемах до тех пор нигде не существовал. Мода и образ жизни в Нидерландах довольно скоро изменились, вроде бы такой чопорный, размеренный, скучный, буржуазный "золотой век" быстро кончился, но запомнился навсегда как эпоха невиданной живописной роскоши — роскоши неочевидной и неброской, но легендарной, как прославленные двадцать семь оттенков черного цвета, которые насчитал на портретах Хальса Винсент ван Гог.
Лондон, Национальная галерея, крыло Sainsbury, 27 июня — 16 сентября
Франц Хальс. "Портрет Виллема Койманса", 1645
Рембрандт Харменс ван Рейн. "Урок анатомии доктора Тульпа", 1632
Франц Хальс. "Парный портрет Исаака Масса и Беатрикс ван дер Лаен", около 1622
Николаес Маес. "Портрет семейства", около 1676
Саломон де Брай. "Портрет близнецов Клары и Альберта де Брай", около 1646