Исполнилось 60 лет Глебу Панфилову — режиссеру, занимающему одно из первых мест в киноиерархии последних трех десятилетий. Каждый его фильм становится событием отечественной, а нередко и международной кинематографической жизни. Панфилов собрал целую коллекцию фестивальных призов из Берлина, Локарно, Москвы, Карловых Вар и Канна. Совсем недавно он избран президентом Общества кинематографических авторов (ОКА).
Панфилов пришел в большое кино чуть позже Тарковского, Климова, Шукшина, Шепитько. И хотя опоздание измерялось всего двумя-тремя годами, именно оно оказалось решающим. В 1967, когда состоялся режиссерский дебют Панфилова "В огне брода нет", уже осталась позади пора оттепельной лирики. Наступило время суровой прозы, затяжной игры в кошки-мышки с цензурой.
В этой игре Панфилову не было равных. Его ранняя трилогия ("В огне брода нет" — "Начало", 1970 — "Прошу слова", 1975) совсем сбила с толку кинематографическое начальство. К ней нельзя было придраться ни тематически, ни по форме. А между тем с самого начала настораживали и многозначные панфиловские конструкции, всегда допускавшие амбивалентное толкование, и экстраординарность героинь Инны Чуриковой. По советской логике их следовало отнести к "положительным", но уже одной своей сверхэмоциональностью они выбивались из канона. Их безоглядная энергия просто не могла быть востребована. Она либо апеллировала к былым героическим эпохам (лейтмотив Жанны д`Арк) либо становилась трагикомически гротескной (Елизавета Уварова из "Прошу слова").
Кульминацией панфиловской биографии считается "Тема", пролежавшая на полке с 1979 по 1986 год. В этом фильме многое было впервые. Впервые с экрана сказано о душе патентованного советского литератора. Впервые затронута тема политической эмиграции. Впервые, кажется, Михаил Ульянов сыграл не положительную роль. И впервые у Панфилова в центре сюжета был мужчина — писатель Ким Есенин. Впервые, наконец, режиссер не сумел обмануть цензоров. Зато когда "Тема" прорвалась на Берлинский фестиваль, она впервые принесла международное признание кинематографу перестройки. "Золотой медведь" был отдан Панфилову сразу и безоговорочно.
"Тема" — самая прямая, самая политизированная картина Панфилова. Именно поэтому она произвела в свое время столь сильное впечатление. Однако в отличие от многих своих коллег, ее автор не стал заложником политического успеха. Чем ярче накалялись перестроечные страсти, тем более, кажется, он дистанцировался от всяких политических кампаний. И именно он, как никто, сохранил свой творческий и профессиональный имидж, не смешав его ни с политической, ни с коммерческой пошлостью.
Поздняя трилогия Панфилова, снятая после "Темы", мало напоминает раннюю, несмотря даже на то, что в ней опять солирует Чурикова. От "Валентины" (1981), к "Вассе" (1982), от "Вассы" к "Матери" (1990) нарастающее чувство исторического стиля все более превалирует над сюжетом и даже над по-прежнему экстраординарными чуриковскими характерами. Концентрация историзма достигает своего предела в последнем фильме, снятом именно тогда, когда Большой Стиль классических советских кинороманов отступил в тень — по причинам как идеологического, так и эстетического свойства.
Этот фильм потребовал от Панфилова творческого фанатизма, быть может, большего, чем все сделанное доселе. Он опять пошел против течения, взявшись за экранизацию самого, казалось бы, одиозного романа ставшего уже непопулярным Максима Горького. Эпопея была задумана еще тогда, когда название "Запрещенные люди" обнаруживало непосредственную связь с диссидентством, а построить качественные декорации и сшить костюмы можно было за копейки. Снимать же фильм пришлось в другие времена, даже не за рубли, а за доллары, с огромным трудом выводя его на тот художественный уровень, который только и мог устроить Панфилова. Завистники к тому же пытались уличить его в том, что костюмы к постановке были заказаны у Кардена. Упорство и упрямство, нежелание вступать в полемику с глупцами — эти качества режиссера сработали в очередной раз. Они продолжают работать и в театральных постановках Панфилова. Их принимают неоднозначно, они не всем нравятся. Вряд ли он режиссер абсолютно равнодушен к чужим мнениям, но уж точно — никакое из них не сбило его с выбранного пути.
Панфилов всегда как будто — из другого времени. Его не коснулась мода на дедраматизацию, не привлекли крайности авторского кино, не ввело в соблазн мессианство. От его фильмов веяло немного варварской экспрессией, слишком явной поляризацией человеческих свойств. Только сейчас понятно, насколько Панфилов был впереди своего времени. Его картины двадцатилетней давности — одни из тех (редких), что за этот срок не устарели. Он приложил руку к тому, что можно теперь назвать формированием современного стиля, и предвосхитил многое в сегодняшнем российском кино.
АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ