О рыбацкой ухе, которая будит в нас странные воспоминания

Ровно 20 лет тому назад, жарким августом 1987 года, будучи молодым, но вполне уже взрослым человеком, я отправился на рыбалку первый раз в жизни. Красиво было бы написать теперь "первый и последний раз", но нет, врать не стану, с тех пор мне доводилось участвовать в такого рода мероприятиях еще раза два или три. Однако тот, первый опыт оказался, как ему и положено, совершенно незабываемым.

Невыразимо прекрасным запомнился туманный рассвет, встреченный на песчаном берегу полированной стальной речки, медленно пробирающейся костромскими лесами (вполне себе дремучими в тех местах) к слиянию с Волгой. Неповторимым осталось потрясение, испытанное в тот миг, когда из невысоких кустиков на краю того же песчаного откоса вдруг вылетела чудовищных размеров цапля, совершенно беззвучно и неправдоподобно медленно помавая в молочном воздухе трехметровыми, как с перепугу почудилось, опахалами. Непостижимым казалось технологическое совершенство шестиметровых графитовых коленчатых удилищ, не весивших абсолютно ничего, изгибавшихся в геометрически идеальную дугу и никогда — слышите, никогда — не ломавшихся, которые моему приятелю, завезшему меня на ту речку, присылал из самой Японии отец, ответственный руководящий работник советского торгпредства.

И наконец, необыкновенно глубокое гастрономическое переживание подарил нам завтрак у рыбацкого костра. Тем же неуемным и щедрым приятелем была извлечена из рюкзака стопка круглых пенопластовых мисок все того же неоспоримо японского происхождения. В каждой под крышкой с разноцветными иероглифами оказался невесомый, как пемза, брикет прессованной лапши и несколько загадочных пакетиков — в одном концентрированный вкус, в другом концентрированный запах, в третьем концентрированный цвет: все выдавливаешь, заливаешь кипяточком из котелка...

Это было, дай бог памяти, лет за восемь до первого "Доширака", пробравшегося на прилавки нашего измученного товарно-ценовой революцией отечества... Такое не забывается, правда ведь?

Ну а что касается рыбы, то наловили мы ее в тот раз ровно столько, сколько смогли потом утащить в лес две тощие полосатые кошки, наведавшиеся днем на нашу живописную рыбацкую стоянку, видать, из соседней деревни. М-да.

Должен признать, что весь мой дальнейший рыбацкий опыт сильно проигрывает этому первому в полноте и остроте испытанных переживаний. Прямо говоря, похвастаться мне тут особенно нечем. Отчего, впрочем, я не сильно переживаю, поскольку у меня есть серьезные основания подозревать, что достижения огромного большинства современных городских мужчин на этом рыбацком поприще не сильно опережают мои завоевания.

И тем не менее этот психологический комплекс все-таки остается массовым. Я даже не про те руки, которые почти любой мой соотечественник при случае не постесняется развести на саженную ширину, живописуя рекордного язя (голавля, сома, осетра — нужное обвести в кружочек), что удалось выудить "в тот раз с пацанами". Тут, кажется, со времен Тургенева и Аксакова с его бессмертными "Записками об ужении рыбы" немногое изменилось.

Речь о другом. О волнующем каждую мужскую душу мираже безупречной и нерушимой мужской дружбы, идеальные и общепризнанные атрибуты которой — котелок с ухою над костром, водка в жестяных кружках, вечерняя заря над тихой рекой и прочие вроде бы стыдные, на взгляд образованного человека, пошлости.

Но кто скажет, в какую минуту это видение пронесется в утомленном летней жарою мозгу? Когда это воспоминание о никогда не пережитом, это впечатление от никогда не испытанного заставит вполне уравновешенного и, в известном смысле, сложившегося мужчину вдруг начать беспокойно шарить глазами. А вот же смотрите: он идет по базару вдоль рыбного ряда — и шарит.

Совершенно без внимания оставляет форелей, щук, судаков, палтусов, норвежских семг, средиземноморских дорад, нормандских лангустов и подтухающих барабулек неизвестного происхождения. А высматривает он кучку снулых окуньков, притулившуюся где-то на дальнем краю засыпанного льдом прилавка. И потом выцепляет боковым зрением еще вот тех двух случайных подлещиков. И какую-то не разбери-пойми плотвицу, что ли, которая тут же тоскует в куче чьих-то посторонних голов и непарных плавников.

Откуда в вас этот нездоровый интерес? Вы же в жизни не встречали эти знаменитые серые сумерки в плохо натянутой палатке? Вы же ни разу не бредили этой ухой? Вас же эта брутальная рыбацкая экзотика оставляла до сих пор совершенно равнодушным?

Волшебная сила большой литературы, чего там. Это она. Ну и как вы теперь хотите унять этот жар, в который вогнало вас эстетическое переживание? Только так.

Разнообразную рыбную мелочь — в идеале не морского, а речного происхождения — тщательно выпотрошить, вымыть и, не чистя от чешуи, не удаляя головы, разрезать на куски с пол-ладони величиной. Прочно завязать в кусок обыкновенной марли (или купленный в роскошном магазине за дикие деньги специальный гастрономический бязевый лоскут), уложить на дно большой кастрюли с толстым дном, залить холодной водой, не торопясь довести до кипения и потом варить еще часа два с половиной, а то и три, регулярно снимая пену. Потом рыбу, разварившуюся в полную кашу, выбросить, отвар процедить. Снова вскипятить, положить пару нарезанных полусантиметровыми овалами по диагонали морковок, целую луковицу, корешок петрушки, четвертинку небольшого сельдерейного корня, зелень той же петрушки и того же сельдерея — по небольшому пучку, увязав вместе ниткой. Посолить, добавить душистый и черный перец горошком, лавровый листик, пару гвоздичин, может быть, звездочку бадьяна, кусочек имбирного корня. Поварить еще с полчаса, выловить и выкинуть все, кроме морковки, и опустить несколько небольших картофелин, очищенных и разрезанных вдоль четвертинками (выбирать нерассыпчатый сорт). Через 15 минут положить разделенное на небольшие порционные куски филе какой-нибудь роскошной рыбы — крупной стерляди (без кожи, плавников и центрального хряща), хариуса, сига, например. Через пять минут, не больше, огонь выключить, уху попробовать и, если нужно, досолить, влить большую рюмку водки (совершенно не понимаю, зачем, но традиция категорически требует) и оставить настаиваться под крышкой еще на четверть часа.

Потом проследить, чтобы в каждую тарелку вместе с золотистым бульоном попало по порядочному куску рыбы, по паре ломтиков моркови и картошки. В последний момент, уже по пути к столу, положить в каждую порцию целый очищенный от кожи сладкий бакинский помидорчик размером с грецкий орех. Он в самый раз "сварится", пока донесете до стола. Есть надо тут же, обжигаясь и слерпая. Остыть, впрочем, ничего не успеет.

Для большой ухи:

На пятилитровую кастрюлю — два килограмма пресноводной рыбной дребедени

Крупная морковка 2 шт.

Луковица 1 шт.

Корни петрушки и сельдерея

Зелени тех же петрушки и сельдерея — по пучку

Кусочек имбирного корня

Соль, перец черный и душистый, гвоздика, бадьян

Небольшие картофелины 6 шт.

Филе очень хорошей, дорогой рыбы 2 кг

Горсть мелких помидорчиков, для украшения

Рюмка водки, в сугубо ритуальных целях