Русский урок французского

Вдохновившись успехом недавней выставки "Россия!!!", организованной американским фондом Гуггенхайма, дюссельдорфский Кунст Палас представляет в сентябре очередной мировой музейный блокбастер — выставку "Бонжур, Россия!" ("Bonjour, Russland!"). Инициатива и спонсорство тут немецкие — выставка осуществлена при поддержке концерна E.ON, название — отчасти французское, куратор — англичанин, ну а музеи — российские. Соперничающие и даже иногда враждующие между собой Третьяковка, Эрмитаж, ГМИИ им. Пушкина и Русский музей объединились, чтобы проиллюстрировать своими экспонатами (всего 127 работ, причем самые что ни на есть шедевры) весьма лестную для нас идею о европейскости, а точнее, французистости русского искусства. Такую выставку просто не могли не благословить федеральный канцлер Ангела Меркель и президент Владимир Путин.

"Французское искусство, несомненно, служило мерилом оценки развития русского искусства конца XIX - начала XX века",— утверждает куратор выставки, директор выставочного отдела лондонской Королевской академии художеств, куда выставка отправится после Дюссельдорфа, сэр Норман Розенталь. Кто бы спорил — в эпоху, о которой идет речь на выставке, с 1870-х до середины 1920-х, какой русский (а также, впрочем, американский, немецкий, испанский и т. д.) художник не мечтал о Париже! Ведь именно там происходили великие живописные открытия. И если для российских живописцев пушкинской поры идеалом служила Италия, то уже передвижники, отвернувшись от вековых академических стереотипов, готовы были променять вид на Колизей и смуглянку с Капри на скромное обаяние стожков где-нибудь в Оверни и тенистость лесных массивов в Барбизоне.

Влияние французского натурализма на русский реализм — а так называется первый раздел выставки — кажется совсем неочевидным. Тем не менее, авторы выставки находят его даже у таких, казалось бы сугубо почвенных, мастеров, как Иван Крамской, Исаак Левитан, Михаил Нестеров, Михаил Врубель и Валентин Серов. Художественные связи между столицами были налажены довольно бойко, и новейшие французские моды — вроде хождения с этюдниками на пленэр — быстро распространялись и в России. Главный герой этой части выставки — Илья Репин и его гигантский холст "17 октября 1905 года". Если кто вдруг не помнит, это день подписания царского манифеста "Об усовершенствовании государственного порядка" — реакция на первую русскую революцию. Но, по-видимому, этой картине выделено почетное место вовсе не из-за исторической важности сюжетного повода (провозглашение гражданских свобод и законодательной думы), хотя и это тоже может быть — дескать, помните, как все начиналось? — а просто потому, что Репин здесь выглядит импрессионистом почище Моне.

Мода на французское захватила и русских коллекционеров, начавших пачками скупать в Париже самое радикальное современное искусство — Ван Гога, Пикассо, Гогена, Сезанна, Матисса,— как сегодня самые космополитичные россияне покупают иностранные футбольные клубы. Ради раздела выставки, посвященного коллекциям Щукина и Морозова, директорам Эрмитажа и ГМИИ пришлось забыть свои недавние распри по поводу как раз этих коллекций. Напомним, Ирина Александровна Антонова мечтает о воссоздании в Москве Музея нового западного искусства, где эти коллекции находились до 30-х годов, а потом были раздерганы между Эрмитажем и ГМИИ, а Михаил Пиотровский — против. В Дюссельдорф отправили и гмиишный "Портрет Жанны Самари" Ренуара, и эрмитажный "Танец" Матисса, и "Гору Санкт-Виктуар" Сезанна, и "Ее звали Вайраумати" Гогена, и другие знаковые для этих музеев шедевры французской живописи. Тут посетителям выставки должно стать окончательно ясно, чем вдохновлялся русский авангард, которому французское искусство доставили буквально на дом, — так что в Париж ездить стало уже и необязательно.

Но ездить продолжали — как на такой выставке не вспомнить о триумфальном промоутерстве Сергея Дягилева, посмевшего заявиться в Париж со своими самоварами, то бишь "русскими сезонами", а на родине насаждавшего франкофильство (достаточно упомянуть сомовских маркиз и прочие мирискусснические "Прогулки королей"). Дягилевская часть выставки не обошлась без театральных работ Рериха, Кустодиева и Головина, а также портретов таких символичных для русско-французских культурных отношений фигур как Анна Ахматова и Федор Шаляпин. Не помешала бы здесь и вторая сторона — но французских работ, свидетельствующих о влиянии русских сезонов, в наших музеях нет, их надо искать среди декоративно-прикладного искусства ар деко, а это уже другое ведомство.

Но вся эта история не имела бы особого смысла без последнего раздела выставки — собственно, русского авангарда, ради которого, похоже, и затевался весь проект. Вернее, имела бы несколько обидный для нас смысл — вот, дескать, и в России были подражатели французских гениев. Но главная интрига выставки в том, что русские все-таки сумели догнать и даже где-то перегнать Францию, и Россия из глубокой провинции к 1920-м годам сделалась одним из главных центров художественного мира. На импрессионизме, кубизме, сезаннизме, фовизме как на дрожжах взошли радикальные концепции Малевича, Ларионова, Гончаровой, Кандинского и Татлина. "Нельзя упускать из виду тот факт, как быстро ученики догнали в искусстве своих учителей и открыли новые горизонты для всей Европы",— замечает сэр Норман Розенталь. Мысль не новая, но с большим дипломатическим потенциалом. Ведь европейцам тоже в очередной раз лестно убедиться, что легендарные "Композиция номер 7" Кандинского и "Черный квадрат" Малевича, которые обещают показать и в Дюссельдорфе, и в Лондоне, возникли не в голой степи, а на хорошо унавоженной французами почве.

подписи

1. Анри Матисс. "Танец" (1910)

2. Кузьма Петров-Водкин. "Играющие мальчики" (1911)

3. Поль Гоген. "Ее звали Вайруамати" (1892)

4. Владимир Татлин. "Натурщица" (1913)

5. Шарль Лобиньи. "Берега реки Уазы" (1860-е годы)

6. Василий Поленов. "Московский дворик" (1878)

7. Огюст Ренуар. "В саду под деревьями" (1876)

8. Илья Репин. "17 октября 1905 года" (1911)

9. Анри Матисс. "Красная комната" (1908)

10. Илья Машков. "Портрет Варвары Петровны Виноградовой" (1909)