Ужасно английское

Литературный дебют сорокадвухлетней учительницы из Йоркшира "Тринадцатая сказка" сегодня воспринимается в первую очередь в контексте своего коммерческого успеха — британское издательство заплатило автору восемьсот тысяч фунтов, а американское — миллион долларов. И не напрасно — "Сказка" показательно долго держалась на первом месте в списке бестселлеров "The New York Times". Усвоив все это, можно перейти собственно к книге. "Тринадцатая сказка" — романтически-готический роман, переполненный отсылами к творчеству сестер Бронте. Более того, он, по сути, является творческой компиляцией из сюжетов и образов, некогда созданных Шарлоттой и Эмили.

Конечно, несмотря на всю эту интеллигентность, "Тринадцатая сказка" — чтение массовое, а многие скажут, что женское. Ну и пусть: главное — это занятный текст, ловко и умно предлагающий читателю в меру загадочные загадки, в меру ужасные ужасы и в меру надрывные надрывности. Все эти "в меру" "Тринадцатой сказке" только на пользу — увлекающие и бодрящие читателя саспенс и жестокость не заслоняют очаровательной литературности этой книги. Речь идет не о постмодернистской игре с литературными стереотипами, а том, как автор встраивает свой текст в ряд покрытых патиной времени шедевров. Вернее, пристраивает его к ним, предполагая, что у Бронте (и, отчасти, у Джордж Элиот, и, совсем отчасти, у Диккенса) могла произойти и такая история.

Сеттерфилд начала делать наброски к "Тринадцатой сказке" шесть лет назад. Она вспоминает, что, пока писала книгу, ее мучили сомнения. "Тогда — после "Trainspotting" — в моде были жесткие, гиперреалистические романы про наркотики. Или книги, основанные на межкультурном опыте — вроде "Белых зубов" Зади Смит. А я смотрела на то, что получается у меня, и думала — господи, это же такое ужасно английское".

В "ужасной английскости" "Тринадцатой сказки", конечно, и есть ее основное достоинство, трогающее совсем даже не только одних англичан. И дело здесь не в твиде, файв-о-клоке и лисьей охоте — все это в произведении Сеттерфилд как раз отсутствует,— а в той невозмутимости и открытости, с которой англичане готовы воспринимать запредельное, абсурдное (например, в лимериках) и страшное (как раз в готических романах).

Героиня, от лица которой ведется в "Тринадцатой сказке" повествование,— дочь букиниста по имени Маргарет Ли — эдакая Джен Эйр нового, но неизвестно какого времени. Диана Сеттерфилд умудрилась весьма искусно и с пользой для дела поместить свою историю в некое неопределенное время — что-то такое неконкретно довоенное. О, скажем, радио или телефоне нет и помину, однако автомобили имеются, а в кухне стоит "мощная электропечь и два холодильника".

Так вот, нелюбимая матерью девушка со странностями получает возможность стать биографом самой известной и в то же время самой таинственной писательницы этого времени Виды Винтер. Более того, знаменитость, известная тем, что меняет подробности своей биографии от интервью к интервью, обещает сказать ей, Маргарет, правду. Эта "правда" погружает читателя — нет, не в ремейк — в воссоздание "Грозового перевала", чтобы потом смениться "Замком Отранто" Уолпола и — сквозь еще всякое — вернуться к "Джен Эйр".

Раскрывающаяся в итоге тайна, как и бывает в таких случаях, разочаровывает. А мисс Сеттерфилд, в отличие от обеих мисс Бронте, не удается сделать так, чтобы читатель почувствовал, что это неважно, что существенна не сама тайна, а влияние, которое она оказала на души и судьбы. Но ведь Диана Сеттерфилд и не претендует ни на какую другую роль, кроме как, нет, не ученицы, а именно поклонницы сестер Бронте. Она не паразитирует на постоянно упоминаемых ею романах, а просто ужасно их любит. Настолько, что перечитывать их ей недостаточно — она хочет их повторять. С переменным успехом, но постоянным наслаждением.

Диана Сеттерфилд. "Тринадцатая сказка"

СПб.: "Азбука", 2007