Визит дамы

рассказывает Сергей Николаевич

В Пушкинском музее грядет большая премьера: к нам едет Мадемуазель Шанель. Гастроли Первой дамы мировой моды обещают быть самым необычным выставочным проектом музейного сезона. Хотя, казалось бы, что тут может быть нового?

Однако кое-что есть, и на это стоит посмотреть. Сразу предупреждаю любителей старины: платьев будет совсем немного. Зато будет много искусства. Причем самого разного, и по большей части такого, которое непосредственно к самой Шанель никакого отношения не имеет. Автор концепции — Жан-Луи Фроман, знаменитый искусствовед, создатель музея современного искусства в Бордо, покровитель молодых талантов. О Шанель готов говорить часами, как о бывшей возлюбленной или близкой родственнице, завещавшей ему несметное наследство. Для него, как и для Ирины Александровны Антоновой, Шанель — это не просто культовый модельер, но героиня романа "потока сознания", воплощение "новой женщины", Кассандра модернизма ХХ века.

Сама выставка должна представлять собой лабиринт из нескольких залов, через которые главная героиня проходит таинственной тенью, иногда даже никем не узнанная. История Шанель рассказана тут языком живописи, скульптуры, фотографии. И только несколько платьев со знакомым лейблом и слабый аромат знаменитых духов напомнят о том, чем же занималась и прославилась героиня выставки в Пушкинском музее.

"Никаких многословных объяснений, навязчивых иллюстраций,— восклицает Фроман.— Включаем подсознание и ассоциативную память". Вот, например, "Les Noirs" ("Черные"). Цвет абсолюта. Бездна, в которую радостно ринулись все модернисты прошлого века, чтобы быть погребенными в "Черном квадрате", как в общей могиле. Кажется, дальше тишина! Но нет, из "черного квадрата" потерянного поколения Шанель скроит свое знаменитое "маленькое черное платье", предъявив его миру как наглядное доказательство женской предприимчивости, ума и способности к выживанию. Вспоминается шутка Генри Форда: "Делайте автомобили любого цвета, но только чтобы они были черными!". Шанель делала "черные платья" не потому, что хотела всех женщин одеть в траур, а потому, что знала: чем строже платье, тем дольше оно служит. Ее не интересовала мода на один сезон, ее интересовали вещи надолго. Впрочем, вечным может быть только искусство, и она это тоже знала.

"Заметьте, она никогда ничего не коллекционировала,— говорит Фроман.— Никогда не претендовала на то, чтобы ее называли "художником", хотя оформила костюмы не к одному спектаклю и фильму. Никогда не цитировала в своих коллекциях художественные находки и мотивы своего времени, как это делала Эльза Скьяпарелли, а позднее Ив Сен-Лоран. Она знала свое место, гордилась своим ремеслом, не пытаясь выдать его за высокое искусство. Поэтому мы искали ключевые образы, обладающие той же силой и завораживающей новизной, что и "маленькое черное платье" Шанель".

На выставке их не так много — портрет "Женщина в белом воротнике" Амедео Модильяни, написанный в 1917 году, фотография "Сестра Иветт" американского фотографа Андреса Серрано 1991 года, "зарифмованная" с фотопортретом леди Дианы Купер Эдварда Стахейна. И тут же картина одного из самых модных и дорогих художников нашего времени Джулиана Шнабеля "Женщина в белом", а рядом — "Декоративная безысходность" Яна Кертиса (1980) в дуэте со скульптурной композицией "Черный металл" американского скульптора Джима Ламби, сделанной в виде стеганого прямоугольника, по которому здесь и там разбросаны разные по величине глаза, пристально смотрящие на вас...

С темой "Le Tweed" ("Твид") на выставке будут неожиданно "зарифмованы" четыре пейзажа Джона Констебля, графика Гейнсборо, композиция французского скульптора Дидье Марселя: земля, поля, низкое небо... Как и шотландский твид, их хочется потрогать руками, чтобы ощутить их простодушную силу и самодельную красоту. И это тоже Шанель с ее сиротским прошлым, с ее крестьянскими суевериями, колосьями пшеницы из позолоченного папье-маше, развешенными по всем комнатам на Rue Cambon,— символом плодородия, знаком удачи и богатства.

"Le Rouge" ("Красный"). Как известно, его Шанель предпочитала "носить" только на губах. "Поскольку красный цвет — цвет крови, и у нас его так много внутри, его следует демонстрировать не очень часто и только чуть-чуть". Но на выставке в Пушкинском его будет много: тут и "Красный Квадрат" Малевича, и современная вариация на его тему Фабриса Ибера "Отражение Красного Квадрата", представляющая собой по меньшей мере семнадцать отпечатков губных помад, старательно нанесенных на метровый квадрат, и фотографии знаменитой Нан Голдин, и инсталляции Аннет Мессаже из шерсти с запутавшейся ниткой, похожей на струйку крови, и, наконец, акварельный эскиз Кристиана Берара — Шанель в красном.

Известно, что у нее в коллекциях всегда была одна модель красного цвета. И чаще всего она фигурировала под пятым номером, магическим номером для Шанель. Она считала, что пятерка приносит ей удачу. В казино и на скачках она всегда ставила на нее. Не говоря уже о том, что для своих первых духов она тоже выберет пятый номер — Chanel N5. И, как всегда, выиграет. Горячая, неутомимая, живущая в бешеном ритме, "женщина в красном" — это другая Шанель, которую нам предстоит открыть в Пушкинском музее.

— Вы знаете, как она провела свой последний день? — спрашиваю я Фромана.

— Она умерла у себя в отеле "Ритц"...

— Да, но первую половину дня она была на скачках в Лошане. Это было ее последнее желание — вернуться туда, чтобы напоследок подышать воздухом своей молодости, снова ощутить первобытный запах лошадей, сырой земли, навоза, прошлогодней травы... Ну и, конечно, скачки для Шанель — это Бой. Любовь всей жизни, первоклассный наездник и спортсмен Артур Кэпел, которому она была обязана своими первыми успехами и своей славой. Похоже, тогда в Лошане она мысленно попрощалась с ним и со всем, что любила. Ее бег по нескончаемому кругу подходил к концу. Разве не символично, что в свой последний визит на ипподром она впервые отказалась делать ставки?

— О да, это отличный сюжет — Шанель на скачках. Надо подумать, чтобы включить его в нашу экспозицию.

Фроман делает распоряжение своим ассистентам. Я рад, что навел его на этот сюжет. Хотя времени до открытия остается мало и вряд удастся его реализовать сполна.

И еще одна тема будущей выставки, тоже жизненно важное для Шанель пространство — Венеция. Город, как никакой другой отозвавшийся в ее судьбе позолотой своих куполов, львиным рыком бесчисленных барельефов и скульптур, стоячей водой каналов, люстр и зеркал. Она и дом свой на Rue Cambon отчасти декорировала в духе венецианского палаццо, и в коллекциях своих каждый раз с удивлением обнаруживала венецианские и византийские мотивы. Это получалось помимо воли. Просто Венеция постоянно жила в ее подсознании, питала его, заставляя постоянно туда возвращаться. И как символ этой вечной тоски по идеалу — две фотографии, сделанные с интервалом в 60 лет. Портрет многолетней подруги Шанель и ее легендарной наставницы Миси Серт, сделанный Хорстом П. Хорстом, и фотография Томаса Штруха. И в том и в другом случае место действия — зал Галереи венецианской Академии, где выставлено великое полотно Веронезе "Брак в Кане".

По иронии судьбы именно эту картину выбрала когда-то в качестве темы для своей кандидатской диссертации выпускница МГУ Ирина Александровна Антонова. Она тогда еще не была директором ГМИИ им. А. С. Пушкина, хотя такое уже невозможно представить. Собственно, она-то и подсказала Фроману идею представить Шанель в контексте мирового искусства, сделать ее героиней эпохального романа, где жизнь, мода и творчество, причудливо пересекаясь, дают неожиданные вспышки гениальных прозрений и находок. Сама Ирина Антонова никогда не была женщиной моды, но она всегда была женщиной вкуса и большого стиля. Этим, несомненно, ей должна быть близка Шанель.

"Что мне в ней нравится больше всего, так это отсутствие абсурда,— размышляет Ирина Антонова.— В эпоху, когда абсурд был провозглашен едва ли не главным законом жизни и творчества, Шанель удавалось оставаться воплощением здравомыслия, спокойной ясности и профессионализма. При этом ей никак не откажешь в чувстве времени. Никакой другой модельер не выразил так эпоху, как она. Но самое поразительное, что ее вещи продолжают служить и сегодня. Ничего не устарело. Все можно носить.

— Наверное, по-человечески вам она тоже близка?

— Да, очень. Я люблю решительных, смелых женщин. Мне только не нравится, когда ее называют Коко. Все-таки у нее было такое красивое имя — Габриель.

ГМИИ им. А. С. Пушкина, с 27 сентября по 18 ноября

подписи

Жак Липшиц. Бронза 1921

Кристиан Берар. Акварель и чернила. 1930

Жан Кокто. Литография. 1933

Коко Шанель. 1930

Dominique Issermann, Vogue France 1994

Энди Уорхол. "Шестнадцать Джеки". 1964