25 лет назад, в 1982 году, в Нью-Йорке был распущен Корпус муниципальной помощи — организация, которая, по мнению одних, спасла город от краха, а по мнению других — ограбила его. В течение нескольких лет работы этого органа мегаполис находился под контролем банков. Негласным координатором деятельности корпуса был глава банка Lazard Freres Андре Мейер, которого многие считали настоящим финансовым гением. О масштабах его гениальности судить трудно, но зарабатывать деньги он умел как никто другой.
Посыльный труд
Совсем недавно, в 2006 году, группа членов Демократической партии США обвинила известного банкира и бывшего американского посла во Франции Феликса Рогатина в подрыве американской промышленной мощи. Его обвиняли, в частности, в том, что с его подачи скупаются и закрываются фабрики и заводы по всей Америке, в то время как производство постепенно переносится в Китай и другие страны с дешевой рабочей силой. Между тем схему, когда поглощенную компанию пускают на поток и разграбление, захватывая пенсионные фонды и распродавая ее имущество, отработал вовсе не Рогатин, а человек, который ввел его в большой бизнес. Учителем и многолетним начальником Рогатина был руководитель и совладелец банка Lazard Freres Андре Мейер, который прошел путь от простого посыльного до одного из самых богатых людей мира, к чьим советам прислушивались члены клана Кеннеди и даже президент США Линдон Джонсон. Мейера еще при жизни называли "финансовым гением", "банковским Пикассо" и "мастером поглощений". Однако далеко не каждый знал, что этот человек, ворочавший миллиардами долларов, так и не научился жить в свое удовольствие и до конца своих дней боялся позволить себе купить автомобиль, яхту или дом.
Андре Мейер родился 3 сентября 1898 года в Париже в небогатой еврейской семье. Чем занимался его отец Жюль Мейер, сказать трудно, поскольку его знаменитый сын называл его впоследствии то "бизнесменом", то "полиграфистом", а других свидетельств не сохранилось. Но чем бы Жюль Мейер ни занимался, его семье катастрофически не хватало денег, и Андре был вынужден бросить среднюю школу, чтобы содержать отца, мать и сводную сестру. В 15 лет он устроился посыльным на Парижской бирже и очень быстро там освоился. В то время как многие его сверстники грезили о дальних путешествиях, подвигах и великой любви, он страстно мечтал играть на разнице валютных курсов, и вскоре такая возможность ему представилась. В 1914 году его сводная сестра Эдма вышла замуж за служащего небольшого парижского банка "Баур и сыновья". Когда в августе того же года началась первая мировая война, муж Эдмы ушел на фронт, а на свое место порекомендовал юного Андре Мейера. Хозяева банка согласились взять Андре, поскольку тому по малолетству не грозил воинский призыв. Не призвали его и в последующие годы, поскольку на его иждивении находились родители, Эдма и ее вскоре родившийся сын. Теперь Андре мог заниматься своим любимым делом — биржевыми спекуляциями, и делал он это весьма успешно. В военные годы французское правительство расплачивалось за военные поставки государственными облигациями, которые поставщики продавали банкам. Банки же спекулировали этими ценными бумагами на бирже с большой выгодой для себя. Мейер быстро научился извлекать прибыль из этих операций и вскоре стал одним из самых ценных сотрудников своего банка. Поэтому, когда в 1918 году муж Эдмы умер в окопах от "испанки", его место было окончательно закреплено за Андре Мейером. Так началась дорога будущего миллиардера в большую жизнь.
После войны Мейер быстро пошел в гору. Во-первых, он удачно женился. В 1922 году он посватался к младшей из "маленьких Леман" — пятерых осиротевших сестер, происходивших из известного банкирского рода. Хотя большого приданого за Беллой Леман не было, женитьба открыла Андре двери в мир финансовой элиты Парижа. Во-вторых, его удачные спекуляции обратили на себя внимание правления банка Lazard Freres. Это был крупный банк, имевший филиалы в Нью-Йорке, Лондоне и Париже, и за предложение работать в нем ухватился бы любой амбициозный клерк. С предложением работать на Lazard Freres к Мейеру обратился сам Давид Давид-Вейль — глава французского отделения и держатель контрольного пакета банкирского дома Lazard.
Но Мейер был не просто амбициозным, а сверхамбициозным и потому на предложение ответил вопросом: "А через сколько лет я смогу стать партнером?" Партнеры, как известно, получают долю прибыли предприятия, и Давид-Вейль не собирался делиться прибылями с первым попавшимся выскочкой. Предложение было отозвано, но Мейер не унывал. 1920-е годы были золотым временем для биржевых спекуляций. Одна из тогдашних деловых газет писала: "Обладая холодной головой и известной ловкостью, биржевой брокер в Париже может с помощью нескольких миллионов франков легко обрушить французскую валюту на несколько пунктов, а потом быстро вернуть ее к прежнему положению к немалой выгоде для себя". Именно такими операциями Мейер и занимался, причем делал это настолько успешно, что в 1926 году Давид-Вейль повторил свое предложение. На сей раз условия были такие: молодой специалист получал год испытательного срока, по истечении которого он либо становился партнером, либо уходил из фирмы навсегда. Испытание прошло успешно, и в 1927 году 29-летний Андре Мейер стал партнером в банке.
Почетный легионер
Вскоре Мейеру выпал шанс прославиться. В 1920-е годы Андре Ситроен был одним из самых успешных автопромышленников Европы. Его заводы выпускали по 300 автомобилей в день, и, для того чтобы Citroen находили спрос, их создатель придумал для них систему потребительского кредитования. Андре Ситроен создал фирму SOVAC, которая выдавала кредиты на покупку его автомобилей, что по тем временам было почти революционной идеей. Мейер решил сделать идею еще революционнее и предложил руководству Lazard Freres выкупить SOVAC. Мейер лично продумал все детали сделки и сам договорился с Ситроеном. В результате SOVAC стала собственностью Lazard Freres и, продолжая кредитовать покупателей Citroen, начала выдавать кредиты на покупку недвижимости. В результате все остались довольны: Ситроен получил деньги и сбросил с плеч бизнес, в котором мало разбирался, Lazard Freres вышел на только зарождавшийся рынок потребительского кредитования, а Мейер совершил свою первую крупную сделку и доказал финансовому бомонду Парижа, что он на многое способен. Поэтому, когда над Андре Ситроеном начали сгущаться тучи, он побежал за помощью именно к Мейеру.
В 1934 году в мире бушевала Великая депрессия, и Ситроен, в очередной раз увеличивший объемы производства, увидел, что его автомобили стало некому покупать. Тем временем долг его компании превысил $20 млн. Ситроен попробовал сократить рабочие места и понизить зарплаты, но рабочие в ответ начали забастовку, заводы встали, и акции Citroen пошли вниз. Над компанией нависла угроза ликвидации. Lazard Freres, который был одним из кредиторов, ввел Мейера в совет директоров Citroen, но надежды Андре Ситроена на то, что молодой финансист спасет его от краха, не оправдались. Мейер повел себя как типичный внешний управляющий и попросту продал компанию шинному гиганту Michelin, который тоже был кредитором Citroen. Банк, конечно, внакладе не остался, так что авторитет Мейера в финансовом мире поднялся еще выше. Более того, правительство Франции наградило его орденом Почетного легиона за "спасение Citroen", хотя сам Андре Ситроен, безжалостно выкинутый из бизнеса, вряд ли испытывал к нему благодарность. С тех пор Мейер приобрел вкус к перепродажам проблемных компаний, на чем впоследствии сделал немалые деньги. Обманывать ожидания деловых партнеров ему впоследствии тоже приходилось не раз.
После сделки с Citroen Мейер имел все основания считать себя счастливым человеком. У него была прекрасная работа с блестящими карьерными перспективами, красавица жена и двое детей. Его оптимизм могли бы поколебать только события мировой политики, поскольку перспектива войны с гитлеровской Германией становилась все более отчетливой. Однако он мог не слишком опасаться за свою судьбу. Дело в том, что Lazard Freres тесно сотрудничал с нефтяным гигантом Royal Dutch Shell, руководство которого делало все для умиротворения Адольфа Гитлера. По некоторым сведениям, Андре Мейер использовал дружбу, завязавшуюся между ним и министром иностранных дел Франции Жоржем Боннэ, для того чтобы пролоббировать "мюнхенский сговор". Однако избежать войны так и не удалось, и в мае 1940 года, когда немцы перешли в наступление на Западном фронте, Мейер пришел к выводу, что Франция стала для него небезопасным местом.
С началом немецкого наступления Мейер бежал вместе с семьей в Нью-Йорк, где оставалось отделение Lazard Freres. Тем временем оккупанты конфисковали его имущество во Франции, банк, в котором он работал, был "ариезирован", а правительство Виши лишило его ордена Почетного легиона, из-за чего финансист особенно переживал. В первые месяцы в США Мейер чувствовал себя сломленным и выброшенным из жизни. Чувство беспомощности усугубляла вынужденная бездеятельность. Если раньше он, как и подобает истинному трудоголику, регулярно вставал в четыре утра и проводил весь день за работой, то теперь он целыми днями валялся на гостиничном диване и смотрел в потолок. Однако вскоре он нашел в себе силы начать новую жизнь, причем начал он ее с интриг и предательства.
Сатрап-менеджмент
Нью-йоркским филиалом Lazard Freres управлял Фрэнк Олтшул, который принял Мейера как родного. Должностей в банке он ему, правда, не предлагал, но зато знакомил с нужными людьми и вводил в курс американской жизни, что для эмигранта, едва говорившего по-английски, было жизненно необходимо. Мейер регулярно гостил в доме Олтшула, и со стороны казалось, что лучших друзей на свете трудно сыскать. На самом деле Мейер просто ждал своего часа и в узком семейном кругу говорил: "Вот увидите, через год я буду здесь боссом". Между тем в Нью-Йорк прибыл Давид Давид-Вейль, который тоже не собирался оставаться в оккупированной Франции. Давид-Вейлю принадлежал контрольный пакет акций всех трех филиалов банка, однако прямого участия в управлении нью-йоркским филиалом он никогда не принимал. Он не слишком хорошо разбирался в американских реалиях, и своих людей, которым бы он доверял, у него в Нью-Йорке не было. Этим и воспользовался Мейер, предложив Давид-Вейлю тайный союз. В итоге Давид-Вейль, как держатель контрольного пакета, изгнал Олтшула с должности, а Мейер занял место своего вчерашнего друга. Более того, Мейер вскоре стал равноправным партнером Давид-Вейля, получив равную с ним долю акций.
Теперь Мейер находился во главе крупного нью-йоркского банка, причем вся полнота власти оказалась в его руках, поскольку Давид-Вейль любил со вкусом прожигать жизнь, но совершенно не любил работать. Мейер же был полной противоположностью своего партнера. Если Давид-Вейль был стройным красавцем и уверенным в себе плейбоем, то Мейер — невысоким очкариком с внешностью скромного бухгалтера. Если Давид-Вейль, несмотря на весь свой внешний лоск, в сущности, был мягким и добросердечным разгильдяем, то под невзрачной внешностью Мейера прятался настоящий тиран с замашками изощренного садиста. Если человек был хотя бы на одну ступеньку ниже его, Мейер с видимым удовольствием унижал его при первой возможности. О разносах, которые он устраивал подчиненным, слагались легенды. Один из его сотрудников впоследствии вспоминал о взбучке, которую его шеф устроил кому-то в его присутствии: "Андре низвел беднягу до уровня осла, и мне тогда было чертовски неприятно. Помню, как я сказал сам себе: я слышал о таких вещах, но никогда прежде ничего подобного не видел". Другой подчиненный говорил, что через некоторое время такого обращения сотрудник Мейера начинал "реагировать как собака Павлова", то есть ходить, поджав хвост, в постоянном ожидании удара. Но если сотрудники привыкали к подобным порядкам, то сторонним наблюдателям оставалось только пожимать плечами. Один из них, в частности, говорил: "Меня поражало, как быстро эти компетентные и знающие люди теряли чувство собственного достоинства. Эмоционально они полностью зависели от Андре Мейера, а он обращался с ними как с малыми детьми". В семейной жизни Мейер вел себя немногим лучше. По заведенному им порядку его родители, которые все так же находились на его иждивении, были обязаны каждый понедельник являться в его офис к 8.30 утра. Опоздания, естественно, были строго запрещены. Далее старики должны были отчитываться о том, как они провели неделю, причем Мейер всякий раз устраивал перекрестный допрос, стараясь поймать их на лжи.
При этом Мейер отличался феноменальной скупостью. Приехав в Нью-Йорк, он поселился в отеле Carlyle, да так и остался там жить, совершенно не понимая, зачем ему нужно покупать какие-то особняки или квартиры на Манхэттене. Собственного автомобиля у него тоже не было, а ездил он всегда на машине, взятой напрокат. При этом он не раз со вздохом говорил, что мечтал бы иметь Rolls-Royce, но "не может себе этого позволить", и это в те годы, когда он мог бы скупить все Rolls-Royce мира. В ресторанах он всякий раз дотошно сверял цены в меню и в счете и бывал близок к истерике, когда приходил срок уплаты налогов. Его нью-йоркский офис многих повергал в недоумение своей обшарпанностью. Когда же кто-то из сотрудников заикнулся, что из холла пора бы убрать дырявый диван, Мейер воскликнул: "Покажите мне хоть одного клиента, которого мы потеряли из-за дырявого дивана!" Единственное, на что он не скупился, так это на произведения искусства. Его апартаменты в Carlyle были увешаны шедеврами Пикассо, Моне и других великих художников. Этому, впрочем, было объяснение. Он покупал картины, которые, по его мнению, будут с годами только расти в цене. Rolls-Royce же от старости не становились дороже, а потому вложения в них он считал пустой тратой денег.
"Дом поглощений"
Если бы Мейер умел только копить деньги и не умел их зарабатывать, он никогда бы не стал одним из богатейших людей мира. Его банк был достаточно большим, но далеко не самым крупным в стране, и многие члены делового сообщества даже не знали о его существовании. Мейеру это даже нравилось, потому что дела, которые он хотел проворачивать, требовали конфиденциальности. Первым крупным делом, за которое взялся Мейер, была покупка второго по величине ранчо Техаса под названием "Матадор". В 1950 году финансист начал прицениваться к ранчо, площадь которого равнялась примерно 800 акрам. На этой земле паслось около 50 тыс. голов скота, добывалась нефть, и, как многие предполагали, нефти там было довольно много. "Матадор" принадлежал шотландской компании, которая готова была продать его, если цена будет подходящей. Мейер хотел распродать ранчо мелкими участками, но на его пути стоял закон. За спекуляцию землей его банк был бы обложен высоким налогом, и прибыль оказалась бы минимальной. Поэтому Мейер создал несколько подставных компаний, которые купили "Матадор" единовременно, но по частям, а затем каждая компания продавала свой участок по отдельности. Прибыль от операции составила порядка $18 млн.
Но этого Мейеру было мало, к тому же распродажа "Матадора" растянулась почти на десять лет. Куда более быстрым способом заработать деньги оказалась покупка компаний, находящихся на грани банкротства, с последующей перепродажей после необходимой санации. Одной из первых и наиболее успешных операций этого рода стала покупка в 1962 году компании Avis, которая сейчас является одной из крупнейших международных компаний по прокату легковых автомобилей, а тогда была готова рухнуть под напором конкурентов. В те годы ее автомобили можно было взять в аренду в нескольких крупнейших аэропортах страны, однако Avis постоянно сдавала позиции компании Hertz, которая занималась тем же бизнесом. Мейер ничего не понимал в прокате автомобилей, но он прекрасно умел разбираться в людях и потому был уверен, что сможет найти человека, который справится с кризисом. В марте 1962 года Мейер купил Avis за $5,5 млн и назначил президентом компании Роберта Таунсенда, который показался ему подходящим человеком для этой должности. И он не ошибся. Таунсенд развил бешеную деятельность. Он заставил своих менеджеров уволить секретарей и лично отвечать на все звонки, дабы сотрудники не превращались в бюрократов, создал гибкую систему оплаты труда, которая поощряла людей трудиться,— словом, изменил корпоративный дух с упаднического на боевой. Наконец, воспользовавшись деньгами Мейера, он заказал необычную рекламную кампанию. Ее слоган звучал так: "Мы — номер два, но мы стараемся". Ни одна фирма до тех пор не решалась назвать себя вторым номером, и симпатии американцев оказались на стороне компании, которая честно признавалась в своей временной слабости и решимости ее преодолеть. Через пару лет Таунсенд заставил Avis приносить прибыль. В 1965 году Мейер, несмотря на протесты Таунсенда, продал Avis за $52 млн, при том что за те три года, что он владел компанией, его инвестиции в ее развитие составили всего $2 млн.
Торговля кризисными компаниями приносила Мейеру многомиллионные доходы, но и этого ему было недостаточно. Он хотел найти нишу, в которой его банк смог бы стать действительно самым лучшим, и вскоре добился своего. В ХХ веке США знали несколько волн слияний и поглощений. Рокфеллер, Карнеги и другие титаны американского бизнеса создавали гигантские тресты, скупая одну компанию за другой в рамках одной отрасли. Это было время горизонтальных поглощений. В 1920-е годы началась волна вертикальных поглощений, когда концерны вроде General Motors скупали поставщиков сырья и смежников. Наконец, в 1960-е годы началась эра конгломератов, когда под одной крышей собирались компании из совершенно не связанных друг с другом отраслей. Фармацевтическая компания могла, например, подмять под себя фирму, занимающуюся продажей подержанных автомобилей, сеть парикмахерских, похоронное бюро и ферму, на которой выращивались быки для родео. Создателями конгломератов двигала вера в так называемый синергетический эффект. Смысл явления заключался в том, что две слившиеся компании становились сильнее и устойчивее, чем были до слияния. Однако синергетический эффект иногда работал, а иногда нет, и успешными оказывались далеко не все слияния.
Мейер начал давать советы относительно того, какую компанию стоит покупать, а какую не стоит, и при этом получать немалые проценты от сделок. Первым и самым выгодным клиентом Мейера оказалась телефонная и телеграфная компания ITT, которой он продал Avis. С 1965 по 1968 год ITT купила с помощью Lazard Freres 48 компаний, причем Мейер не только получал деньги за свои советы, но и финансировал сделки как банкир. Главным доверенным лицом Мейера во всех этих сделках был тот самый Феликс Рогатин, который впоследствии вызвал столько критики. Гонорары его банка от сделок по слияниям за эти годы составили порядка $10 млн. Когда же его спрашивали, за что он их получил, "банковский Пикассо" отвечал, что ему платят не за то, что он указывает, какую фирму надо покупать, а за то, что указывает, чего покупать не следует. Естественно, часть акций купленных фирм тоже попадала в его руки. Вскоре о Lazard Freres говорили уже не как о банкирском доме, а как о "доме поглощений".
Король Нью-Йорка
К концу 1960-х годов Мейер заработал репутацию человека, который безошибочно угадывает, какие инвестиции принесут доход, и потому вокруг него стали группироваться люди, которым хотелось преумножить свои капиталы без особого риска. Среди тех, кто называл себя его другом, оказались изобретатель телевизора и хозяин корпорации RCA Дэвид Сарнов, хозяин FIAT Джованни Аньелли и даже клан Кеннеди в полном составе. После убийства Джона Кеннеди его брат Роберт обратился к Мейеру с просьбой стать финансовым консультантом семьи, и Мейер не отказал. Привязанность финансиста к клану Кеннеди была основана не только на коммерческом интересе. Стареющий Мейер был очарован вдовой президента Жаклин Кеннеди. Мейер неоднократно изменял жене, причем делал это довольно открыто, поскольку любил мучить Беллу так же, как и всех остальных. Однако на этот раз старика обуяла настоящая страсть. Он водил Жаклин по театрам и мюзиклам, старался проводить с ней побольше времени и, как казалось многим, совсем потерял голову. Когда же он узнал, что Жаклин собирается замуж за Аристотеля Онассиса, то буквально взбесился и не находил себе места от отчаянья. В итоге он нашел способ отомстить греческому судовладельцу. Он послал своих адвокатов составить для Жаклин брачный договор, который состоял из 170 пунктов, включая условия о многомиллионных выплатах в пользу Жаклин в случае, если Онассису вздумается развестись.
Однако в целом Мейер воспринимал дружбу довольно односторонне. Он использовал капиталы Сарнова, Аньелли и других друзей в своих операциях, но не слишком старался их озолотить. В частности, Сарнов горько сетовал, что так и не увидел от Мейера тех золотых гор, которые тот ему сулил. Более того, когда в 1970 году Сарнов отошел от дел, а его место занял его сын Роберт, Мейер надавал ему таких советов, что компания RCA чуть не вылетела в трубу. Хотя коньком RCA была электроника, Мейер советовал Роберту Сарнову покупать компании по производству ковров, мороженой еды, визитных карточек и т. д. и т. п. За все эти сделки Мейер получал причитавшиеся гонорары, но синергетический эффект все никак не проявлялся, и в 1975 году Роберт Сарнов был отстранен от руководства компанией.
При этом Мейер искренне обижался, когда его друзья долго не звонили или не давали о себе знать. Он начинал жаловаться домочадцам, что никто его по-настоящему не любит, и впадал в депрессию.
С конца 1960-х Мейер не только давал советы поглотителям, но и сам охотился на фирмы, ликвидация которых могла бы дать доход от 200%. Схема была простой и давно известной. Он всего лишь оповещал миноритариев о том, что готов скупить их акции. Если же акций миноритариев не хватало для получения контрольного пакета, он выкупал акции у кого-нибудь из директоров. Дальше с купленной компанией происходило то же, что и с ранчо "Матадор". Ее активы изымались, имущество продавалось по частям, пенсионный фонд ликвидировался. Именно так он поступил, в частности, с компанией Franco Wyoming, причем доходы от ликвидации фирмы превысили 200% суммы, затраченной на выкуп контрольного пакета. Так Андре Мейер доказал американскому бизнесу, что зарезать курицу, несущую золотые яйца, порой значительно выгоднее, чем продолжать ее откармливать. Но самая грандиозная рейдерская атака Мейера была еще впереди.
Большую часть 1975 года Андре Мейер провел на больничной койке из-за операции по поводу рака простаты. Но, едва оправившись от наркоза, он вновь потребовал себе телефон и продолжил руководить своей империей. Между тем в Нью-Йорке назревали важные события. К 1974 году общий долг Нью-Йорка составлял $12,3 млрд, и банки во главе с Lazard Freres отказались давать новые кредиты меньше чем под 7,92%. В начале 1975 года банки выбросили на рынок нью-йоркские облигации, и те стремительно обесценились. При этом в новых кредитах городу было отказано. Единственным выходом для Нью-Йорка стало назначение Корпуса муниципальной помощи, в который вошли представители городских финансовых групп. Возглавил корпус бессменный заместитель Мейера Феликс Рогатин. Корпус получил диктаторские полномочия в деле управления городскими финансами, и вскоре работа закипела. Рогатиным, который никогда и шагу не делал без одобрения Мейера, были определены районы города, подлежащие очищению от бедных. В этих районах закрывались больницы, школы, пожарные станции, прекращалась уборка мусора, сокращалось число полицейских и т. п. Арендная плата за жилье поднималась, и бедняки покидали город. Когда же район, ставший непригодным для жизни, пустел, в дело вступали девелоперы, которые строили на его месте элитное жилье, рестораны и офисные здания. Кредиты на застройку можно было получить у Lazard Freres. Если в 1975 году в Южном Бронксе было больше 225 тыс. квартир, снимавшихся за $150 в месяц, то через три года таких было в два раза меньше. Зато стало больше квартир, сдававшихся за $5 тыс. в месяц, и число таких быстро росло.
На социальные программы Рогатин тоже наложил руку. Корпус выпустил особые облигации и обязал пенсионные фонды штата приобрести их на сумму $225 млн, нью-йоркский пенсионный фонд — на такую же сумму, а городской пенсионный фонд учителей — на $200 млн. Деньги, естественно, возвращались в банки, которым город задолжал. В сущности, с Нью-Йорком поступили так же, как с несчастной Franco Wyoming.
Андре Мейер не дожил до конца нью-йоркской операции. Финансовая диктатура Рогатина прекратилась в 1982 году, а глава Lazard Freres умер 9 сентября 1979 года. Умер он, вероятно, счастливым человеком, потому что главным в его жизни были деньги, а денег у него было много. Он, бывало, говорил: "Личная жизнь слишком хрупка, и от нее ждать счастья нечего. Но если вы создали такую фирму, как у меня... вы гарантированы от несчастий". Он считал, что друзья предадут, а женщины разлюбят и только деньги сохранят верность всегда и везде. "Неважно, насколько ты стар,— говорил он,— твой бизнес всегда будет нежно тебя любить, если ты позаботился о нем". Вряд ли его любил кто-нибудь, кроме его бизнеса.