Хотя Санкт-Петербург родился и вырос на болоте, все же нечисть зыбей и хлябей в целом с нашим городом как-то не очень вяжется. Лешие и водяные словно бы затаились в недрах, почти никогда не выскакивают. Впрочем, обозреватель "Ъ-Дома" АЛЕКСЕЙ ЛЕПОРК отмечает, что если пройтись по городу, то кое-где следы болотной живности можно приметить.
Болото всегда ассоциируется со всякой нечистью: ведьмами, лешими, водяными. Конечно, на болоте и клюква растет, но и та рядом с трясиной. Да и животные на болоте водятся не самые симпатичные. Жабы квакают, пауки ткут сети, комары обрушиваются целыми полчищами. Все это наше петербургское прошлое, но реальных следов от него, кроме вездесущих комаров (да промозглого климата), почти не осталось.
Империя на приполярном юге
Создавая город в невской дельте, Петр I намеренно и сознательно игнорировал северный фактор. Строилась Италия, Рим, идеальный город и имперская столица, оттого и главный петербургский хищник, взирающий с фасадов, — практически неведомая в наших краях гордая птица орел. Вроде как в советское время посбивали их усердно, но они это лихолетье стойко перетерпели, затаились, ну а в последнее время их поголовье сильно приросло. К примеру, у Спасо-Преображенского собора на пушках засела целая эскадрилья, все как на подбор двуглавые, а передовые пилоты даже сплошь в золоте. Орлы у нас везде: и у Аничкова дворца на ограде, и даже над Лениным у Смольного гордые царские птицы заботливо развернули крылья, словно охраняя его от нападок нового режима. Есть и двуглавые, и одноглавые, и даже трехглавые — под гербом над павильоном в Петергофском дворце.
Потом к ним добавились кони, но тоже не северные тяжеловозы, способные пробиться сквозь весенне-осеннюю распутицу, а стройные и прекрасные южные скакуны. И если под самым ранним памятником Петру, у Инженерного замка (1743-1747, установлен в 1800-м, архитектор Растрелли), конь потяжелее, то под Николаем I (1859) на Исаакиевской — просто мечта восточного владыки. На всех наших колесницах, понятное дело, прекрасные средиземноморские кони.
В своей любви ко всему южному петербургские заказчики и скульпторы были крайне последовательны. Забавно, что даже укротители у них подчеркнуто обнажены (и у Манежа, и рядом с конями Клодта), словно бы дело не на севере происходит, а под палящим южным солнцем. Увесистость скульптурные кони приобретают только к финальным годам империи. Но устоять грузным тяжеловозам масса не помогла, скорее наоборот. Александра III на битюге поставили в 1909-м, в 1930-е убрали на задворки Русского музея. На немецком посольстве Петера Беренса (напротив "Астории") тяжеловозов с соответствующими крепкими мальцами водрузили перед самой Первой мировой войной, и их быстро сбросила разгневанная немецкими вражинами толпа: не место тут рабочей скотине, все у нас для красоты и парада. Вот и под ультрасоветским (хотя и сравнительно молодым) Александром Невским, что напротив Лавры, вполне стройный скакун.
Засилье коней не дало пробиться ни лосям, ни оленям. Знаком российской тяги к путешествиям стал памятник Пржевальскому с бронзовым верблюдом у ног в сквере Адмиралтейства. Да, в 1830-е перед скотобойней поставили быков, но и тех в советское время переместили на городскую окраину, на Московское шоссе.
Зато одновременно с конями в Петербург проникли змеи. Одна из первых — и, конечно, главная змея — у подножия Медного всадника Фальконе. И не гадюка какая-нибудь шведская, а настоящий питон. Змеи, естественно, обвивают головы многочисленных Медуз-горгон. И обосновались рядом с медицинскими учреждениями — например, перед Мариинской больницей на Литейном, и в руках Гигиеи перед Военно-медицинской академией тоже (1871, Давид Иенсен).
Есть в Петербурге и львы. Их поголовье тоже немалое. Причем чем ближе к Неве, тем гуще. Самое раннее скульптурное изображение льва находится в Летнем саду, у ног "Мира и изобилия" Пьетро Баратты 1722 года. Другие члены петербургского прайда пасутся поблизости: на спуске к Неве у Дворцового моста, у дома Лобановых-Ростовских, и перед домом Лавалей (бывшим архивом), и перед Пушкинским домом. Самая большая стая, в 29 голов, притаилась в ограде виллы Кушелева-Безбородко на Свердловской набережной, — впрочем, эти львы очень домашние, практически как кошки.
Едва ли не единственная удавшаяся вылазка северных сил в нашем барокко — соболи на Строгановском дворце Растрелли на Невском проспекте. В классицизме есть еще грифоны, но это все-таки фантастические звери, как и сфинксы. Дельфины на павильонах Адмиралтейства, морские коньки на Бирже и на мостах — Лейтенанта Шмидта и Аничковом — все они воспринимаются как представители некоего условного античного мира Севера, но совсем не как зверье.
Единственный настоящий петербургский зоопарк — это, без сомнения, памятник Крылову (1855, П. Клодт), здесь есть все: и обезьяны, и ослы, и косолапые мишки. Кстати, мишек (национальный символ как-никак) у нас мало, вспоминаются только застывшие на улице Достоевского, 44, перед бывшей мастерской Зигеля (1880-е, отлиты на фабрике Сан-Галли на Лиговке), да еще во дворе дома Мертенса такие милые каменные с шарами. А в целом, считай, нет медведей.
Декадентское раздолье
Характерно, что северного барокко или классицизма нет, а северный модерн есть. Нордическое в нем и вправду заметно проявилось. Главная коллекция живности карело-финского леса — дом Лидвалей на Каменноостровском проспекте, 1-3 (1899-1904, архитектор Ф. Лидваль). Тут тебе и грибы-мухоморы, и рыси-волчата, и лисички, и совы, зайчата, сороки, ящерицы и очень дачные пауки. Они там на решетках, под карнизами, у основания пилонов — повсюду на фасадах прилепились. Вроде бы должно отпугивать, но получилось редкостно уютно. Так и думаешь про дачу, сбор осеннего лесного урожая.
Кроме Лидваля всю эту нашу живность очень любили Н. Васильев и А. Бубырь и придумывали очень даже хитрые стилизации. На фасадах знаменитого доходного дома А. Бубыря на Стремянной улице, 11 (1906-1907, там, где было кафе под тематическим названием "Эльф"), есть такие крайне условные, словно просто прорезанные в камне, но оттого особенно заманчивые рельефы. Кто на них изображен, не до конца понятно: рыбы и совы точно узнаваемы, а другие — то ли ежи, то ли дикобразы. У них еще крайне приметные тесаные выпуклые глазки. Настоящие сказочные чудища, замкнутые, северные.
Именно в эпоху северного модерна совы решили взять реванш у орлов, и отчасти им это удалось. С детства помнятся совы у входа в бывший магазин "Мечта" (Невский проспект, 72; 1909-1910, архитектор С. Минаш). Они словно были хранителями шоколадного счастья. На этом доме, между прочим, есть даже такие редкие в нашем балетном мегаполисе лебеди — странно, кстати, что их так мало. Крупные экземпляры сов-привратников можно наблюдать на Большом проспекте Петроградской стороны, 44 (1906-1907, архитектор И. Претро). Упомянутый уже архитектор С. Минаш в доходном доме Волкенштейна (улица Ленина, 33; 1910) помимо филинов и других птиц наконец выпустил на фасад белого медведя (похож, впрочем, и на волка тоже).
А вот болотным монстрикам все равно не дали ходу. Их надо буквально высматривать. В большом, ныне торговом доме на Владимирской площади (1904, архитектор А. Шульман) они прилепились ближе к крыше, поддерживая колонки боковых шпицев. А в бывшем доходном доме Барсовой (Кронверкский проспект, 23; 1911-1912, архитектор Е. Морозов) маленькие чудища врезаны в камень по бокам от главного входа. Но, к примеру, в Хельсинки их значительно больше, прямо в центре, — крупных, наглядных леших и домовых.
Наверное, в этом отчасти и петербургская специфика. Идеология на первом месте, а болотные реалии специально запрятаны, чтобы развивать внимательность. Но зато какое детское удовольствие — ходить, глазеть по сторонам и открывать неведомый мир. Модернизм заклеймил орнамент как следствие варварской привычки украшать. Все стало чистым и ясным, особенно в бедном советском варианте. В сталинском классицизме кое-где пролетают голуби, но скорее как исключение. Казалось, возврата к природе нет. Однако недавно на углу улиц Восстания и Манежной возвели новый дом. Когда сняли леса, обнаружились женские маски, совы и даже парочками расставленные орлы. У них, понятно, есть городские прототипы, но уж больно плоско все сделано. Весело, конечно, но к фауне в архитектуре нужен особый подход, недаром ее у нас в городе так мало.