Не больше чем поэт

В советской культуре Есенин служил воплощением русскости — но не благостной, не идиллической, а уже погибшей и вечно погибающей, и его стихи поверх сословных, образовательных и прочих барьеров объединяли всех, кто хотя бы на минуту чувствовал себя "пропащим". С ним перекликались все, кто затрагивал эту же надрывную ноту,— и Высоцкий, и Венедикт Ерофеев, и Эдуард Лимонов. Теперь эта нота перестает быть объединяющей, становится культурно ненужной — и на наших глазах привычный образ Есенина исчезает, распадается надвое: "патриотическим кругам" достается белокурая кукла с внешностью Сергея Безрукова, жертва черных сил, предводимых Троцким-Бронштейном, а "культурным ценителям стихов" — модернистский поэт второго ряда, автор множества удачных и множества нескладных строк.

И новые, и прежние легенды добросовестно разобраны в книге Олега Лекманова и Михаила Свердлова "Сергей Есенин: Биография" ("Вита Нова", СПб, 2007). Строго научная, тщательно отделяющая факты от легенд и увлекательно, с виртуозно подобранными цитатами рассказывающая, откуда эти легенды взялись, эта биография надолго останется главной книгой о Есенине. Она написана редким для биографий тоном — без агрессивного разоблачительства, но и без особой любви и даже симпатии к главному герою. Скорее с отчужденным, иногда недоуменным любопытством.

Может быть, иначе и трудно смотреть на того законченного нигилиста, который вырисовывается в книге после устранения всех легенд. Культурные и религиозные нормы рушились в реальности — и казались Есенину выдумкой для глупцов, которых он любил эпатировать и так же легко мог растопить иконой самовар, как и высморкаться в скатерть. Расходным материалом были для него и сами люди — например, о петербургских литераторах он писал так: "С ними нужно не сближаться, а обтесывать, как какую-нибудь плоскую доску, и выводить на ней узоры, какие тебе хочется". Серьезно он относился только к двум вещам — к своему поэтическому дару и к славе. Славу он представлял по-детски конкретно — как какой-то сказочный приз, который можно добыть хитростью или силой.

Этот душевный склад роднит Есенина с его европейскими современниками, от экспрессионистов до сюрреалистов, и это же — идеальный характер для авантюриста, как Есенин себя и называет в "Черном человеке". И его биография иногда читается как авантюрный или плутовской роман. После почти водевильной дореволюционной части, когда Есенин, обольщая литературный Петербург, наряжался "отроком вербным", наступает очередь черной комедии — в голодной, запуганной чекистами Москве времен военного коммунизма имажинисты ("прекрасные мерзавцы", "пламенные паяцы") пишут похабщину на стенах Страстного монастыря, воруют государственную бумагу, оскорбляют публику — и им все сходит с рук.

Есенину сходило с рук очень многое — от предательства до кощунства — но погубил плохой расчет. Женившись на Айседоре Дункан, он рассчитывал использовать ее для завоевания мировой славы, а оказался сам использован: "Живу, Ваня, отвратно. Дункан меня заездила до того, что я стал походить на изнасилованного",— и без всякой славы в награду.

Он говорил о себе: "Я с холодком" — и этот необходимый ему "холодок", эту внутреннюю отстраненность от людей и от любой собственной роли, связавшись с Дункан, он как раз и утратил. В конечном счете его сгубила некультурность — не отсутствие начитанности или хороших манер, а нехватка дисциплины, подчинения гнету тех самых условностей и форм, которые он считал обманом. А одного природного "холодка", который он получил вместе с поэтическим даром, оказалось недостаточно — в настоящий "холод", необходимый и авантюристу, и художнику, этот "холодок" так и не превратился.

Олег Лекманов, Михаил Свердлов.

"Сергей Есенин: Биография" СПб.: Вита Нова, 2007