В Эрмитаже танцуют зикр

Вчера в Эрмитаже открылась выставка "Танец пера и чернил. Современное искусство Ближнего Востока", на которой представлены работы шести знаменитых художников. МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ почувствовал себя "муравьем, ползущим по тексту", с которым кораническая традиция сравнивает человека, неспособного подняться над миром, чтобы оценить всю его красоту и мудрость Творца.

       Искусствоведы, лекции которых я слушал в Университете, рассказывая о крито-микенских орнаментах или исламском искусстве, скороговоркой упоминали, что западные исследователи видят в них прообразы абстрактной живописи. Тогда это удивляло: казалось, что для постижения красоты абстракции человечество обязано пройти через все этапы жизнеподобного изображения реальности. Выставка в Эрмитаже опровергает это предубеждение. Шесть художников из Ливана, Алжира, Туниса, Ливии и Ирана, по европейским меркам, создают абстрактное искусство высшего уровня: и декоративное, и экспрессивное.
       Но опираются они на сакральное искусство каллиграфии, восходящее к первым векам существования ислама: каллиграф не пишет — священнодействует. В работы ливийца Али Омара Эрмеса вписаны цитаты из арабской классики. Вязь тунисца Нджа Махдави, напротив, лишь напоминает арабские буквы: его тексты недоступны прочтению. Алжирский потомок древнего суфийского рода Рашид Корайши использует в керамике берберское и туарегское "женское" (тифинаг) письмо, воображаемые китайские и японские идеограммы. Иранец Мохаммед Эхсам, в совершенстве владеющий традиционными каллиграфическими почерками, кажется наиболее близким к традиции абстрактного экспрессионизма. Но его "Зикр" (в России это слово ассоциируется с ритуальным чеченским танцем), тревожно мерцающие серым пламенем на черном фоне вполне абстрактные завитки — неустанные упражнения в написании имени Аллаха.
       Что с этим делать европейцу, как воспринимать это искусство? Оценить абстрактную красоту означает обеднить его, отказаться от погружения в смыслы, скорее всего, эту красоту как раз и генерирующие. Погрузиться же в многовековые смыслы требует невозможного для европейца знания исламской традиции.
       Остается в очередной раз призвать на помощь Редьярда Киплинга и повторять как заклинание: "О, Запад есть Запад, Восток есть Восток". Но эта живопись родилась на перекрестке Востока и Запада. Почти все художники учились во Франции, Англии, Италии, США. Считается, что их пробуждение связано с возрождением самосознания Востока, рассорившегося в 1950-х с Западом. Но авторских книг ливанки Этель Аднан не было бы без авторских книг европейского авангарда. А леттризм (хуруфиййа), самоназвание движения, использующего арабское письмо в качестве визуального элемента картины, — то же, что и у движения французских поэтов, создававших стихи, предназначенные и для чтения, и для рассматривания.
       Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский определил пафос экспозиции как "постмодернистскую мистику каллиграфии". На самом деле это оксюморон. Постмодернизм не может быть мистическим по определению: он десакрализует все, что перемалывает. Для постмодернистского сознания живопись, выставленная в Эрмитаже, — та же world music, экзотика, свидетельство политкорректного единства мира. Но в этом заключается колоссальная ошибка постмодернизма. Можно сколько угодно слушать в клубах ритуальную музыку австралийских аборигенов или рассматривать картины в стиле хуруфиййа в Эрмитаже, но заложенный в них мистический смысл никуда не исчез и не исчезнет.