Кто стоит на часах

О часовщиках разных систем и калибров — Алексей Тарханов

Герои женевской "Золотой стрелки" выстроились перед камерами журналистов. И какие же это все-таки разные люди! Вот они, слева направо. Гордый инженерно-технический работник Жан-Марк Видеррехт. Победитель скачек Ришар Милль с его обликом злодея из "Фантомаса". Высоко держащий свою марку глава Audemars Piguet Жорж-Анри Мейлан. Веселый опереточный мефистофель Тьерри Натаф из Zenith. Железный канцлер Бернар Форнас из Cartier, который горделиво и по праву встает в центре группы. Молодой, блестящий и чертовски энергичный Жером Ламбер из Jaeger-LeCoultre. Повидавший немало премий и презентаций ювелирный волк Томас О'Нил из Harry Winston. Кипящий харизматик, загорелый солдат часового фронта глава Hublot Жан-Люк Бивер — это он сверкает бритым черепом на правом фланге.

Постойте, мы, кажется, кого-то забыли? А кто это там выглядывает между господином Форнасом и господином Ламбером в сером костюме и желтом сбившемся набок галстуке, скромный человечек, как будто бы не верящий, что его впустили в такое блестящее общество часовых визирей?

Это Кари Вутилайнен, 44-летний финн, автор Montre bracelet "OBSERVATOIRE" Voutilainen, победитель в одной из главных номинаций "мужские часы", обставивший не каких-нибудь маркетологов-дизайнеров, а великих мастеров часового искусства самих Жаже с ЛеКультром да еще с их великолепным Duometre a Chronographe. Ему впору делать стойку на руках и кричать по-фински "Йо-Хо!", а он стоит себе в позе плохого ученика, руки по швам, глаза долу.

Как знакома эта повадка — на Базельских салонах, потягивая шампанское, главы компаний в щегольских костюмах и лакированных туфлях, отражающих сразу звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас, раскладывают перед тобой образцы и хвастаются новыми моделями. Но когда ты просишь показать автора, часовщика, орложера, раздается звук шаркающей походки и из-за дальних ширм, горбясь, появляется неловкий человек с развязанным шнурком в очках со стеклами разных оттенков. Он садится перед тобой и, не глядя тебе в глаза, начинает бубнить про механизм и спуск, про барабан, пружину и заводную головку. И вдруг с ним происходит метаморфоза, как будто бы ты раскрутил его заводную головку — щеки его розовеют, голос крепнет, и ты понимаешь, что у этого человека даже могут родиться дети.

Кари Вутилайнен — типичный орложер с тихим голосом и нефиксированным взглядом, в котором читается тихая благодарность и безграничное удивление. Кари Вутилайнен родился в Финляндии, учился в часовой школе Тапиола и в 27 лет приехал в Швейцарию заканчивать школьное образование и поступать на те пожизненные часовые университеты, с которых часовщики уходят только в могилу. Энтузиасты нужны, и его заприметили и приспособили для реставрации часов — работа еще более адская, чем создание часов новых, куда менее престижная и благодарная.

Понадобилось еще несколько лет, пока упорный Вутилайнен не открыл собственное маленькое часовое ателье в швейцарской деревушке Мотье и начал разрабатывать свои механизмы, не гонясь за количеством произведенных моделей ни за их ассортиментом. Свои часы он делает сам, до мелочей, будучи как бы и инженером, и скульптором. Вместо вожделенного для многих Swiss Made на его произведениях написано Hand Made. Он явно еще не в силах командовать другими, но явно уже не готов подчиняться.

Он показывает часы на руке. Это Voutilainen Masterpiece 6 в золотом корпусе, его знаменитые часы с репетиром.

Репетир всегда звонит трижды. Сначала часы, потом четверти, потом минуты. Казалось бы, репетир игрушка из игрушек. Его придумали в эпоху, когда не было говорящих часов, и бережливый хозяин не хотел лишний раз зажигать ночью свечку. Слушай же старинный звон и радуйся. Вутилайнен подумал, что это неправильно. Это традиционно, но неудобно. Он создал механизм репетира, способный вызванивать "Два-Два-дцать-Пять" — сначала час, потом десятиминутку, потом минуту. За нашими спинами шумит зал, репортеры щелкают камерами, телеведущие наговаривают свои умные комментарии, а финн Кари Вутилайнен стоит, нагнув голову, и с блаженным видом слушает свой репетир.

Самое удивительное, что к его маленькому звону прислушались в Женеве, где, казалось, и к своим-то часовщикам относятся не иначе как к аутичным, но необходимым для дела придуркам. По всем параметрам, он не должен был выйти на высокую трибуну, он должен был остаться за дальней ширмой, а за него это должны были сделать другие, какой-нибудь представительный американец вроде О'Нила, или часовой генерал вроде Форнаса. Это было бы привычно, это было бы как всегда.

Но недаром Prix de Geneve намечает тенденции. Вот уже не первый год здесь выводят на сцену независимых. В прошлый раз это был Франсуа-Поль Журн. В этот раз — тишайший Вутилайнен. Возможно потому, что именно часовщик-ботаник способен продемонстрировать то, от чего отвыкли наши замусоренные часовыми мифами мозги: просто часы, просто человеческое достоинство и просто тихую гордость мастера, готового не лезть в первые ряды — раз приз все рано уже у него.