В Русском музее открылась выставка Владимира Баранова-Россине — философа от живописи, бунтаря от скульптуры и романтика от техники. Ярким картинам и бурной жизни художника отдает должное АННА МАТВЕЕВА.
"Русский сезаннизм" — явление, о котором искусствоведы еще недавно говорили глядя в пол. В начале ХХ века российская художественная молодежь с горящими глазами рвалась при первой возможности в Париж, где кипела художественная жизнь, постимпрессионизм шел на смену импрессионизму, на горизонте маячил кубизм, молодые и не очень живописцы упоенно разлагали цвет и форму на составляющие — в общем, совершалась большая тусовка. Русские художественные юноши бросились в нее как в омут и наловчились играть с формой и цветом ничуть не менее изысканно, чем парижане. Их творческое наследие — сотни холстов, на которых натюрморты взрываются чистыми спектральными цветами, портреты "лепят" формы лиц и тел из разноцветных граней, а простые предметы перерастают в абстрактные формы с неясными очертаниями.
Нынче сезаннизм активно наращивает репутацию и музейный вес. Этому способствуют музеи, в последние годы представившие несколько крупных выставок этого периода и направления, и в первую очередь коллекционеры, в чьих интересах "растить" значимость своих собраний. Вот и выставка Владимира Баранова-Россине, открывшаяся в корпусе Бенуа Русского музея, станет третьим (после уже прошедших московских выставок — в Третьяковке и в Музее личных коллекций), завершающим ударом в акции по возвращению незаслуженно малоизвестного художника в реестр знаменитостей и на арт-рынок.
Человеком Баранов-Россине был интереснейшим. Родившийся в Крыму и окончивший художественное училище в Одессе, он приехал в 1908 году в Петербург поступать в Академию художеств и поступил, но отучился всего год и бросил. После этого молодой художник-расстрига принял участие в первых выставках русского авангарда — "Стефанос" в Москве в 1907 году и "Звено" в Киеве в 1908 году — и отправился... конечно же, в Париж. Неисправимый идеалист и романтик, он взял себе для парижской жизни псевдоним Даниэль Россине — фамилию молодой человек придумал в честь Росинанта, коня Дон Кихота.
В те дни трудно было приехать в Париж и остаться в стороне от водоворота художественной жизни. Россине жил в "Улье", знаменитом доме художников, вместе с Шагалом и Сутиным, общался с Модильяни и Леже, выставлялся в парижских салонах. И непрерывно учился у друзей и соседей. Там он окончательно сформировался как художник — а художник он был такой, что впитывал как губка все разнообразие художественных мод и направлений своего времени. Футуризм, кубизм, постимпрессионизм, позднее абстракция — все смешано в его работах. Не художник, а энциклопедия течений и стилей. Пересидев войну в Норвегии, в 1917 году Баранов-Россине вернулся в Петроград. У него было звериное чутье на "горячие точки", где меняется мир и бурлит новое искусство. В России он, так же как раньше в парижский модернизм, очертя голову бросился в авангард. В упраздненной Академии художеств открыл мастерскую, а переехав в Москву, стал профессором знаменитого ВХУТЕМАСа.
На фоне непримиримых бунтарей авангарда вроде Малевича и Татлина живопись Баранова-Россине тех лет смотрится довольно спокойно. Но занятия его спокойными не назвать. Он разрабатывает теорию светомузыкального кинетизма, сиречь взаимосвязи цвета, света и звука. Он мечтает о том, чтобы слить музыку и живопись в единое целостное искусство. Наконец, он воплощает эту мечту: изобретает и строит аппарат оптофон, где каждому звуку соответствует свой цвет, и, нажимая на клавиши этой странной машины, похожей на пианино, художник-музыкант не только заставляет звучать музыку, но и создает на экране многоцветные беспредметные картины, которые меняются в зависимости от мелодии. Баранов-Россине долго совершенствовал оптофон, в середине 1920-х запатентовал его и, снова переехав в Париж в 1925 году, как только русский авангард стал подходить к концу, много выступал, давая концерты "цветовой музыки". Не оставлял он и живопись, увлекался скульптурой — его скульптуры, выполненные в модном в те времена жанре геометрического ассамбляжа, тоже неотделимы от столь любимой художником идеи синтеза изобразительного искусства и музыки. Так, плечом к плечу с ХХ веком, иногда забегая вперед, иногда на полшага в сторону, Баранов-Россине прошагал до конца 1930-х. К Франции подступали немцы, художнику предлагали уехать. И тут чутье впервые подвело его. Он ответил, что любит Париж и не покинет Францию. В Париже он оставался до 1943 года, был арестован гестапо. Через год Баранов-Россине умер в концлагере Освенцим. Несмотря на то что работ Баранова-Россине довольно много в коллекциях российских музеев, настолько полно, как на выставке в Русском, художник еще не был представлен в России. Здесь работы из собраний ГРМ, Третьяковки, из французских, британских и, конечно, российских частных коллекций — практически отовсюду, где художник успел оставить частичку своей беспокойной жизни.