На главную региона

"В хладе, вшах, тесноте и муках"

К 75-летнему юбилею композитора Родиона Щедрина в Большом зале Филармонии дали петербургскую премьеру его оперы "Боярыня Морозова" на исторический сюжет о русском расколе. ВЛАДИМИР РАННЕВ поразился тому, как неожиданно скромное для такого случая количество публики в зале сумело подарить маэстро искренние и неистовые овации, которым позавидовали бы иные аншлаги.
       История эта известная: композитор пред вратами вечности — не в смысле возраста, а в смысле, что классик, — прокладывает к своему имени незарастающую тропу, то есть берется за большую оперу класса "народная драма". В русской музыкальной классике этот жанр — приглашение в историю. Любовь широких масс — придирчивая материя, и многие погорели, променяв на нее свою собственную Музу. Вот и перед этой премьерой критик опасался: неужели "нетленка"? Тем более что, по последним сведениям из рук студентов-композиторов обеих столиц, маэстро на своих мастер-классах призывает их писать ясно и красиво, чтоб для души и для народа и чтобы "прокормить себя и свою семью".
       Но оказалось, во-первых, что автор уже тридцать лет прячет этот сюжет в долгом ящике. Во-вторых, эта опера — никакая не драма, да и историческая она лишь формально. То есть изложенные в ней события — лишь "информационный повод" для исследования совсем не красивой и не ясной темы, русской жестокости, отчего опера получилась скорее психологической, нежели исторической. Господин Щедрин, взявшись за "Житие протопопа Аввакума" и "Житие боярыни Морозовой, сестры ее княгини Урусовой и Марьи Даниловой", выбрал для либретто самые гнетущие, документально беспристрастные страницы: эпизоды анафемы ("Отрекитесь!"), пыток ("Исчадья ехидны — на дыбу!") и гибели ("В хладе, во вшах, в тесноте, в муках") боярыни Морозовой и ее сестры. Обе части оперы наполнены бессмысленной и беспощадной злобой одних русских к другим. Ее беспощадность — в изуверствах, которым подверглись две героини ("Сломаются ваши суставы, сдробятца руце, хребет, растерзается плоть, и тело покроется язвами"). А бессмысленность — в нарочитом пренебрежении автора к анализу или хотя бы к упоминанию социальных причин раскола, а значит, причин этих жутких страданий. В отличие от "Хованщины" Мусоргского, занятой тем же периодом русской истории, Родион Щедрин не ведет нас за ходом событий и вообще не удаляется дальше темницы и Боровской ямы, где томились жертвы оставленных им без внимания потрясений. Эта кровавая история, по Родиону Щедрину, имеет лишь место действия, но теряет его время. Впрочем, как показали последующие времена, эта же самая история воспроизводилась в России с непреклонным постоянством, отчего и кажется вдвойне зловещей. А авторский жест — предостерегающим.
       Непроходимую мрачность событий автор иллюстрировал соответствующими характером действия и составом исполнителей. "Боярыня Морозова" — это хоровая опера-оратория, близкая к жанровым чертам католических и протестантских пассионов, а в каких-то генетических алгоритмах восходящая к античной трагедии. Основная пружина действия — отношения хора и солистов. Хор у Щедрина (Камерный хор Московской консерватории, дирижер Борис Тевлин) — статичный, беспристрастный, но чуткий комментатор событий, которые излагаются от первого лица четырьмя солистами: боярыней Морозовой (Лариса Костюк), ее сестрой княгиней Урусовой (Вероника Джиоева), царем Алексеем Михайловичем (Михаил Давыдов) и протопопом Аввакумом (Василий Ефимов). Образ последнего условен и сродни Евангелисту в баховских "Страстях" — вопрошателю и проповеднику. Молитвенные речитативы Аввакума автор сопровождает словом lamento ("плач"), выращивая его интонации из русского демества — старинных церковных распевов. Так между плачем и "вопиением" и разворачивается действие. Композитор не стесняется пугать слушателя: вокальная партитура дополнена литаврами, трубой и батареей ударных, отчего некоторые кошмары и изуверства иллюстрируются слишком уж буквально. Перестаравшись с раскатами литавр и столбами монолитных хоровых аккордов, автор даже низвел некоторые из таких эпизодов из триллера в страшилку — производит сильное, но не соответствующее моменту впечатление. Дело здесь не в звуковом натурализме, а как раз наоборот — в стремлении Родиона Щедрина удержаться в рамках крепкой, академической, но условной кантатно-ораториальной патетики и при этом выплеснуть эмоцию за край. Когда-то, в десятилетия последних симфоний Шостаковича и свиридовских кантат, этот язык действовал безотказно. Теперь же такой пафос работает с большими оговорками. Все-таки не так уж беспросветна русская чертовщина, хочется верить.

Картина дня

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...