У УИЛЬЯМА ФОЛКНЕРА СПРОСИЛИ однажды, какие три романа должен обязательно прочесть начинающий писатель. Человек, выстроивший из одних только слов большой и населенный самыми разными людьми округ Йоканапатофа, ответил не задумываясь: «„Анну Каренину”, „Анну Каренину”, ну и еще „Анну Каренину”».
Вообще-то факт, что в семье отражается и преломляется все, что происходит вокруг,— вполне общее место. Если трезво посмотреть на то, что написано за последние 250 лет, то придется признать, что роман про семью и есть реалистический роман. Или так — почти любой реалистический роман имеет в виду семейные узы.
За время существования такого романа главный акцент в основном плавал между отношениями жена–муж (главный пример, конечно, «Госпожа Бовари») и дети–родители (это, например, со всех сторон описал Бальзак: «Отец Горио» — там все по-одному, «Евгения Гранде» — там все совсем наоборот).
На рубеже веков, в 1901 году, вышли «Будденброки» Томаса Манна, в начале 1920-х Джон Голсуорси закончил «Сагу о Форсайтах». Но когда Голсуорси издавал последнюю часть своей саги «Сдается внаем», романам такого рода уже жилось очень непросто. Они никак не упаковывались в рамки модернизма. Их не то чтобы совсем перестали писать, но они начали переходить в разряд неинтеллектуальной прозы — чего-то служебного и вообще для домохозяек (точно так же, как позднее неконцептуальное, «неактуальное» искусство стало возможно только как часть мещанского интерьера). А по-настоящему правильным считалось думать, что наступил «конец романа», да и семьи как явления.
Сегодня семейные романы опять пишут. Лучше сказать — их опять читают — в качестве вполне серьезного чтения. Читают везде. А пишут лучше всего — в Америке.
Этому — если захотеть — можно найти кучу работающих объяснений. Например, что «настоящая» большая семья где-то на американском мид-весте или юге — да и не только там — и на сегодня куда более реальный факт американской, чем какой-нибудь еще национальной жизни. И — отчасти поэтому — семья как тема никогда не переставала быть актуальной для американской массовой культуры, которая, как нас научили те самые немодные нынче постмодернисты, сильно влияет на культуру немассовую. Новый всплеск этой актуальности во многом связан с ростом влияния афроамериканцев с их большими семьями и никогда не рвущимися фамильными связями. Что все это отражено на всех уровнях — от прославившего когда-то артиста Уилла Смита сериала «The Fresh Prince of Bel-Air» про большое и богатое чернокожее семейство до как-то совсем единогласно принятого на ура читателями всех образовательных цензов и рас романа-мемуара Джеймса Макбрайда «The Color of Water. A Black Man`s Tribute to his White Mother».
Да и вообще, в Америке традиция толстых взаправдашних и вполне «элитарных» романов про семью никогда не прерывалась. Филип Рот, скажем, восславлял свою еврейскую семью по катулловскому принципу — ни с тобой, ни без тебя жить, вернее, выжить невозможно. А Джон Ирвинг в своем прославленном «Мире глазами Гарпа», да и в других своих произведениях, говорит о семье как о самой главной площадке, на который нам суждено переставлять фигуры. Семейная жизнь — по Ирвингу и Гарпу — вот единственная партия, которую стоит выигрывать.
Официальное, можно сказать, возвращение семейного романа ознаменовалось всплеском народной и критической любви к вышедшему несколько лет назад роману Джонатана Франзена «Поправки». Этот роман стал абсолютным бестселлером, получил National Book Award, журнал Time включил его в список All-Time 100 Greatest Novels, а одна из больших голливудских студий купила права на экранизацию. В общем, он прославил своего Франзена настолько, что его анимированный вариант в 2006 году даже был введен в одну из серий Симпсонов. При этом «Поправки» не остались локальным американским событием — они и в Европе не то чтобы понаделали шуму, а именно прокотировались. Их вполне серьезно и сосредоточенно обсудили даже те, кто раньше ложился спать со структуралистами, а просыпался с деконструктивистами.
Предмет описания в «Поправках» — семья Ламберт, типичные представители среднего класса со Среднего Запада. Патриарх Альфред, которого захлестывает старческое слабоумие, его жена Энид, страдающая от того, что она считает тиранией мужа, и трое их детей — братья Гэри и Чип и младшая сестра Дениз. И братья, и сестры запутаны в обычных и не совсем обычных американских трагедиях. У Чипа — он преподает культурологию в университете — завязывается разрушительный роман со студенткой. Гэри подозревает собственных жену и детей в злокозненном заговоре против себя, а Дениз не может определиться ни со своими желаниями, ни со своей сексуальностью.
Каждый из этих сюжетов довольно американски обычен, однако подлинным сюжетом романа оказываются отношения этих пяти персонажей между собой, которые каждый из них и хочет выбросить на помойку, но не может; которые оказываются, возможно, не главными в жизни, но предопределяющими ее.
48-летний Франзен прекрасно помнит то время, когда Буш-старший пытался побить молодого и еще ничем не дискредитированного Клинтона при помощи прокисших семейных ценностей. Франзен семью ценностью и не считает, скорее неотвратимостью: «У нас уже практически не осталось иллюзий, что человек как единица может противопоставить себя технократическому устройству современной жизни или нынешнему обществу потребления. Для большинства из нас нет больше религии как главного поставщика смысла. Единственное, что все еще для всех существует,— это семья. Ничто не может отменить того факта, что у тебя есть родители. Так что нет ничего удивительного в том, что я сам и другие писатели моего поколения пишут о семье. Если ты хочешь написать книгу о чем-то главном, то где же это главное искать, кроме как в семье?»
Из уст такого писателя, как Франзен — по-настоящему современного и при этом неангажированного,— эти слова совсем не звучат высказыванием политическим — хотя возвращение семейных ценностей на политическую и общественную арену стало одним из козырей нового консерватизма,— а сугубо литературным. Потому что говорит на самом деле в первую очередь о возвращении в литературу определенного языка. Того, которым про семью только и можно рассказать — человеческого.
Анна Наринская