"Те, кто принимал сверхрискованные решения, должны понести экономическое наказание"

Еще в 2007 году Андрей Шаронов, заместитель министра экономического развития, по определению должен был быть уверен в перспективах устойчивости экономики России в будущем кризисе. Инвестбанкир Шаронов тоже оптимистичен, но иначе: он полагает, что Россия пострадает в первую очередь от длительной рецессии, а в краткосрочной перспективе кризис может заставить задуматься его бывшего работодателя государство о роли конкуренции в жизнеспособности экономики.

— В какой степени сейчас, в конце января, можно говорить о читаемости сигналов в мировой экономике относительно перспектив будущей макроэкономической стабильности? Прогнозы многочисленны, тем не менее, по вашей оценке, насколько велика неоднозначность, о чем можно говорить уверенно?

— С одной стороны, о макроэкономических перспективах хотя бы на два года говорить сложно. Рецессия в США, видимо, началась — с этим все больше и больше соглашаются, но пока она трудно прогнозируема по глубине и продолжительности. Эксперты пока сходятся во мнении, что мир сейчас стал менее монополярным с точки зрения экономики, развивающиеся страны и до какой-то степени Европа представляют собой довольно большие рынки с существенным внутренним объемом потребления, которые могут частично компенсировать падение потребления на рынке американском. Падение потребления в США в связи с рецессией неизбежно. Но тут возникает вопрос о сроках рецессии. Эксперты полагают, что при длинной рецессии этих амортизационных возможностей не хватит и эти рынки также начнут сворачиваться: там слишком многое зависит от экспорта в американскую экономику. Напомню, $9,5 трлн в год идет на личное потребление американских граждан. Это гигантская сумма — и это без капитальных вложений. Конечно, по странам-экспортерам это ударит сильнее всего.

— Для России, исходя из этой логики, выгоднее сценарий короткого глубокого падения, нежели плавного и длительного?

— В принципе так ответ звучит не только для России, но и для всех, абсолютно для всех. Хотя есть еще один аспект. Помимо сокращения возможности экспорта в США и на рынки, связанные с ними по цепочке, есть проблема оттока спекулятивного капитала, работающего на развивающихся рынках. Падение в России накануне изменения ставки ФРС США не случайно было более сильным, чем на европейских рынках. Мы упали на 7%, когда рынки в Европе упали на 3-5%. Волатильность в России будет большей еще и исходя из сравнительных размеров рынков.

— Тем не менее о желательности короткой и глубокой рецессии в США никто не говорит, хотя логика в данном случае универсальна и для американского рынка... Кто пострадает более других в таком сценарии?

— Думаю, вряд ли с американской стороны можно говорить о какой-то игре. Вполне очевидно, что американские регуляторы хотят сделать этот кризис по возможности и более коротким, и менее глубоким. Это как минимум двухфакторная оптимизация, и, конечно, такие цели хороши и для всего мира: короткая и неглубокая рецессия всех бы устроила максимально. Но в какой-то степени длина кризиса более важна. Длинный кризис запускает совершенно иные процессы в экономике. Пропасть можно перепрыгнуть в один прыжок, какой бы глубокой она ни была, все зависит от ширины, но в два прыжка — увы. Здесь вопрос даже не в географических или временных рамках будущего кризиса: три месяца уже хорошо, четыре — плохо. Через некоторое время рецессии на локальных рынках наступает этап, когда приходится сворачивать довольно большие проекты, например инвестиционные в связи с сокращающимся спросом, что вызовет уже совершенно другие потери в сравнении с короткой рецессией. В последнем случае они бы лишь зависли на какое-то время с возможностью восстановления. Конечно, "точка невозврата" в таком случае для каждого проекта индивидуальна, но в принципе количество рано или поздно переходит в качество: при затягивании рано или поздно крупные проекты начинают заваливаться. И это, в свою очередь, усиливает кризис: начинаются невозвраты кредитов, банкротства. Возникают и политические последствия рецессии, реакция на нее — речь даже не о России, здесь угрозы равно существуют во всем мире.

— Возможную продолжительность кризиса теоретически можно просчитать, оценив, какие рынки она может затронуть по цепочке. Еще пять лет назад сама идея asset bubbles, "пузырей" на рынке, считалась спорной. Сейчас она однозначно признается для рынка недвижимости в США: subprime-кризис начался именно со схлопывания этого "пузыря". Дискуссионно то, что asset bubble и в США, и в мире не один: и в Европе, и в России, и в Китае они есть. Что бы вы готовы были признать "пузырями" для России? Когда Алексей Кудрин говорил в Давосе о России как об "острове стабильности", верите ли вы в том, что в России таких "пузырей" нет?

— Мне кажется, слова Алексея Кудрина прежде всего следует применять к состоянию государственных финансов, которые действительно сейчас весьма здоровы. Что касается "пузырей" России. Природа asset bubble — в неадекватной оценке какого-то актива и в попытке накачать в этот актив ресурсов существенно больше, чем он стоит. Когда проявляется истинная стоимость этого актива, дисбалансы дают о себе знать потерями инвесторов. В ипотечном кризисе это так и работало: с одной стороны, была переоценена недвижимость, с другой стороны, были перекредитованы потребители, существенно больше их возможности обслуживать кредиты. В этом случае asset bubble — это, по сути, два пузыря, развивающихся параллельно. И когда одна часть качнулась, когда начались дефолты заемщиков, это немедля отразилось на другой части. Начала падать цена недвижимости и спрос на нее.

С этой точки зрения у нас таких "пузырей" нет. Некоторые полагают, что на московском рынке недвижимости есть такой "пузырь". Не знаю, может быть, об этом и можно говорить, но, с другой стороны, у нас нет второй составляющей — "гнилых" кредитов. Кроме того, спрос на этот актив в существенной мере не удовлетворен, есть и деньги у нефинансовых агентов, которые готовы продолжать вкладывать в московскую недвижимость. Думаю, что признаков "пузыря" тут нет. Наконец, несмотря на огромные размеры активов в недвижимости Москвы, макроэкономической стабильности потенциальные проблемы этого рынка не поколеблют: в масштабах экономики этот рынок не так велик.

— Это касается и рынка коммерческой недвижимости, логистики?

— Конечно, мы довольно здорово разогрели эти сектора, но сказать, что мы их перегрели, нельзя, потому что мы сейчас имеем в разы отставание по коммерческой недвижимости на душу населения в сравнении с Европой и близкими в стране столицами. Пересчет этих показателей на Москву, а не на всю Россию также не дает повода говорить о перегреве. Если мы претендуем на то, что Москва является деловым центром на континенте, потребности в такой инфраструктуре очень высоки. Не вижу тут "пузыря": нет площадей, которые стоят незанятыми и дешевеют, нет инвесторов, которые теряют на переоценке этого актива.

Хотя предвидима такая ситуация, когда мы разгоним эту машину по штамповке коммерческой недвижимости и проскочим точку равновесия. К слову, ожидаемый кризис может немного сгладить ситуацию не с перегревом, а с разогревом этой части экономики, немного ее охладить.

— Какие еще позитивные моменты вы видите в событиях будущего лета-осени 2008 года? Это вряд ли бессмысленный вопрос — устойчивый рост экономики в России начался после 1998-1999 годов. Стоит ли ожидать от происходящего чего-то полезного, например, на рынке труда?

— Что касается рынка труда, мы имеем на нем структурные проблемы. С одной стороны, в России есть свободные руки, с другой стороны, их не хватает в самых разных секторах, не хватает и белых, и синих воротничков. Экономический спад может несколько сократить аппетиты компаний на расширение собственного бизнеса, может увеличиться если не безработица, то хотя бы снизится потребность в кадрах. Впрочем, спрос на юристов, технических специалистов останется. Но у нас не хватает ресурсов и на другой стороне этого рынка: низкоквалифицированных и высококвалифицированных рабочих тоже очень мало!

— И никаких других позитивных аспектов в происходящем?

Вообще, кризис — это всегда очищение, но сейчас чиститься должна Америка, это главный, кто согрешил, воспользовавшись ситуацией благоприятной конъюнктуры, большого роста. Политика Джорджа Буша, как недавно указывал Егор Гайдар в докладе, в отличие от политики Билла Клинтона, была не процикличной, а ацикличной: Буш разогревал различными стимулирующими мерами, в том числе ставкой ФРС, рост. Это и создавало такое количество новых возможностей, что, например, банки открыли для себя целые категории заемщиков, к которым бы на пушечный выстрел не подошли в более или менее разумной ситуации. Тем не менее ситуация была создана, и при малейшей опасности конструкция начала заваливаться. Америка должна оздоровиться, должны понести экономическое наказание те агенты, которые приняли сверхрискованные решения.

Как мы должны пострадать в этой ситуации, как нас надо лечить?

— Ну, претенденты на лечение называются: сколь-нибудь близким аналогом subprime-заемщиков в России чаще всего считают госкомпании...

— Да. И не только госкомпании. На растущем рынке наши компании активно кредитовались, и многие сейчас откровенно перекредитованы — близко к пределу своих активов. На сегодняшний день им придется обслуживать займы по существенно более высокой ставке. Нужно смотреть, как это сбалансируется с их инвестиционными проектами, не все они могут пройти эту очистку.

— И, возможно, в России с 2009 года наконец будет востребован институт банкротства.

— Вы знаете, это наша фундаментальная болезнь — главное, что должно было сделать правительство, называется "институциональные реформы", и одна из таких реформ — добросовестная конкуренция и, в рамках ее — институт банкротства. Сейчас, конечно, все больше и больше экономических агентов выводится за рамки добросовестной конкуренции — это в том числе и пресловутые "списки стратегических компаний". Человеческую природу не обмануть: если я директор компании, которую нельзя обанкротить, я веду себя совершенно иначе. Преимущество, которое я получил, я обязательно использую. В том же ряду — создание госкорпораций, которые невозможно обанкротить и так далее, и так далее. Возникает ситуация, когда неэффективность будет покрываться или за счет эффективных компаний, или за счет налогов.

— То есть впервые в России может появиться выбор между поддержкой бизнеса госкомпаний ставками налогов?

— Или — распаковкой стабфонда.

— И какой выбор будет, с вашей точки зрения, сделан?

— Исходя из того, что сейчас говорит главный претендент на президентское кресло, произойдет поднятие значимости базовых институтов. Мы никуда не денемся от институциональных реформ. Как только мы отказываемся на деле — не на словах, со словами у нас всегда все в порядке! — предпринимать эти шаги, следующим следствием является фантастическое отставание по эффективности. Как только вы создаете кому-то неконкурентные условия, пропадают стимулы, и вместо того чтобы искать новации и новые решения, вы ищете прямой телефон губернатора. Вместо того чтобы бороться с конкурентом, вы пытаетесь его закрыть — от ареста до налоговой: нет конкурента, нет проблем.

— Есть ощущение, что в последнее время эти инструменты, по крайней мере по телефону, стали общедоступны и поэтому менее эффективны. Это так или это все еще работает?

— Сейчас, перейдя из мира чиновничества в мир бизнеса, я убедился — административный ресурс по-прежнему решает очень многое. Он гораздо больше, чем мне казалось из кабинета в министерстве.

Интервью взял Дмитрий Бутрин