Новейшая история поражений

Представителям СМИ на экономических форумах гораздо проще и интереснее, чем любым другим их участникам. В отличие от спикеров, для которых ничего нового в их выступлении нет, имеешь дело с новостями, в отличие от участников задача поиска новых связей и контактов не приоритетна, в отличие от организаторов не надо искать в происходящем коммерческой выгоды. Роль чистого наблюдателя редко кто может себе позволить. Давос в этом смысле не самое привлекательное место для журналиста: саммит небогат новостями, основное тут не информация, а оценки в узком кругу. Впрочем, менять роль нет причины. В единственном выступлении на подобном мероприятии, на Лондонском экономическом форуме 2007 года, я сетовал на то, что бизнес в России почти не имеет истории поражений. 2008 год обещает изменить ситуацию. В этом году я впервые пожалел, что не был в Давосе именно как наблюдатель: именно там можно было увидеть начало сюжета, а не развитие.

Мало для кого в российском бизнесе опыт 1998 года был хорошим материалом для анализа. Бизнес, за редким исключением, участвовал в ситуации не больше, чем жители города участвуют в землетрясении. Структурная перестройка экономики затем по большому счету не была напрямую связана с событиями августа 1998 года: она началась позднее, в 2000-2001 годах, и лишь острое недоверие международных инвесторов ко всему, что связано с Российской Федерацией, позволило российскому бизнесу начать процесс, называемый сначала импортозамещением, затем — инвестициями в реальный сектор экономики. Понятие быстро мутировало — сначала реальным сектором именовали тяжелую промышленность, затем — просто капиталоемкую промышленность и лишь затем — любой сектор, где возможны инвестиции в производство чего угодно. Вернулись и западные инвесторы. Тем не менее взлет 2000-2002 годов для всех был обеспечен прежде всего быстрым открытием новых ниш на практически пустом рынке. До 2003 года в России практически не было компаний, не ведущих происхождения от капиталов 1996, а то и 1991 и 1989 годов, и почти не было настоящей конкуренции.

Качественно ситуация, которая обещает разворачиваться с 2008 года в том числе в России, отличается не только от 1998 года, но и от 1992-го. Предстоящие проблемы впервые будут проблемами уже существующих компаний на стагнирующих или даже медленнее, чем ранее, растущих рынках при постепенно снижающемся или просто на остановившемся спросе. Именно сейчас задачи, которые в бизнес-планах 2001 года писались по инерции, без какого-либо содержательного смысла, станут актуальными. Одно дело — говорить о росте объемов продаж пять лет назад: проблемы роста, несомненно, не менее сложны, чем иные проблемы корпоративного управления, но риск недополученной прибыли в условиях, когда "акционерное общество" является плохим синонимом "публичной компании", все же несравним с риском реальных убытков. Увеличить долю рынка при его стагнации при примерно равных силах у конкурентов, открыть новый сектор сбыта там, где десятки инвесторов заняты тем же поиском, выиграть конкурентную борьбу там, где ожидаются реальные пострадавшие, а не недостаточно хорошо заработавшие, где "выйти в ноль" — удача, а не трагедия,— собственно, это и предполагается реальностью 2008 года. Наблюдать за этим крайне интересно. Работать в этих условиях — врагу не пожелаешь. "Бизнес — это война",— писали в 2001 году. Да нет, это, пожалуй, была тренировка. Война лишь начинается.

Впрочем, именно в России 2008 года есть чрезвычайно много способов избежать такой постановки вопроса. Российская экономика все последние годы усиления конкуренции от нулевого уровня до уровня минимального ее наличия тщательно вырабатывала инструменты избегания конкуренции, будто предвидя тяжелые времена. Неформальные договоренности о невторжении на чужую территорию, о правилах конкуренции, об общих правилах игры сформированы. Они отлично работают на растущем рынке, и именно поэтому вторжение в 2001-2004 годах в ситуацию госбизнеса, чья доля в экономике, как показывает статистика, остается стабильной или сокращается (единственное исключение — нефть), было воспринято столь болезненно: госструктуры, защищенные от конкуренции своим статусом, играют в другие игры. Сейчас же договоренности "между своими" начнут отменяться, и старые конвенции потеряют силу.

Ментальность российского бизнеса, складывавшаяся с 2001 года, а не с 1991-го и не с 1998-го, как я ее понимаю, позволяет прогнозировать на ближайшее будущее и массовые попытки "лечь" под госбизнес, и формирование новых "клубных" правил игры с силовым вытеснением "неклубных" конкурентов. Какая-то группа людей, тем не менее, предпочтет в бизнесе открытую и честную конкуренцию. При удачном стечении обстоятельств в будущем именно они не будут в Давосе чужими.