Всеобщая индивидуальность

У Зигмунта Баумана, которого часто называют главным социологом постмодерна, выходит на русском уже третья — после "Индивидуализированного общества" (2005) и "Свободы" (2006) — книга: "Текучая современность" (пер. под ред. Ю. В. Асочакова. — СПб.: Питер, 2008). Однако он по-прежнему остается чтением для специалистов, и это совершенно несправедливо. Дело в том, что его центральная тема — ситуация отдельного человека. И это не способ рассмотрения или изложения — по мнению Баумана, самая суть современности состоит в том, что все те вопросы, которые раньше решались на уровне общества, государства или культуры, современный мир переадресовывает самому индивиду. "Культура, идеология, стиль жизни — все меняется безумно быстро. Индивидуальность как таковая остается единственной точкой опоры в этом мире". Все проблемы превращены в индивидуальные и, следовательно, мучительно-неразрешимые: "Ты свободен — вини во всем только себя". Наше самообвинение неизбежно, бесконечно и бесплодно — но обвинять больше некого.

Бауман родился в 1925 году в Польше; в 1939-м от немцев бежал в СССР, с войском Польским дошел до Берлина; много лет преподавал социологию в Варшавском университете — пока антисемитская кампания 1968-го не выгнала его из Польши; после короткой остановки в Израиле он поселился в английском Лидсе, где живет до сих пор.

"Текучая современность" — так Бауман с начала 2000-х предпочитает называть постмодерн, подчеркивая, что прежде люди меняли одно прочное на другое, то есть меняли мир с целью сделать его неизменным. А "сегодня мы продолжаем менять мир, ни на что уже не надеясь. "Постсовременность" я определяю как "современность без иллюзий"". После этой книги, вышедшей на английском в 2000 году, Бауман выпустил целую серию конкретных штудий, таких как "Текучая любовь: о хрупкости человеческих уз" (2003), "Текучая жизнь" (2005), "Текучий страх" (2006), "Текучие времена: жизнь в эпоху неопределенности" (2006), следуя своему принципу показывать "человеческие последствия" системных процессов.

Бауман пишет изящно и общедоступно, с минимумом научного жаргона (иногда по стилю напоминая Чеслава Милоша или Милана Кундеру); и хотя он придумал свою "текучесть", но, в общем, в отличие от многих других критиков современности, не стремится к изобретению "фирменных" терминов. Зато он охотно пользуется чужими и своим спокойным письмом понижает градус исходно парадоксальных понятий, таких как Желание, Соблазн, Скорость, Лабиринт, Пористая реальность, и в этом охлажденном и эклектичном состоянии они приобретают скромно-рабочий вид.

Однако когда Бауман сводит воедино парадоксально заостренные концепции коллег и перечисляет ключевые особенности современности — легкость, гибкость, скорость, — его главная забота — не упиваться новизной нового мира, а показать асимметрию в распределении этой новизны, равно жестокую и в экономике и в любви: одни — легкие, быстрые, летучие — парят вверху, а другие — тяжелые, неповоротливые, брошенные — влачатся внизу. Асимметрия эта (на традиционном языке — несправедливость) взывает к нашему моральному чувству с каждой страницы баумановских книг.

Бауман и не скрывает моральной ангажированности своих исследований — "занятие социологией и написание книг по социологии нацелено на раскрытие возможности жить вместе по-другому, с меньшим страданием или вообще без страдания". Для Баумана это не извечное свойство социологии как науки, а именно сегодняшняя ее роль — социология не просто выявляет, а фактически воссоздает утраченную связь между общественными проблемами и нашей субъективной несчастностью. "Цель социологии — проследить за тем, чтобы выбор человека был истинно свободным". Именно поэтому, при всей внешней рассудительности и нелюбви к эффектным парадоксам, Бауман глубоко парадоксален по существу — утверждая, что "единственная точка опоры — это индивидуальность", он хочет вернуть нам способность к коллективным действиям; а доказывая, что само наше стремление к свободе и автономии навязано современностью, именно к этому стремлению он обращается как к чему-то вечному и центральному в каждом человеке.