Сумеречный потлач

Мария Степанова — один из самых ярких и признанных поэтов последнего десятилетия. Это имеет и внешнее выражение. Она лауреат многих поэтических премий — имени Пастернака, Андрея Белого, Хуберта Бурды. Но главное в другом: ее стихи — ориентир и точка отсчета для самых разных поэтических направлений; их любят очень многие, с ними все вынуждены считаться.

Ее новая, шестая книга "Проза" частями — по мере написания — публиковалась в "Живом журнале" под псевдонимом Иван Сидоров, а потом была целиком напечатана в журнале "Афиша". Поскольку поэзия стремительно догоняет современное искусство и, соответственно, жесты начинают значить больше, чем тексты, то многие решили, что псевдоним и интернет — это серьезный арт-проект, а печатание в "Афише" — это торжественный приход поэта в глянец. Но у Марии Степановой эти жесты не определяют маршрут текста, а естественно продолжают его внутреннее движение — рассеивание, рассредоточение авторского присутствия, размывание жанровых и медиальных границ в самом тексте.

В "Прозе Ивана Сидорова" сошлись волшебная поэма и истории про вампиров, романтическая баллада и фильмы Дэвида Линча. Посмертные мытарства, охота за упырями, превращение Черной курицы из сказки Погорельского в современную инкарнацию Вечной женственности рассказаны с невероятным разнообразием, свободой и, главное, точностью ритмов и интонаций — от песен Высоцкого до элегий Бродского, от пушкинского "Сна Татьяны" до фетовского загробного монолога "Никогда".

У Степановой есть редкое умение внушать читателю, что ее стихи замещают иной текст, который должен, но не может быть произнесен на этом месте, как если бы вы видели зеркало на стене и понимали, что оно висит вместо часов. И ее новая книга — это "Руслан и Людмила", расказанные вместо "Двенадцати" или "Думы про Опанаса", то есть волшебная сказка, заместившая поэму о катастрофическом социальном опыте: "Свет вскипел, и поглядим сквозь слезы:/ новый свет янтарно-полосат./ Мертвецы, медведи и березы / в ручеек играют, как детсад".

В современной поэзии переход от "я" к "он" и от привычного антуража к экзотическому часто означает всего лишь маскировку самоумиления, позволяющую автору и читателю свободно упиваться нежностью и жалостью к себе; иначе говоря, это не трата, а своего рода поэтическая "серая" схема. Но у Степановой другие — это не "я" в маске третьего лица, а действительно другие, то есть "я" отдает им поэтические средства действительно безвозвратно. И тем сильнее действуют их монологи: "Помнишь, в июне, году в девяносто пятом / оборотня ловили в гречишном поле? / Так вот и я бегу без ума и воли,/ в форменном кителе, порванном и измятом".

Это непрерывное расточение поэтических ресурсов, происходящее на наших глазах, несет в себе какую-то солнечность, как всякое транжирство или потлач. Но сама поэма погружена во "мглу", "тьму", укрыта "снежною пеленою". Сумеречность пространства и сознания как тема и солнечное расточительство как метод — это и будет примерной формулой "Прозы Ивана Сидорова".

М.: Новое издательство, 2008