Директор по маркетингу Procter & Gamble Геннадий Жилинский начал свою деятельность с того, что провалил запуск порученного ему брэнда. Однако это не помешало ему сделать карьеру в одной из лучших маркетинговых компаний мира.
«Компания никогда не берет топ-менеджеров со стороны»
«Секрет фирмы»: Расскажите, как становятся маркетологами
P&G?
Геннадий Жилинский: Я после института работал в консалтинговой
компании Cannon Associates, которую потом A. T. Kearney купил.
Одним из моих первых проектов стала работа на Nestle – в ходе ее я
и сделался маркетологом.
СФ: Каким образом?
ГЖ: Нам поставили задачу: проанализировать, имеет ли смысл
Nestle выходить на российский рынок шоколада и как это сделать. Мы
порекомендовали купить местного партнера, посмотрели 130
предприятий, выбрали шесть. Приехала команда от Nestle. Мы
арендовали частный самолет и полетели по фабрикам. В результате
этой поездки я понял, что маркетинг очень важен для бизнеса. В
каждом городе мы встречались с руководством фабрики, и Nestle
рассказывала о себе. Основная часть презентации была отведена
директору по маркетингу. Стало понятно, что это определяющий
момент.
СФ: То есть это вы продали Nestle «Россию»?
ГЖ: Да. Она была в числе шести предприятий, которые мы
предложили. Хозяев фабрики еще уговаривать пришлось. Помню, мы
сидели в кабинете генерального вдвоем с приятелем, с которым вели
этот проект, и ждали окончания совета директоров фабрики, который
решал, работать с Nestle или нет. Генеральный приходит и говорит:
«Трое за, трое против, трое воздержались – не проходит». Мы
попросили дать нам 10 минут на выступление перед советом. Мы были
молодые, а там сидели люди в возрасте. Они нас как детей
воспринимали. Мы предложили им съездить на два купленных Nestle
предприятия – в Польше и Англии – и встретиться с бывшим
менеджментом, чтобы посмотреть, что происходит с фабриками после
покупки. А окончательное решение принять потом. Они согласились. Я
их еще в Англию отвез, а потом уже сделку завершали без меня – я
пошел учиться в INSEAD.
СФ: Зачем?
ГЖ: В результате работы над Nestle осознал, что ничего в
маркетинге не понимаю, и решил, что надо учиться. А вот уже после
бизнес-школы у меня был один приоритет: найти работу. Хотя я
получал стипендию, которая покрыла 80% расходов на обучение, долгов
было столько, что готов был пойти куда угодно. Думал, что надо
получить хоть какое-то предложение, а уже потом, поработав и
расплатившись с долгами, выбирать. Но я получил очень много
предложений. А когда пришло приглашение от Procter & Gamble –
даже не раздумывал.
СФ: Почему?
ГЖ: Осознавал, что надо учиться дальше. А P&G исповедует
принцип promotion from within. Компания сама растит специалистов и
никогда не берет топ-менеджеров со стороны. Точка входа в компанию
– первый уровень. Из-за этого компания очень жестко отбирает людей
и много инвестирует в их развитие. У нас любой менеджер оценивается
по двум критериям: как развивается его бизнес и как развиваются его
люди. Если ты не развиваешь своих людей, пусть даже у тебя бизнес
прет,– ты в компании не продвинешься. Это меня и привлекало. Кроме
того, работать надо было в Женеве. Я сказал: «О’кей, вперед!»
ДОСЬЕ
Procter & Gamble основана в США в 1837 году как семейная
компания по производству мыла и свечей. К 1890 году Procter &
Gamble уже продавала более 30 различных видов мыла, а затем
превратилась в многопрофильный холдинг, выпускающий самые
разнообразные товары: от картофельных чипсов Pringles до средств
женской гигиены. Чистая выручка компании в 2005 году составила
$56,7 млрд. В прошлом году компания купила Gillette за $57 млрд.
Российский офис P&G открыла в 1991 году. Сейчас на нашем рынке
представлено 29 брэндов компании, из которых ключевые – Ariel,
Tide, Fairy, Blend-a-med, Pampers, Always, Pantene, Head &
Shoulders (три четверти из них занимают лидирующие позиции в своих
категориях).
СФ: И какой был первый проект в Женеве?
ГЖ: Шикарный. У меня от него до сих пор шрамы на теле. Я пришел в первый день в офис, не зная, что буду делать.
СФ: Как так? Разве берут не на какой-то определенный
проект?
ГЖ: P&G всегда берет человека просто в отдел компании.
Потому что бизнес очень разный – много разных категорий и много
марок. Даже в России 29 брэндов. Компания вкладывает в развитие
человека и планирует его карьеру, чтобы он развивался: переходил с
брэнда на брэнд, со страны на страну, отвечал за краткосрочные
стратегии, потом за долгосрочные.
СФ: Но хотя бы в первый раз должно быть интересно, с чего
начинать-то…
ГЖ: Вот и мне было интересно. Мне сказали: вице-президент
приедет через день и проинструктирует. Дали почитать книжку про
компанию, день-два я слонялся. Вице-президент приехал и говорит:
будешь работать на израильский рынок. Я говорю: «О’кей». Будешь
работать над Lenor, кондиционером для белья,– нужно вывести его на
израильский рынок. Я снова говорю: «О’кей». Хотя никогда не выводил
ни одного брэнда на рынок и понятия не имел, как это делается. И
даже не знал, что такое кондиционер для белья. Это еще один принцип
P&G: когда люди приходят в компанию, у них с самого начала
очень высокий уровень ответственности.
СФ: Ни много ни мало, вывод брэнда на новый рынок?
ГЖ: Да. И я его полностью запорол.
СФ: Каким образом?
ГЖ: Израильский рынок тогда только открывался, и мы только
начали выводить туда наши продукты. Pantene, Always, Pampers – все
очень успешно: продажи в два раза лучше ожидания. За один день
продали месячный запас Tide. Что еще ввести? Давайте, давайте – там
бизнес прет! Может быть, Lenor? Давайте! Ну, я и ввел… А надо было
подумать. Чему это меня научило: прежде чем ставить задачу и на нее
прыгать, следует отступить назад и все проверить.
СФ: А что там надо было проверять?
ГЖ: Израиль очень связан с Америкой, поэтому все американские
брэнды там хорошо знают и любят. А Lenor в Америке называется
Downy, это совершенно другая марка. На рынке никто Lenor не знал.
Кроме того, там уже было два сильных игрока.
СФ: К чему это в итоге привело?
ГЖ: Я разработал план, принес дистрибутору, представил. Он тоже
загорелся, захотел взять в два раза больше. И потом мы года четыре
это распродавали! Кое-как, конечно, раскидали, но деньги не
сделали, а потеряли.
СФ: Как же вы после этого остались маркетологом P&G?
ГЖ: Это другая черта компании. Можно ошибиться, но нельзя дважды делать одну и ту же ошибку. Если один раз ошибаешься, это нормально. Компания дает тебе шанс учиться. Хотя, конечно, это была дорогая ошибка.
СФ: Как я понимаю, на следующем проекте ошибки уже не
случилось…
ГЖ: Мне дали брэнд Pringles. Это был 1996 год, марка тогда была
не такой большой, как сейчас, продавалась только в США, Англии и
Японии. Мне говорят: есть регион – Центральная Европа, Ближний
Восток, Африка – посмотри, что там можно сделать. Для начала я
вывел марку на тестовый рынок, в Литве, и уже действовал на
основании результатов работы на нем. Потом пошел в Россию, Польшу,
Саудовскую Аравию, Южную Африку, затем в оставшуюся часть Европы.
Мы построили завод, и сейчас это уже большой брэнд. Мировой лидер
рынка снеков – Frito-Lay. Они все брэнды заткнули, кроме нас.
СФ: В чем секрет успеха?
ГЖ: Хорошее позиционирование. Сила марки – упаковка и вкус. И
есть контакт с покупателем, который знает и любит брэнд.
СФ: А что вы делали, чтобы этот контакт поддержать?
ГЖ: Много чего делали. Например, разрабатывали кобрэндинговые
программы с MTV. Наша целевая аудитория – подростки. В продаже
снеков важно постоянно напоминать о себе, поскольку это импульсный
продукт. MTV – часть мира подростков, это стопроцентно. И мы
сделали большой розыгрыш, в ходе которого можно было выиграть приз
и поехать на Ибицу. Помню первую встречу с руководителем, который
отвечал за брэндинг MTV. Приходим – сидит девушка с малиновыми
волосами. На первый взгляд, конечно, хо-хо! Но толковая. Кстати,
это тоже важно – общаться с другими компаниями. Потому что риск
философии promotion from within в том, что все варятся в
собственном соку и могут перевариться. Важно этого избежать.
СФ: А что было после Pringles?
ГЖ: Я потом работал над долгосрочной разработкой планов. У нас
в компании вся работа разделена на две части. Одна группа
занимается изучением того, что будет на рынке в ближайшие 12
месяцев. Другая группа отвечает за стратегию и смотрит, что будет
через три-четыре года. Какие окажутся у людей потребности, и что
нам можно такое придумать, чтобы людям было интересно и улучшало их
жизнь. Я этим занимался. А однажды три месяца ничего не делал. Это
было потрясающе!
СФ: Очень вас понимаю. Но что конкретно имеется в виду?
ГЖ: Я три месяца не отвечал ни за один бизнес и продолжал
получать зарплату. Все это время просидел в отделе развития
рекламы. У нас есть такой отдел – там сидят внутренние
консультанты, у которых фантастический опыт работы над рекламными
проектами. Их задача – исследовать, что в рекламе работает, а что
нет, и помогать другим маркетологам P&G создавать хорошие
рекламные кампании. Если поставить любого такого человека на рынок,
ему будут платить тысячи долларов в час только за то, чтобы он пару
слов сказал. А тут в течение трех месяцев они были в моем
распоряжении!
СФ: И как вы использовали эту возможность?
ГЖ: Сидел и анализировал с ними лучшие рекламные кампании со
всего мира. Кроме того, ездил на съемки и встречи с агентствами,
чтобы увидеть, как это все работает.
СФ: Зачем?
ГЖ: Одно дело – сидеть в офисе и придумывать, что ты хочешь
сделать. Другое – когда ты приходишь на площадку и видишь, как они
в агентстве, бедные, пытаются твои идеи в жизнь воплотить. Тут
понимаешь, что многое было просто бессмысленно. Практический опыт
очень важен, чтобы уяснить, как идеи с бумаги переходят в
ролик.
СФ: То есть хороший маркетолог должен не только идеи придумывать, но и понимать, как их воплощать в жизнь?
ГЖ: Конечно. Хотя главное, что должен уметь делать хороший маркетолог,– это всего две вещи. У него должны быть хорошие аналитические способности и обалденная наблюдательность. Возьмите проект «Ariel – пять звезд». Как сказать, что у тебя порошок самый лучший на рынке? Человек поехал в другую страну, остановился в гостинице. На ней пять звезд. Они означают, что это верх возможного. Так родилась идея перейти от гостиничного бизнеса к стиральным порошкам. Чего между ними общего? Ничего. Такие вещи возникают потому, что люди постоянно смотрят на мир и их мозги работают и умеют связывать вещи, которые не связаны.
СФ: Это, наверное, самое сложное.
ГЖ: Конечно. Поэтому, сидя в офисе, ничего нельзя делать.
СФ: А где надо?
ГЖ: Там, где проводит время твой покупатель. Когда я работал с
Pringles, я ходил с группой тинейджеров, смотрел, как они
развлекаются. Общался, чтобы понять, что им нужно.
СФ: Поняли?
ГЖ: Там был один интересный момент. Подростки обычно ходят
компанией. Я хотел понять, что происходит, когда они гуляют. Ну,
пошел вместе с ребятами. Они выстроились все один за другим в
очередь к киоску. Каждый купил, что ему нужно. Потом сели на
лавочку, стали есть. Все делились, но покупал каждый для себя. Не
было такого, чтобы все скидывались и покупали вместе. Вывод: если
мы хотим работать с этой аудиторией во время прогулки, надо
работать на маленьких упаковках. Попробуй-ка это сообразить, сидя в
офисе,– никогда не поймешь!
СФ: А что-нибудь более масштабное таким образом рождается?
Например, новый продукт?
ГЖ: Конечно! Допустим, человек работает на средствах женской
гигиены. Приходит в дом, смотрит, чем женщина живет. Ага: она
использует натуральные кремы, а на кухне у нее стоят упаковки с
натуральными травами. Делаешь вывод: у людей в России хорошее
знание свойств лечебных трав. Так появилась Naturella – и она очень
успешна сейчас. Поэтому я регулярно выгоняю людей из офиса, чтобы
они шли и проводили время с нашей аудиторией, минимум раз в месяц,
даже если нет конкретной задачи.
СФ: Есть ли в маркетинговой философии компании что-нибудь еще
столь же определяющее, как близость к потребителю?
ГЖ: Есть вторая доктрина, ее привнес председатель совета
директоров Алан Лафли,– она называется «моменты истины». Вот мы все
на рынке разрабатываем товары, бомбардируем потребителя рекламой –
но наступает момент, когда человек приходит в магазин и перед ним
оказывается полка с товарами. Первый момент истины: что он выберет.
Дальше – человек взял товар, принес домой. Второй момент истины:
когда он пользуется, надо, чтобы у него осталось положительное
впечатление. Мы ему много наобещали, и опыт пользования продуктом
должен соответствовать этим обещаниям. Все внимание компании
сосредоточено на том, чтобы мы в оба эти момента истины
выигрывали.
СФ: Первая победа завоевывается коммуникациями?
ГЖ: И присутствием на полках. Если человек придет в магазин, а
нас там нет,– мы уже проиграли. Второй момент истины определяет
эстетика. Когда женщина заходит в ванную, у нее должно быть хорошее
настроение при взгляде на стоящий на полочке шампунь. Чтобы там не
стоял кирпич какой-то.
СФ: Ну, и, разумеется, важно при этом создать иллюзию
качества товара?
ГЖ: Мы никогда не говорим, что продукт делает то, чего он на
самом деле не делает. Другое дело, что всегда можно как-то усилить
эффект. Классический маркетинговый пример – Fanta. Ее сначала
продавали прозрачной, и она вообще не пошла. Потому как все
считают, что апельсиновый напиток должен быть оранжевым. Добавили
красители – пошло. У нас в линейке Pringles есть продукт с луком.
Чтобы усилить восприятие, на чипсах сделаны маленькие зелененькие
точечки, как будто луком посыпано. Реально они вкуса не добавляют –
вкус делается по-другому. Но выглядят шикарно. Те же задачи
выполняют голубые зоны на прокладках – чтобы женщины видели, где
впитывает лучше.
«С вами бессмысленно говорить о подгузниках»
СФ: Как часто P&G сейчас меняет продукты, чтобы угодить именно
российскому потребителю?
ГЖ: Российский бизнес входит в десятку крупнейших бизнесов
компании. Я думаю, скоро войдем в пятерку. Поэтому многое из того,
что мы здесь реализуем, делается впервые в мире. Например, в
октябре впервые ввели экономичные подгузники Sleep and Play. Раньше
мы работали только в премиальном сегменте. Запуск получился вполне
успешный. У вас дети есть?
СФ: Нет.
ГЖ: Значит, вам пока не надо. Но здесь мы первые в мире среди
других подразделений компании. Или Discreet. Вы ими, опять же, не
пользуетесь.
СФ: Нет, не пользуюсь…
ГЖ: Это ежедневные прокладки. Тоже совершенно потрясающая вещь.
Дают возможность женщине чувствовать себя более женственной и
свежей. И здесь мы «впереди планеты всей».
СФ: Этот опыт будет перенесен в западные страны?
ГЖ: Если это работает, то идет на другие рынки. Мы же все время
общаемся. Компания огромная, и в этом ее плюс. Люди постоянно
перемещаются с места на место. Человек, который проработал в
P&G десять лет, объездил полмира и познакомился за это время со
многими людьми. Получается огромная социальная сеть, которую легко
использовать: если у тебя есть вопрос, ты просто звонишь. И сейчас
Россия абсолютно на равных. В плане маркетинговых технологий она
ничуть не отстает.
СФ: А я вот слышу постоянно: все, что обсуждают в Каннах, в
России не работает…
ГЖ: Ну да, дело здесь в том, что задача маркетолога – не
напридумывать того, что сейчас считается sexy, а сделать то, что
будет работать. В России телеканалов по-прежнему десятки, а не
сотни, как в Америке. И если интернет во всем мире играет главную
роль, а здесь до него никому и дела нет, то мы на него основную
ставку делать не будем.
СФ: Но мир меняется, и можно проспать изменения?
ГЖ: Конечно, важно не прозевать. Но надо просто плавно
меняться. Давать чуть меньше на телерекламу, чуть побольше в
интернет. Мы этим и занимаемся. Уже давно работает сайт по женской
гигиене – это важно, поскольку категория приватная, девочки и
женщины не любят прилюдно обсуждать эту тему. А два месяца назад
открылась интернет-страничка Pampers.
СФ: А альтернативные медиа развиваете? Вот пару лет назад
Fairy размещал рекламу на объявлениях об отключении горячей воды.
Это единичный случай или часть большой программы?
ГЖ: У нас есть философия, которая называется Point of Market
Entry. Надо общаться с людьми, когда они готовы слушать. А они
готовы, когда начинают «входить в категорию». У вас детей нет,
поэтому с вами бессмысленно говорить о подгузниках.
СФ: А как вычислить, когда будет смысл?
ГЖ: Вас вычислять не надо – нужна ваша жена. Беременная женщина
начинает ходить в консультацию, интересуется соответствующими
журналами, затем идет в роддом, потом к педиатру… Наша задача –
понять, куда она ходит и когда она готова слушать. А дальше уже
смотреть, что можно сделать, чтобы оно и работало, и денег немного
потратить. Или потратить много, но чтобы работало совсем
хорошо.
СФ: То есть надо рекламировать в поликлиниках вместо того,
чтобы спонсировать чемпионаты по футболу?
ГЖ: Грубо говоря, да.
СФ: В реальности, как мы видим (и по вашей практике в том
числе), все наоборот.
ГЖ: Ну, дальше уже сталкиваешься с реалиями… Смотришь, что
можно действительно сделать, что будет эффективно.
«Думал, поработаю два-три года и дальше пойду»
СФ: А за инновациями во внешнем мире вы следите?
ГЖ: Конечно. Компания декларирует, что мы хотим быть лучшими
маркетологами в мире. И это в самом деле так. Я в Бейруте
познакомился с одной компанией, которая работала на рынке «красоты
и здоровья». Там был небольшой офис при дистрибуторе, который
занимался продажами. Как они работали? У нас трудился большой офис,
а у них – два человека. Они каждые две недели собирались, и им
подавали отчет, что P&G сделал за прошедшие две недели: какие
рекламные ходы делал, где и какое промо организовал, что на полки
поставил. Они анализировали, что из этого может им подойти, и
просто копировали. В тот момент я понял, что многие смотрят на
P&G как на маркетингового эксперта. И компания осознанно
стремится к этому и делает все, чтобы соответствовать этому
званию.
СФ: Что, например?
ГЖ: У нас есть довольна большая группа очень опытных
маркетологов, которые вообще не отвечают ни за один бизнес. Они
смотрят по разным направлениям, какие есть лучшие маркетинговые
разработки внутри компании и вовне. А потом учат наших же людей
всему самому передовому, что есть в индустрии. Раз в два года
проходит большой маркетинговый симпозиум P&G. Это такой
трехдневный семинар, где можно узнать про лучшие идеи, появившиеся
за последние два года. Представьте, какие деньги вкладывает
компания, сводя сотни людей со всего мира в одно место, чтобы они
учились! А потом эти люди возвращаются и передают опыт локальным
офисам.
СФ: И как, помогает?
ГЖ: Конечно. У тебя, допустим, есть вопрос, который крутится в
голове. Приезжаешь туда и находишь ответ.
СФ: В общем, ясно: все у вас прекрасно. А все же нет ли тоски
по собственному бизнесу – чтобы не заниматься бюрократией и самому
за все отвечать?
ГЖ: Я не задумываюсь о собственном бизнесе. Преимущество своего
дела в том, что ты сам принимаешь решения. Недостаток в том, что
вкладываешь свои деньги. Немалый недостаток. Я когда пришел в
P&G, думал, что поработаю два-три года и дальше пойду. Но я
здесь уже 12 лет, и компания по-прежнему делает все, чтобы я
продолжал развиваться. Причем 90% моих идей здесь воплощается, а я
трачу чужие деньги. Зачем мне идти куда-то? Несмотря на гигантские
размеры компании, она очень чувствительна к изменениям на рынке и к
новым идеям. За счет этого она и живет.